Нетрудно было догадаться, что этот прием тяжким грузом лег на сердце адвоката, который счел его за оскорбление. Он не мог простить Альберу лакеев и камердинера. Ноэль позабыл, с каким ядом некий знаменитый герцог сказал: "Я плачу своим слугам за наглость, чтобы избавить себя от дурацкой и докучной необходимости быть наглым самому". Папаша Табаре был удивлен, что столь пошлые и заурядные подробности так огорчают его молодого друга.
"Какая мелочность! - подумал он. - И это у столь одаренного человека! Быть может, верно, что именно в высокомерии слуг следует искать корни ненависти простолюдинов к любезным и учтивым аристократам".
- Меня провели, - продолжал Ноэль, - в небольшую, просто обставленную гостиную, единственное украшение которой составляло оружие всех времен и народов, развешанное по стенам. Никогда еще я не видел в таком маленьком помещении столько ружей, пистолетов, шпаг, сабель и рапир. Можно было подумать, что находишься в оружейной учителя фехтования.
Старому сыщику, естественно, тут же пришло на ум оружие, которым была убита вдова Леруж.
- Когда я вошел, - Ноэль говорил уже спокойнее, - виконт полулежал на диване. Одет он был в бархатную куртку и такие же брюки, вокруг шеи у него был повязан большой платок из белого шелка. Я отнюдь не питаю зла к этому молодому человеку; сам он не причинил мне ни малейшего вреда, о преступлении своего отца не знал, поэтому я хочу быть к нему справедливым. Он хорош собою, полон достоинства и с благородством носит имя, которое ему не принадлежит. Он моего роста, черноволос, как я, и, если бы не носил бороду, был бы похож на меня с тою лишь разницей, что выглядит на несколько лет моложе. Эту моложавость нетрудно объяснить. Ему не пришлось трудиться, бороться, страдать. Он из тех счастливчиков, которые имеют с рождения все и катят по жизни в экипаже, раскинувшись на подушках, не испытывая ни малейшей тряски. Завидев меня, он поднялся и вежливо поклонился.
- Вы, я полагаю, были крайне взволнованы? - спросил папаша Табаре.
- Пожалуй, меньше, чем сейчас. Две недели мучений, что ни говори, притупляют чувствительность. Я сразу начал со слов, вертевшихся у меня на языке: "Господин виконт, вы меня не знаете, да и неважно, кто я такой. Я пришел к вам с чрезвычайно печальным и серьезным делом, оно затрагивает честь вашего имени". Он, конечно, мне не поверил, так как довольно грубо осведомился: "Это надолго?" Я только кивнул.
- Прошу вас, - вмешался папаша Табаре, превратившийся весь во внимание, - не упускать никаких, даже незначительных подробностей. Вы же понимаете, насколько это важно.
- Виконт явно забеспокоился, - продолжал Ноэль. - "Беда в том, сказал он, - что я весьма спешу. В этот час я должен быть у девушки, на которой намерен жениться, у мадемуазель д'Арланж. Не могли бы мы отложить наш разговор?"
"Хорошенькое дело! Еще одна женщина!" - подумал старик.
- Я ответил виконту, что наше объяснение не терпит отлагательств, и, увидев, что он собирается выставить меня, достал из кармана письма графа и протянул ему одно из них. Узнав почерк отца, виконт смягчился. Он объяснил, что поступает всецело в мое распоряжение, и лишь попросил позволения уведомить тех, кто его ждет. Быстро написав несколько слов, он отдал записку камединеру и приказал немедленно доставить ее маркизе д'Арланж. После этого мы прошли в соседнюю комнату - библиотеку.
- Одно только слово, - прервал рассказ сыщик. - Увидев письма, он смешался?
- Ничуть. Плотно прикрыв дверь, он указал мне на кресло, сел сам и сказал: "Теперь, прошу вас, объяснитесь". В прихожей у меня было время подготовиться к разговору. Я решил рубить сплеча. "Господин виконт, произнес я, - дело это весьма тягостное. Я собираюсь открыть вам нечто невероятное. Умоляю, не отвечайте, пока не познакомитесь с этими письмами. Кроме того, заклинаю вас, не пытайтесь прибегнуть к насилию, это ничего не даст". Он удивленно взглянул на меня и ответил: "Говорите, я слушаю". Я поднялся и проговорил: "Знаете, господин виконт, что вы - внебрачный сын господина де Коммарена. Доказательство - в этих письмах. Законный наследник жив, он и послал меня сюда". При этом я неотрывно смотрел на виконта и заметил, как глаза его вспыхнули гневом. На секунду я даже подумал, что он схватит меня за горло, но он быстро с собой справился. "Где письма?" спросил он. Я протянул связку.
- Как? - вскричал папаша Табаре. - Подлинные письма? Но это же безрассудство!
- Почему?
- Он мог их… Да он мог сделать с ними все, что угодно!
Адвокат положил старику руку на плечо.
- Я ведь был там, - глухо ответил он. - Уверяю вас, никакой опасности не было.
Лицо у Ноэля вспыхнуло такой яростью, что папаша Табаре даже немного испугался и инстинктивно отодвинулся. "Да он убил бы его!" - подумал старик.
Адвокат продолжил рассказ:
- Я сделал для виконта Альбера то же, что сделал сегодня вечером для вас, мой друг. Я избавил его от чтения, по крайней мере в тот раз, всех ста пятидесяти шести писем. Я посоветовал ему ознакомиться лишь с теми, что помечены крестиком, и обратить особое внимание на строки, подчеркнутые красным карандашом. Тем самым я сокращал его муки…
Виконт сидел за маленьким столиком, таким хрупким, что на него даже нельзя было облокотиться, я же стоял спиною к горящему камину. Я следил за всеми его движениями и наблюдал за лицом. Да, никогда в жизни я не видел ничего подобного; проживи я хоть тысячу лет, этой сцены мне не забыть. Меньше чем за пять минут лицо виконта изменилось настолько, что его не узнал бы даже собственный камердинер. Он схватил носовой платок и время от времени машинально подносил его ко рту. Прямо на глазах он побледнел, а губы его могли сравниться белизной с платком.
На лбу у него сверкали крупные капли пота, глаза потускнели, словно покрылись какой-то пленкой. Но кроме этого - ни возгласа, ни слова, ни вздоха, ни жеста - ничего. Был миг, когда мне стало его так жаль, что хотелось вырвать у него письма, бросить их в огонь, обнять его и воскликнуть: "Ты - мой брат! Забудем же все, останемся каждый на своем месте и станем любить друг друга!"
Папаша Табаре взял руку Ноэля и крепко пожал.
- Узнаю вас, мое благородное дитя! - проговорил он.
- Я не сделал этого только потому, что спросил себя: "Если письма сгорят, признает ли он меня своим братом?"
- Совершенно справедливо.
- Примерно через полчаса виконт кончил читать. Он поднялся и встал передо мною. "Вы правы, - сказал он мне. - Если это письма отца, в чем я не сомневаюсь, то все сходится на том, что я не сын графини де Коммарен". Я молчал. "Но это лишь предположения. Есть ли у вас другие доказательства?" К возражениям я, разумеется, был готов. "Жермен сможет подтвердить", - сказал я. Он ответил, что Жермен скончался несколько лет назад. Тогда я напомнил ему о кормилице, вдове Леруж, и объяснил, что найти и расспросить ее будет нетрудно. Потом добавил, что живет она в Ла-Жоншер.
- И что он на это ответил? - поспешно спросил папаша Табаре.
- Сперва молчал и, казалось, размышлял. Потом вдруг стукнул себя по лбу и сказал: "Ну конечно, я ее знаю! Отец трижды ездил к ней вместе со мной и давал ей большие деньги". Я заметил, что это еще одно доказательство. Он не ответил и принялся мерить шагами библиотеку. Наконец он подошел ко мне и спросил: "Вы знаете законного наследника господина де Коммарена?" "Это я". Он опустил голову и прошептал: "Так я и думал". Потом взял меня за руку и добавил: "Брат мой, я не держу на вас зла".
- Мне кажется, - проговорил папаша Табаре, - по справедливости не ему бы вас прощать, а вам его.
- Нет, друг мой, ведь это его, а не меня настигло несчастье. С высоты упал не я, а он…
Старик сыщик лишь покачал головой, не желая высказывать вслух обуревавшие его мысли.
- После долгого молчания, - продолжал Ноэль, - я спросил, каково будет его решение. "Послушайте, - проговорил он, - отец вернется через неделю с небольшим. Вы мне дадите эту отсрочку, не так ли? Как только он приедет, я объяснюсь с ним, и справедливость восторжествует, даю вам слово чести. Заберите письма и оставьте меня. Я чувствую себя так, словно у меня из-под ног уходит земля. В один миг я потерял все: знатное имя, которое всегда старался носить достойно, прекрасное положение, громадное состояние и, самое главное, быть может, женщину, которую люблю больше жизни. Правда, взамен я обрету мать. Мы будем утешать друг друга. Я постараюсь, сударь, чтобы она вас забыла: она ведь любит вас и станет оплакивать".
- Он в самом деле сказал это?
- Почти слово в слово.
- Негодяй! - проворчал сквозь зубы старик.
- Что вы сказали? - переспросил Ноэль.
- Я говорю, что он достойный молодой человек, - отвечал папаша Табаре, - я был бы счастлив с ним познакомиться.
- Я не показал ему письмо, в котором отец порывает с госпожой Жерди, добавил Ноэль, - ему лучше не знать о ее падении. Я предпочел обойтись без этого доказательства, чтобы не усугублять горе виконта.
- А что теперь?
- Теперь я жду возвращения графа. Буду действовать в зависимости от того, что он скажет. Завтра пойду в прокуратуру и попрошу разобрать бумаги Клодины. Если письма найдутся, я спасен, если же нет… Но, как я уже говорил, я не могу судить беспристрастно, пока не выясню, кто убийца. К кому мне обратиться за советом?
- Любой совет требует долгих размышлений, - ответил старик, который мечтал уйти. - Бедный мальчик, как вам чудовищно тяжело было все это время!
- Невыносимо! И добавьте еще денежные затруднения.
- Да вы же так мало тратите!
- Пришлось кое-что заложить. Разве я могу прикоснуться к нашим общим деньгам, которыми распоряжался до сих пор? Мне и подумать-то об этом страшно.
- Верно, этого делать не следует. Послушайте-ка, вы очень кстати заговорили о деньгах, так как можете оказать мне услугу.
- Охотно. Какую же?
- Понимаете, у меня в столе лежат не то двенадцать, не то пятнадцать тысяч франков, которые меня страшно стесняют. Я стар, я не отличаюсь храбростью, и если про эти деньги кто-нибудь прознает…
- Боюсь… - возразил адвокат.
- И слышать не хочу! - прервал его старик. - Завтра я вам их принесу.
Однако вспомнив, что он собирается к г-ну Дабюрону и, возможно, не будет располагать своим временем, папаша Табаре добавил:
- Нет, не завтра, а сегодня же, сейчас. Эти проклятые деньги не проведут у меня больше и ночи.
Он поднялся наверх и вскоре появился, держа в руке пятнадцать тысячефранковых банкнот.
- Если этого не хватит, - сказал он, протягивая деньги Ноэлю, - есть еще.
- Все же мне хотелось бы, - предложил адвокат, - написать расписку.
- Да зачем? Можно завтра.
- А если я сегодня ночью умру?
- Тогда я еще получу от вас наследство, - ответил старик, вспомнив о своем завещании. - Доброй ночи. Вы спрашивали у меня совета? Мне нужна ночь, чтобы все обдумать, а то сейчас у меня мозги набекрень. Я, может, даже пройдусь. Если я сейчас лягу, мне будут сниться кошмары. Итак, друг мой, терпение и отвага! Кто знает, быть может, в этот миг провидение работает на вас.
Папаша Табаре ушел; Ноэль оставил дверь приоткрытой, прислушиваясь к затихающим на лестнице шагам. Вскоре возглас "Отворите!", обращенный к привратнику, и стук двери возвестили о том, что старик вышел из дома.
Ноэль подождал еще немного и прикрутил лампу. Затем достал из ящика стола маленький сверток, сунул в карман деньги, данные стариком, и вышел из кабинета, который запер на два оборота ключа. На площадке он остановился и прислушался, словно до него мог долететь стон г-жи Жерди. Ничего не услышав, Ноэль на цыпочках спустился вниз. Через минуту он был на улице.
Кроме квартиры на четвертом этаже, г-жа Жерди снимала также помещение на первом, служившее некогда каретным сараем. Она устроила там нечто вроде кладовой, куда сваливала всякое старье: ломаную мебель, негодную утварь, короче, всякий ненужный хлам. Там же хранились запасы дров и угля на зиму.
В этом помещении имелась давно заколоченная дверь, выходившая на улицу. Несколько лет назад Ноэль втихомолку починил ее и врезал новый замок. С тех пор он мог выходить из дома и входить в него в любое время без ведома привратника, а значит, и остальных жильцов.
В эту-то дверь адвокат и вышел на сей раз, отворив и затворив ее с величайшей осторожностью.
Оказавшись на улице, он несколько мгновений постоял, как бы решая, куда направиться. Затем медленно двинулся в сторону вокзала Сен-Лазар и тут увидел свободный фиакр. Ноэль сделал извозчику знак, и тот, придержав лошадь, подогнал экипаж к тротуару.
- На улицу Фобур-Монмартр, угол Провансальской, - приказал адвокат, влезая, - да поживей!
Добравшись до места, он вылез и расплатился с извозчиком. Когда тот отъехал достаточно далеко, Ноэль пошел по Провансальской улице и, пройдя шагов сто, позвонил в один из самых красивых домов.
Дверь тотчас же отворилась.
Когда Ноэль проходил мимо каморки привратника, тот поздоровался с гостем почтительно, покровительственно и дружелюбно в одно и то же время; так парижские привратники здороваются лишь с теми жильцами, которые им по душе, людьми великодушными и щедрыми.
Поднявшись на третий этаж, адвокат остановился, достал из кармана ключ и вошел, словно к себе домой, в среднюю квартиру.
Хотя ключ в замке повернулся почти беззвучно, этого оказалось достаточно, чтобы навстречу Ноэлю выбежала горничная: довольно молодая, довольно хорошенькая, с дерзким взглядом.
- Ах, это вы, сударь! - воскликнула она.
Восклицание было как раз той громкости, какая необходима, чтобы его услышали в глубине квартиры и восприняли как предупреждение. С таким же успехом горничная могла просто крикнуть: "Берегись!" Ноэль, казалось, не обратил на это внимания.
- Хозяйка дома? - спросил он.
- Да, сударь, и очень на вас сердита. Сегодня утром она хотела послать за вами, а недавно собиралась сама к вам поехать. Насилу я отговорила ее не нарушать ваши указания.
- Это хорошо, - сказал адвокат.
- Хозяйка в курительной, - продолжала горничная. - Я готовлю ей чай. Может, вы тоже выпьете?
- Да, - ответил Ноэль. - Посветите мне, Шарлотта.
Он прошел через великолепную столовую, сверкающую позолотой гостиную в стиле Людовика XIV и оказался в курительной.
В этой просторной комнате был очень высокий потолок. Казалось, она находится за тысячи миль от Парижа, во владениях какого-нибудь богатого подданного Поднебесной империи. Мебель, ковры, картины, обои - все здесь было явно привезено прямо из Гонконга или Шанхая.
Стены и двери были задрапированы расписным шелком. На сценках, изображенных киноварью, перед зрителями проходила вся Срединная империя: пузатые мандарины среди фонариков, одурманенные опиумом ученые, спящие под зонтами, девушки, стыдливо опустившие взгляд на свои туго перебинтованные ноги.
Цветы и плоды на ковре - секрет изготовления таких ковров в Европе неизвестен - были вытканы с искусством, которое обмануло бы и пчелу. На шелковой драпировке потолка какой-то великий китайский художник нарисовал на лазурном фоне фантастических птиц с распростертыми золотыми и пурпурными крыльями. Драпировка удерживалась лаковыми рейками, изысканно инкрустированными перламутром; такие же рейки украшали углы комнаты.
Подле одной стены стояли два причудливых сундука. Все помещение было заставлено мебелью самых прихотливых очертаний, столиками с фарфором, шкафчиками из драгоценных пород дерева.
Были там и этажерки, купленные у Лин-Ци в городе художников Сучжоу, множество редких и дорогих безделушек - от палочек из слоновой кости, что заменяют китайцам наши вилки, до фарфоровых чашек тоньше мыльных пузырей, чудес династии Цин.
Посередине комнаты стоял широкий и низкий диван с грудой подушек, обтянутых тою же тканью, что и стены. Окно было огромно, словно витрина магазина, с двойными открывающимися рамами. Пространство между рамами с метр шириной было уставлено редкостными цветами. Вместо камина комната была снабжена отдушниками, расположенными таким образом, чтобы поддерживать температуру, необходимую для выведения шелковичных червей, вполне гармонировавшую с обстановкой.
Когда Ноэль вошел, молодая женщина, свернувшись клубком на диване, курила сигарку. Несмотря на тропическую жару, она была закутана в кашемировую шаль.
Она была невысока ростом, но ведь только миниатюрные женщины могут обладать всеми совершенствами. Женщины, рост которых выше среднего, просто ошибка природы. Как бы красивы они ни были, у них всегда найдется какой-нибудь изъян, словно в творении скульптора, пусть даже талантливого, но впервые взявшегося за слишком большое изваяние.
Да, ростом она была невелика, однако ее шея, плечи и руки поражали плавностью линий. Пальцы ее с розовыми ногтями напоминали драгоценные вещицы, за которыми тщательно ухаживают. Ноги в шелковых, похожих на паутинку, чулках были само совершенство. При взгляде на них вспоминались не ножки сказочной Золушки в хрустальных башмачках, но вполне живые, вполне осязаемые ножки банкирши, любившей, чтобы ее почитатели заказывали с них копии из мрамора, гипса или бронзы.
Женщину нельзя было назвать красивой, ни даже хорошенькой, однако лицо ее принадлежало к тем, что поражают, словно удар грома, и никогда не забываются. Лоб у нее был чуть выше, чем нужно, рот чуть великоват, хотя губы пленяли своею свежестью. Брови, казалось, были нарисованы китайской тушью, но художник, пожалуй, слишком нажимал на кисточку: когда она забывала за собой следить, они придавали ей суровый вид. Зато лицо у нее было великолепного светло-золотистого цвета, черные бархатные глаза обладали необычайной магнетической силой, зубы сияли перламутровой белизной, а в удивительно густых черных волосах, тонких и волнистых, мерцали голубоватые отблески.
Увидев Ноэля, откинувшего шелковую портьеру, женщина оперлась на локоть и приподнялась.
- Наконец-то, - произнесла она недовольным тоном. - Вы очень кстати.
Адвокату стало душно в африканской атмосфере курительной комнаты.
- Какая жара! - сказал он. - Здесь можно задохнуться.
- Вы находите? - отозвалась женщина. - А я вот стучу зубами. Мне так плохо. Ожидание невыносимо для меня, я места себе не нахожу, а вы заставляете себя ждать со вчерашнего дня.
- Но я никак не мог прийти, просто никак! - объяснил Ноэль.
- Вам же прекрасно известно, - продолжала дама, - что сегодня подошли сроки платежей и что платить мне нужно много. Набежали поставщики, а у меня за душой ни гроша. Принесли счет от каретника - денег нет. Этот мошенник Клержо, которому я задолжала три тысячи франков, устроил мне ужасный скандал. Как это все неприятно!
Ноэль понурил голову, словно школьник, которому учитель выговаривает за невыученный урок.
- Но ведь задержка-то всего на один день, - пробормотал он.
- По-вашему, это пустяки? - отозвалась молодая женщина. - Уважающий себя человек, друг мой, может позволить опротестовать свои вексель, но никогда - вексель своей любовницы. Да за кого вы меня считаете? Неужели вам не известно, что мое положение в обществе зависит прежде всего от денег? Стоит мне не заплатить по векселям - и все, конец.
- Жюльетта, дорогая, - ласково начал адвокат.
Она резко его прервала: