Никто из них его не дождался. На следующий год он получил то письмо от Мери. А еще через шесть месяцев умер дед. Его даже не отпустили тогда домой на похороны. Потом ему всегда было жаль, что этот седой, со слабыми глазами старик никогда не видел Карин. Интуитивно он знал, что эта пара образовала бы свою собственную "ось", в которой не было бы ничего общего от зловещей "высшей расы" Гитлера и Муссолини.
Паром легонько стукнулся о причал. Хэнк быстро сошел с него и направился к зданию, в котором содержался Дэнни Ди Паче.
* * *
Человек, с которым разговаривал Хэнк, был занят тем, что в течение всего разговора поминутно отвечал на телефонные звонки. На его столе стояло три телефонных аппарата. Они трезвонили с устрашающей последовательностью, и ему с трудом удавалось вклиниваться в разговор в промежутках между звонками.
– Вот, сами можете во всем убедиться, – говорил он. – Мы пытаемся справиться со всеми этими мальчиками и девочками, которых нам направляет суд по делам несовершеннолетних, но это все равно, что бросать песок в прибой. Это для нас слишком, мистер Белл, слишком много! Знаете ли вы, что бы нам хотелось сделать? Мы бы сделали многое, если бы мы имели побольше штат. Он горестно покачал головой и быстро оглянулся на телефон, опасаясь, как бы его вновь не оторвали от разговора с Хэнком.
– А какой собственно работой вы здесь занимаетесь, мистер Уолш?
– Мы копаем, мистер Белл. Стараемся узнать, почему сыплются на нас эти ребята. Но много ли можно накопать, если не хватает лопат?
– Скажите, мистер Уолш, попадали ли к вам раньше члены какой-либо из этих банд?
– Да, мистер Белл.
– Ну и что же?
– Мы ставили опыты. Мы всегда пытаемся найти в умственных способностях или эмоциональности ребенка, что именно влияет...
– Пытаетесь? – переспросил Хэнк.
– Да, пытаемся. Дело в том, что нам не всегда это удается. Ради бога, мистер Белл, мы просто завалены...
Зазвенел телефон. Уолш снял трубку.
– Хэлло, – ответил он. – Да, да, это мистер Уолш. Кто? А, здравствуйте, здравствуйте. – Он помолчал. – Да, у меня имеется рапорт на него. Одну минуту. – Он прикрыл трубку ладонью. – Вы извините меня, мистер Белл. Это займет немного времени. – Он открыл лежащую на столе папку и вновь заговорил в телефон: – Вы слушаете? Да, это подтверждено нами. Отец – алкоголик. Нет, нет, об этом не может быть и речи, рапорт лежит передо мной на... Да. Прекрасно. Спасибо, что позвонили. – Он повесил трубку и глубоко вздохнул. – Неуравновешенные семьи. Вот из этих семей к нам поступает больше всего ребят...
– Простите, я не понимаю, о чем...
– Ну как же, вы, конечно, должны знать обо всех этих исследованиях, которые проводились за последнее время, – сказал Уолш, с удивлением взглянув на Хэнка.
– Простите, боюсь, что я просто об этом не слышал.
– Тут так много рассказывать, что я просто не знаю, с чего и начать. Глюки, например. Их определительная таблица основывалась на четырех основных показателях: дисциплина, поддерживаемая отцом, надзор со стороны матери, привязанность обоих родителей к ребенку, крепость и сплоченность всей семьи. По этим анкетам были собраны данные, и их обработка показала, что если все эти факторы неудовлетворительны, то возможность детской преступности в этом случае составляет от девяноста восьми и одной десятой до ста процентов. Цифры, по-моему, весьма убедительные, а?
– Если исследование проводилось точно, то да.
– В этом нет причин сомневаться, – ответил Уолш. – Вот поэтому-то для нас всех, кто работает по детской преступности, и неудивительно, что большинство наших малолетних преступников выходит из неуравновешенных семей.
– Я все-таки не понимаю, что именно вы подразумеваете под неуравновешенными семьями?
– Разбитые, аморальные, преступные семьи. Семьи, где налицо имеется тот или иной конфликт, такой, например, какой мы наблюдали в семьях некоторых членов пуэрториканской банды. У нас было много подобных случаев.
– А Дэнни Ди Паче попадал к вам раньше?
– Нет. Рирдон попадал ненадолго.
– Ну и что же?
– То есть вы хотите знать, что мы обнаружили? Он нам показался крайне нахальным мальчишкой, у которого мать отличается излишней мягкостью, а отец, наоборот, излишней строгостью. Он представляет собой тот тип, который мы называем "агрессивной взвинченностью".
– Боюсь, что я не совсем понимаю вас, мистер Уолш.
– Я просто говорю о том, что его преступное поведение вытекает из возмущения, вызываемого гнетом с отцовской стороны, и из желания воздействовать на эмоции матери, мягкости которой он, кстати, не доверяет.
– Понимаю, – сказал Хэнк, ничего при этом не понимая. – А почему Рирдон оказался тогда здесь?
– Из-за какой-то уличной драки. Сейчас я уже не помню. Ведь это было несколько лет назад.
– Ну, а чем же все это окончилось?
– То есть вы хотите узнать, каково было решение суда?
– Да.
– Тогда он был условно освобожден.
– Несмотря на то, что ваше исследование определило его как потенциально опасного?
– Хорошо еще, что нам вообще удалось провести хоть какое-то расследование, мистер Белл. Ведь на каждых семьдесят пять мальчиков у нас приходится по одному работнику. Не кажется ли вам, что это очень мало?
– Да, я сказал бы, что немного. Ну а как же вел себя Рирдон после условного освобождения?
– Понимаете ли, инспекторы, которые занимаются проверкой поведения условно освобожденных правонарушителей, находятся почти в таком же положении, как и мы. Это обстоятельство не позволяет уделять много времени и внимания делам каждого ребенка. Получается так, что большой процент условно освобожденных ребят вновь попадаются на чем-нибудь.
– Например, как Рирдон?
– Да, если вы хотите воспользоваться им в качестве примера. Хотя он только один из сотен ему подобных. – Уолш помолчал. – Мы могли бы проделать такую огромную работу, мистер Белл, будь у нас на это деньги и люди! Такую работу!
Хэнк кивнул:
– А не кажется ли вам, что вы несколько упрощаете положение дел? То есть я хочу сказать, что, укрываясь за всеми этими психологическими...
– Укрываясь?
– Возможно, я употребил неправильное слово. Но не кажется ли вам, что преступность нельзя подвести под такую простую психологическую формулу?
– Конечно, нет. Такого зверя, как тип "чистого" преступника, практически не бывает. Агрессивно взвинченный неврастеник, капризный, эгоистичный мальчишка, даже пассивный преступник, который подвержен влиянию своей среды или семьи, не имея в себе на самом деле элемента преступности, – все эти типы редко можно встретить в чистом виде. Мы, конечно, не можем не принимать в расчет влияние окружающей среды, плохую школу или даже непросвещенность многих работников полиции и не считать их факторами, увеличивающими преступность. Но это отнюдь не психологическое определение, мистер Белл. Я надеюсь, что вы не это имели в виду.
– Эти ребята, мистер Уолш, убили другого мальчика.
– Да, я знаю об этом.
– Могли бы вы простить их поступок на том основании, что их родители неуравновешенные личности?
– Могу ли я простить убийство? – спросил Уолш.
– Да.
– Это ваше дело определять виновность, мистер Белл, а не мое. Я имею дело с живыми людьми, а не с их поступками.
Хэнк кивнул:
– Можно мне теперь повидать этого Ди Паче?
– Конечно, мистер Белл. – Когда он стал подниматься, телефон зазвонил вновь. – Черт бы его побрал, – буркнул он. – Бетти, возьмите, пожалуйста, трубку. Прошу сюда, мистер Белл.
* * *
У мальчишки были рыжевато-медные волосы, карие глаза, как у его матери, ее овал лица и ее рот – странно женственный для подростка, который уже становится мужчиной. Он был высок и мускулист, большие руки выдавали в нем уличного забияку.
– Если вы фараон, – сказал он, – то я не желаю с вами разговаривать.
– Я прокурор, – ответил Хэнк, – и будет лучше, если ты поговоришь со мной. Я буду обвинителем в вашем процессе.
– Значит, мне надо помалкивать. Хотите, чтобы я сам помог вам отправить меня на электрический стул?
– Я хочу узнать, что произошло в тот вечер, когда был убит Моррез.
– Ах вот что? Ну так идите и спросите у вашего Морреза. Может, он вам и расскажет. А я вам говорить ничего не обязан. Разговаривайте с моим адвокатом – мне их суд целых четырех назначил. Вот и идите к ним.
– С ними я уже говорил и они не возражают против того, чтобы я расспросил тебя и твоих приятелей. Ты наверное знаешь, что тебе грозит. Твои адвокаты тебе это объяснили.
– Мое дело будет разбирать суд для несовершеннолетних преступников.
– Нет, Дэнни, тебя будут судить вместе с другими.
– Ах вот как?
– Да. Твое дело будет рассматриваться в следующем месяце в суде округа. Тебе дадут возможность защищаться, но нянчиться с тобой никто не собирается. Ты убил человека, Дэнни.
– Ах так? Это вы еще должны доказать, мистер. Я не виновен, пока моя вина не доказана.
– Это верно. А теперь расскажи, что произошло вечером десятого июля?
– Я уже сто раз это рассказывал. Мы вышли пройтись. Чумазый на нас набросился и мы его прикололи. Это была самозащита.
– Мальчик, которого вы прирезали, был слеп. Неужели ты не понимаешь, что присяжные никогда не поверят, будто он напал на вас.
– А мне плевать, поверят они или нет. Все было так, как я говорю. Можете спросить Бэтмэна или Башню. Они вам скажут то же самое.
– Кто такой Бэтмэн?
– Апосто. Так его прозвали.
– Кто его так прозвал?
– Ребята из его клуба.
– Какая это банда?
– Вы же сами знаете. Чего вы меня подначиваете?
– Вопросы задаю я, – сказал Хэнк. – Как называется эта банда?
– "Альбатросы". – Дэнни помолчал: – И это не банда. Это клуб.
– Понимаю. А чем отличается банда от клуба?
– "Альбатросы" никогда ни к кому не лезут.
– В таком случае, что же вы делали в испанском Гарлеме вечером 10 июля, если не собирались ни к кому лезть?
– Мы вышли погулять.
– Ты, Башня, (это, вероятно, Рирдон) и Бэтмэн. Правильно?
– Да, – ответил Дэнни.
– Почему его называют Башней?
– Не знаю. Наверно, потому, что он высокий. И еще – очень сильный.
– А как называют тебя?
– Дэнни.
– А прозвище?
– А на что мне нужно прозвище? А уж если на то пошло, Дэнни – тоже прозвище. По-настоящему меня ведь зовут Дэниел.
– Зачем ты вступил в банду, Дэнни?
– Я не состою ни в какой банде.
– Ну, так в клуб?
– Я не состою ни в каком клубе.
– В таком случае что же ты делал с двумя "альбатросами" вечером десятого июля?
– Они позвали меня погулять, и я согласился. Вот и пошел. Это ведь не запрещено.
– Это нет, но убийство запрещено.
– Ну, это была самозащита.
– Дэнни, ты говоришь чушь, и ты знаешь это. Он же слепой.
– Ну и что?
– А вот что. Если ты будешь настаивать на своем, то я могу гарантировать тебе одно: ты попадешь на электрический стул.
Помолчав, Дэнни сказал:
– А вы разве не этого добиваетесь?
– Я добиваюсь правды.
– Я и сказал вам правду. Башня, Бэтмэн и я гуляли. Чумазый напал на нас, и мы его подкололи. Вот и вся правда.
– Ты ударил Морреза ножом?
– Конечно, я. Сволочь чумазая набросилась на нас, я ударил его четыре раза.
– Почему?
– Потому что хотел его ударить. Вы что же, думаете, я боюсь ударить ножом? Да я могу пырнуть любого, кто станет меня задирать.
– Слепого?
– А, бросьте вы! Слепой да слепой – надоело! Он на нас набросился.
– Как же он мог на вас наброситься, когда он вас не видел?
– Спросите его. Может, он нас слышал. А может, он вовсе и не был слепым. Может, он только притворялся, что слепой, чтобы...
– Дэнни, Дэнни!
– Откуда я знаю, чего он на нас набросился? Но он набросился, это факт. Ну и получил, что хотел. Но только уж "альбатросы" зря не пристанут. Они сами ни к кому не лезут, но уж если дело дойдет до драки, то увиливать тоже не станут.
– Хорошо, Дэнни. Вы втроем придумали это, и может быть, придумали не так уж плохо. Но только факты говорят о другом. Я думаю, у тебя хватит сообразительности изменить кое-что в своей истории, когда ты узнал факты.
– Я вам все рассказал, как было. Вы что, хотите, чтобы я вам соврал?
– Чего ты боишься, Дэнни? Кого ты боишься?
– Никого и ничего я на свете не боюсь. И вы это запомните. И вот что вам еще скажу. Хоть вы и говорите, что я отправлюсь на электрический стул, только вы ошибаетесь. Потому что этому не бывать. А вот на вашем месте я бы поостерегся.
– Ты мне угрожаешь, Дэнни?
– Просто советую.
– Неужели ты думаешь, я испугаюсь шайки малолетних хулиганов?
– Чего вы испугаетесь и чего нет, этого я не знаю, только я бы, скажем, не стал связываться с пятьюдесятью парнями, которые и пришить могут.
– Ты имеешь в виду "альбатросов"?
– Ничего я в виду не имею. Просто берегитесь, мистер.
– Спасибо за предупреждение, – сухо сказал Хэнк. – А у тебя настоящий талант, Дэнни.
– Да? А это еще что такое?
– Я пришел сюда потому, что твоя мать сказала мне...
– Моя мать? Ее-то зачем сюда впутываете? Зачем вы ее вызывали?
– Я ее не вызывал. Она сама ко мне пришла. И сказала, что ты не "альбатрос" и никого не убивал. Когда я объяснил это твоим адвокатам, то они дали согласие, чтобы я с тобой поговорил. Вот я и пришел. А теперь я твердо знаю: ты член банды и убил этого мальчика хладнокровно и с обдуманным намерением. Поэтому-то я и сказал, что у тебя талант, Дэнни.
– Я его хладнокровно не убивал. Я ударил его ножом защищаясь, и я не хотел его убивать. Я только старался, чтобы он меня не ударил.
– Он же ведь был слепой, – сердито сказал Хэнк.
– Не знаю, какой он там был, это меня не касается. Для того, чтобы пырнуть человека ножом, не обязательно быть зрячим. Пырнуть можно даже и темной ночью. Нужно только почувствовать, куда, и тогда ударить. Ни черта вы об этом не знаете, сволочь вы этакая!
– Замолчи, Дэнни!
– А кто вы такой, чтобы я перед вами молчал? Вам еще повезло, что мои адвокаты вообще вас ко мне пустили. Никто за вами не посылал, сами пришли, по своей воле. Ну ладно, раз вы тут, я вам еще раз скажу: мы гуляли там по улице, а чумазый скатился со своего крыльца как сумасшедший и накинулся на нас с пером. И мы его пырнули, потому что либо он, либо мы. Если он помер, то дело худо, конечно. Только нечего было задираться.
Хэнк поднялся:
– Ну что ж, Дэнни! Я тебя выслушал. Желаю удачи!
– И держитесь подальше от моей матери, мистер, – сказал Дэнни. – Лучше держитесь от нее подальше. Слышите?
– Слышу.
– Тогда лучше делайте, как вам говорят.
– Я сделаю только одно, Дэнни. Я отправлю тебя и твоих друзей на электрический стул за убийство ни в чем неповинного мальчика.
У себя в кабинете он увидел письмо, адресованное мистеру прокурору Генри Беллу. Разобрав эти чернильные каракули, он вскрыл конверт и вытащил листок. Тем же почерком, что и на конверте, там было написано:
"Если "альбатросы" умрут, то следующим будешь ты".
Глава 4
На следующее утро Хэнк отправился в Гарлем и мгновенно понял, что того Гарлема, который он знал, больше не существует.
На северной стороне улицы, от угла Второй авеню, где прежде стоял бакалейный магазин и где он в жаркие летние дни рассматривал открытки, на полквартала простиралась ровная площадка, расчищенная будозерами для постройки нового дома. Дом, в котором он родился и вырос – его тетка Сэри была повитухой и принимала роды, – все еще стоял в середине квартала на южной стороне улицы, но витрины кондитерской рядом с ним были забиты досками, а дома напротив уже начали сносить.
– Эти ребята не отсюда, – сказал сыщик первого класса Майкл Ларсен. – Это будет еще на несколько кварталов дальше, сэр.
– Я знаю, – ответил Хэнк.
Он снова взглянул на улицу, ощущая изменение как нечто живое и думая о том, действительно ли это изменение означает прогресс. Если география Гарлема и изменилась, если общая архитектура города и наложила на сеть его улиц новый отпечаток голого красного кирпича, которым теперь были облицованы пещеры жителей Милтауна, то изменилось также и население всего Гарлема. Его раннее представление о трех Гарлемах было понятием чисто территориального деления – итальянский, испанский и негритянский. Мысленно он тогда даже возводил между ними пограничные посты. Теперь он понимал, что границы, разделяющей все эти территории, уже не существовало. Гарлем был Гарлемом.