Вечность как "один день" - очень сильный образ, сопоставимый по своей силе разве что с Евангельским "днесь", "днём Бога", который требует веры, но освобождает от обременённости мирским. Таково истинное событие: "чудесное схождение" противоположностей, которое обновляет целый мир, но не имеет видимых признаков и не оставляет следов, подобно "полёту птицы в воздухе". Чжуан-цзы обозначал его понятием хуа, которое относилось, как мы знаем, к микропеременам, недоступным чувственному восприятию, но улавливаемым духовным ведением в глубине внутреннего опыта. Недаром это понятие часто употреблялось в словосочетании "духовные перемены". Впрочем, не будем упускать из виду, что мельчайшее здесь сходится с величайшим: эта "предельно малая" ("Дао-Дэ цзин") перемена равнозначна превращению всего мира, являет собой вселенскую катастрофу. Мир для Чжуан-цзы и есть неисчерпаемое разнообразие "переменчивых голосов" (хуо шэн), бесконечно тонкие модуляции нетематеризируемого трасцензуса: предельная конкретность как всеединство. Тот же термин "микроперемена" (хуо) употребляется в знаменитой притче о Чжуан-цзы и бабочке: однажды Чжуан-цзы увидел себя во сне бабочкой, а когда проснулся, не мог понять, то ли он - Чжуан-цзы, то ли - бабочка. Микропеременой в этом сюжете названа внезапная смена жизненного мира бабочки (которая "вольно порхает среди цветов в своё удовольствие") жизненным миром философа Чжуан-цзы, внезапно ощутившего необходимость понять, кто же он на самом деле. Это состояние экзистенциального изумления соответствует, помимо прочего, открытию внутренней трансценденции временности. Оно свидетельствует о невыразимом прозрении бытийной идентичности в самом опыте разрыва, "промелька" в существовании, трещины бытия, делающих возможным сознание. Недаром тому же Чжуан-цзы принадлежат слова о том, что мудрый постигает истину посредством "великого сомнения" (которое есть в своей глубине восхитительное прозрение), а в духовной традиции Китая закрепилась формула: "Малое сомнение - малое постижение. Великое сомнение - великое постижение".
В других памятниках времён Чжуан-цзы тоже можно встретить утверждение о том, что "мудрость - это знание микроперемен (хуо) времени". Классический комментатор "Чжуан-цзы" Го Сян (III век) развивает эту тему, вводя понятия "сокровенной перемены" или "единственной перемены", что можно понять и как "перемены единственного" (минхуо, духуа). "Единственность" в данном случае имеет отношение, надо полагать, к монадичес-кой природе мгновения как способа бытия или, точнее, осуществления ("превращения") всеединства. Согласно Го Сяну, мудрый "приобщается (букв, "становится одним телом") с превращениями и всё проницает" посредством того, что "забывает и себя, и мир". Истина, таким образом, не открывается в неподвижности умозрения, а именно переживается в опыте временности, открытости мировым превращениям, где любой образ настоящего уже неадекватен действительности и само бытие существует "вне себя", в модусе зеркальности, будучи воспринимаемым лишь во взаимных проекциях прошлого и будущего. Это обстоятельство лишает бытие материальности, делает его "тенью" и, как следствие, придаёт ему эстетическое качество. Бытие и красота неотделимы друг от друга в китайской традиции.
Го Сян (как и почти все китайские мыслители) в особенности подчёркивает, что ни одно явление мира не является продолжением другого. Из чего следует, что превращение в данном случае означает чистую, самоконституирующуюся временность. Другими словами, "единственная перемена" есть подлинное существование, которое укоренено в самом себе, пронизывает всю толщу времён, и это свойство экзистенциального времени побудило Мёрло-Понти назвать его "складкой бытия". Впрочем, выражение "единственная перемена" у Го Сяна есть не более чем парафраз формулы времени в "Книге Перемен": "изменения во всепроницающем".
Позднейшие поколения китайских учёных-подвижников оставили немало описаний своего опыта переживания "Единственного Превращения" бытия. Они на удивление похожи и, как правило, содержат указания на то, что в пробудившемся сердце "сходится всё древнее и настоящее", то есть акт приобщения к временности позволяет охватить всю толщу времён, но при этом сам прозревший, в согласии с идеей внутривременного транцензуса, ощущает себя пребывающим вне мира. Такое существование значимо не данностью субъективно воспринимаемого настоящего, а реальностью вечноотсутствующего и представляет собой длящуюся прерывность или непрерывное пришествие, бесконечно возобновляющуюся конкретность. Как "внутримирная трансцендентность", оно делает возможным саму предъявленность мира. Отсюда понятно, почему в китайской традиции, утверждающей, что всё есть перемена, упорно повторяется тезис о том, что переход от одного состояния к другому не имеет отношения к действительному протеканию времени. Каждое мгновение несёт в себе совершенную полноту бытия, но притом "не держит" себя, разлагается на множество ещё более кратких мгновений и т. д. Ведь и творчество, и творение мира ассоциировались в Китае с "рассеянием". Поэтому мгновение здесь есть обетование всей бездны возможностей бытия. Понятия "обращение в небытие" (у) или "сокрытие" (мин) характеризуют природу временения как "усвоение" или, лучше сказать, вживление вещей в чистый динамизм "единотелесности" мировых превращений - стало быть, их развоплощение, утончение до полной пустотности, состояния самоотсутствия. Так, искусный мясник из притчи Чжуан-цзы не видел перед собой туши быка. Да и мир виделся древним даосам как облако бесконечно тонкой пыли.
В такой картине мира несовпадение отдельных моментов существования как условие возникновения времени оказывается снятым в акте "утончённого соответствия" заведомо несходного. Постижение же чистой (вне)временности знаменует движение, противоположное развёртыванию мира, тогда как последнее, будучи выявлением и оплотнением динамизма духа, означает последовательное разложение, ослабление чистоты изначального события. Вот показательное изречение из даосского трактата "Гу-ань Инь-цзы", имеющее вид священной загадки: "Одна искра огня может спалить всю тьму деревьев, но когда деревья сгорят, где пребывать огню? Мельчайшая прерывность Пути может обратить в небытие всю тьму вещей, но когда исчезнут вещи, где пребывать Пути?" Событие и мир соотносятся по известному нам принципу самодостаточной "таковости" бытия: одно подобно другому не по ассоциации, а по своему пределу.
"Единственная перемена", возобновляющаяся в самой невозможности своего повторения, не имеет длительности и фиксируется только внутренним опытом. Она носит, несомненно, характер первичной самоаффектации, порождающей самое сознание, и стоит в одном ряду с такими фундаментальными понятиями китайской мысли, как "непрерывное животворение живого", "утончённое соответствие", "духовное соприкосновение", "сердечная встреча" и проч. Когда же это первичное время проявляет себя в сознании? Вопрос, по существу, бессмысленный, но в своём роде поучительный. Заметим, что именно проблема связи "вневременного" (Unzeitige) и субъективного "внутреннего времени" (Innerzeitige) стала камнем преткновения для феноменологического проекта Гуссерля и продолжателей его дела.
Китайская традиция не знала апории временности и вневременного, поскольку никогда не субстантивировала реальность, а видела в ней именно "Одно Превращение" - само по себе безусловное, несотворённое и нескончаемое. Первичный аффект есть чистое событие, в котором сознание ускользает от себя только для того, чтобы вернуться к себе. Он свершается с абсолютной, немыслимой скоростью и потому представляет собой лишь символически выражаемое, предположительно-предположенное всему состояние предвосхищения, пред-чувствия всего сущего, где всё возникает и гибнет прежде, чем обретает внешнюю форму, и где, стало быть, ничего не начинается и не кончается. "Сокровенный импульс", говорили в Китае, "во всякое время проявляется и во всякое время исчезает" (читай: каждое мгновение проявляется-исчезает и потому не проявляется и не исчезает). Но он также "выходит и уходит вне времени".
Исходное событие проявляется в сознании как внезапное явление, предстающее как бы случайным, но опознаваемое как абсолютно неизбежное и оставляющее в сознании опыт чистой качественности бытия.
В этом бесконечно малом круговороте Великого Пути, предваряющем протяжённость и длительность, ещё нет разделения на актуальное и виртуальное измерения бытия, нет разницы между сущностью и образом, действительностью и проекцией. Видимый мир, как мы уже могли отметить, предстаёт здесь только тенью, следом самоскрывающегося проявления Одного (в смысле также сплошного) Превращения. Но это тень и след, не имеющие прототипов в природном мире, ничего не замещающие в нём и потому, строго говоря, не являющиеся иллюзией. Как материал культуры, лишь символически данные среда и средство человеческого общения, они совершенно реальны. Эта двусмысленность статуса образов культуры, которая фактически являлась ценой отсутствия в китайской мысли апории безвременного времени, служила прочным фундаментом китайской традиции.
Вот здесь мы открываем подлинную ценность сведения бытия к событию в Китае. Эта важнейшая особенность китайского миропонимания имела прежде всего практическое значение и служила воспитанию той духовной чувствительности, которая является необходимой предпосылкой успешного правления или стратегического действия. Самоаффектация вводит в то состояние бодрствования, неустанного прояснения сознания (в сущности, главная тема "Книги Перемен"), когда, как сказал поэт,
… всечасно жду удара
Или божественного дара
Из Моисеева жезла…
"Благородный муж укрепляет себя, не прерываясь", - гласит классическая формула "Книги Перемен". Теперь мы знаем, что он укрепляет себя в бодрствующем выжидании, в котором сознание наследует источнику несотворённого круговорота бытия и потому всегда возвращается, движется в направлении, обратном вектору мировой эволюции - к тому, что предваряет все явления и дарит пред-чувствие мира. Бодрствование должно быть неустанным и всё более тщательным: достаточно пропустить импульс хотя бы одной ситуации, и будет потеряна вся внутренняя нить событий. Развитию этой внутренней чувствительности как раз и должно было способствовать чтение "Книги Перемен", носившее характер, по существу, созерцания, интуитивного проникновения в структуру гексаграмм.
Этому состоянию духовного бодрствования свойственна определённая пассивность эго, ибо мы должны отказаться от субъективной воли и открыться миру до такой степени, чтобы быть способными даже в ударе открыть дар. Такое бодрствование взращивается опытом безмятежного покоя и не имеет никакого "предмета", ни на что не направлено, не знает пристрастий и потому не терпит ущерба, совершенно целостно. В Китае это называли "сосредоточенностью на едином". Но это покой динамический, всегда сопряжённый с внутренним превращением. Уместно привести в этой связи разъяснение общего смысла 2-ой гексаграммы "И цзина" Кунь (Земля), которая целиком состоит из прерывистых черт и потому являет апофеоз пассивности, полярно противоположный 1-ой гексаграмме Цянь. Оно гласит:
"Кунь предельно мягко, но в движении жёстко, предельно покойно, но совершенством своим распространяется во все пределы. Следует за правителем и пребывает вечно, вмещает в себя всю тьму вещей и производит жизненные превращения (хуа) всего света. Путь Кунь, поистине, в наследовании! Оно принимает Небо и осуществляет по времени".
Итак, у Чжуан-цзы открытие "микроперемен" не случайно связывается с пробуждением - событием всегда внезапным и непредсказуемым. Пробуждение - единственный способ опознания всего действительно про-ис-ходящего, то есть того, что действительно захватывает нас, в отличие от перемен во внешнем мире, к которым мы обычно относимся с полным равнодушием. Но пробуждение даёт и знание бесконечности и, главное, неодолимости покоя сна - того, что никогда не есть, но вечно остаётся; что останется даже тогда, когда всё пройдёт. Вот почему Великое Пробуждение на самом деле удостоверяет присутствие Великого Сна - реальности извечно самоотсутствующей. Недаром "Книгу Перемен" было принято читать перед сном - несомненно, для активизации подсознания, приуготавливающей опыт духовного пробуждения.
Покой и реализация - этот удар-дар - вместе составляют природу события-времени как самопревращения, неуклонного уклонения. Нет необходимости разъяснять, что это событие воспроизводит известную нам структуру стратегического действия как взаимоперехода потенциала обстановки и решающего удара. Мир культуры вырастает из него посредством спонтанного укрупнения микровосприятий, так что в нём каждый образ имеет свой внутренний и притом зеркально противоположный прототип. Вот почему мудрый стратег в Китае способен предвосхищать и упреждать явления, оставаясь свободным от общего хода событий. Кроме того, просветление сознания - процесс последовательный и необратимый. Чжуан-цзы, пробудившийся от сна о бабочке и не отрекающийся от него, уже никогда не будет прежним Чжуан-цзы. Более того, он готов, по его собственным словам, быть "таким, каким ещё не бывал", быть каким угодно. Но только "небывалый", даже "невозможный" человек в действительности "не может не быть". Этот неизбежный вывод из метафизики внутренней глубины "микроперемен" представлен в одном из афоризмов писателя-моралиста Хун Цзычэна (начало XVII века), где приводится древнее изречение: "Тот, кем я был раньше, уже не тот, кто я есмь сейчас. А тот, о ком никто не знает в настоящем, станет неведомо кем в будущем". И Хун Цзычэн добавляет от себя: "Тот, кто поймёт смысл этих слов, развяжет все путы своей души".
Мы приходим к выводу о том, что время события есть на самом деле высшее испытание духовных сил человека. Оно представляет собой не предмет теоретического знания, а самый могучий импульс просветления сознания. Чуткое вживание в него воспитывает способность пользоваться временем, а в перспективе даже в известном смысле овладеть им. На эту возможность, кстати сказать, указывает М. Мёрло-Понти. "Течение времени, - говорит он, - не есть простой факт. Я могу найти прибежище от него в нём самом… То, что называют пассивностью, не есть восприятие нами какой-то чуждой нам реальности: это наше вовлечение, наше бытие в ситуации, прежде которого мы не существуем, которое мы всё время возобновляем и которое конститутивно по отношению к нам". Сходная оценка временности присуща и китайской мысли. Как замечает в своих толкованиях на "Книгу Перемен" Ван Би, "порядок того или иного времени можно осознать и использовать". В середине XVII века Ван Фучжи поясняет подробнее: он называет мудрейшими из людей тех, кто умеет "владеть временем", на второе место он ставит тех, кто способен "предвосхищать время", а на третье - умеющих действовать "в соответствии с обстоятельствами времени". Первое даёт человеку власть над миром, последнее - способность "избежать несчастья".
Здесь мы открываем для себя стратегическое измерение времени, которое опять-таки имеет самое близкое отношение к духовному совершенствованию. В книге Чжуан-цзы можно встретить утверждение о том, что мудрый "сам устанавливает срок своего ухода из мира". Речь идёт, несомненно, об овладении чистой временностью как "импульсом перемен" и конечностью существования. В даосской традиции опознание своего срока означало знание момента метаморфозы - в сущности, разрыва в данности опыта, - который является дверью в вечность и тем самым вводит в жизнь вечную в духе загадочного суждения Лао-цзы: "Мудрый, умирая, живёт вечно".
Мы знаем, что способ владения временем, или безупречное чувство "временения временности", в китайской стратегии определялся как "действие наоборот" (фань). Именно это слово употребляет Ван Би в цитированном выше суждении. В другом месте Ван Би определяет это "возвратное действие" как "возвращение к сердцу Неба и Земли". Мы можем теперь определить точнее природу этой загадочной мудрости. Речь идёт о на-следовании вечнодлящейся прерывности, которое позволяет нам "быть впереди Неба": предвосхищать, упреждать действия окружающих, обладая лишь одним оружием, - полной открытостью миру просветлённого духа. Как сказано в "Книге Перемен", "польза времени опасности - самая большая". Опасность здесь полезна именно потому, что она побуждает "возвратиться к истоку" и тем самым - уберечь себя навек. Поэтому в отличие от европейской феноменологии экзистенциального времени, ставящей акцент на конечности (смертности) человека, китайское учение о наследовании несотворённой самоизменчивости утверждает преемственность духовного опыта в круговороте жизни и смерти. Этот круговорот Великого Пути предстаёт, как уже говорилось, вечнодлящейся прерывностью, неизмеримо тонкой щелью бытия, в которой незапамятное прошлое уже неотличимо от невообразимого будущего. Постигнуть Путь, согласно Чжуан-цзы, означает "становиться таким, каким ещё не бывал", и в то же время "обрести своё первородство". Открываясь неизведанной будущности, мы возвращаемся к истоку своего существования. Таким образом, мы идём путём, обратным эволюционному движению мира и жизни. Таков смысл несколько загадочной сентенции древнего комментария к "Книге Перемен", которая гласит: "Кто знает прошлое, движется поступательно. Кто знает грядущее, движется наоборот. Вот почему "Перемены" - это знание обратного движения".
В "Книге Перемен" путь постижения времени как абсолютной временности выражен в формуле "идти вспять к истоку, возвращаться к концу". Комментаторы толкуют эту фразу как наставление постигать конец, возвращаясь к началу, и прозревать начало в познании конца. Речь идёт, несомненно, о познании преемственности в круговороте бытия, которая в конечном итоге предстаёт первичной самоаффектацией бытия. На языке китайской традиции это называлось "познать матерь, чтобы узнать её детей". Концы и начала всего даны именно "здесь и сейчас", что, однако, не является статической данностью. Ван Фучжи разъясняет:
"Начало Неба и Земли дано сегодня. Конец Неба и Земли дан сегодня. Но их начала и конца люди не видят. Не видя их, люди полагают, что начало было в какой-то непостижимо далёкой древности, а в каком-то отдалённом будущем наступит конец всех вещей. Как они невежественны! Досконально вникнув в истину, можно постичь судьбу и познать неисчерпаемую правду круговорота. Тогда можно понять смысл жизни и смерти и побороть волнения".
Реальность - это только настоятельное в настоящем. "Книга Перемен", как вся китайская мудрость, учит не изощрённому умствованию или пустым мечтаниям, а умению жить "текущим моментом", что значит: неизмеримо превосходить тесные рамки "наличных обстоятельств". Эта мудрость есть не что иное, как "встреча" с бездной времени. Но эта бездна не имеет глубины.