Его предложение было принято. Мисс Гаррисон, согласно совету Холмса, отказалась выйти из спальни. Я не понимал маневров моего приятеля. Может быть, он просто хотел удержать барышню от свидания с Фельпсом. Молодой человек, обрадованный сознанием выздоровления и возможностью действовать, завтракал с нами в столовой. Холмс приготовил нам еще сюрприз: он проводил нас на станцию, посадил в вагон и затем спокойно объявил, что не намерен уезжать из Уокинга.
– Тут есть два-три пунктика, которые мне хотелось бы выяснить до отъезда, – сказал он. – Ваше отсутствие, м-р Фельпс, облегчит до известной степени это дело. Ватсон, будьте добры, когда приедете в Лондон, отправляйтесь прямо в улицу Бэкер с нашим приятелем и оставайтесь с ним, пока я не приеду. Вы – старые товарищи по школе, и вам есть о чем поговорить. М-ра Фельпса вы можете поместить в спальне; я буду дома к завтраку, так как есть поезд, который приходит в Ватерлоо в восемь часов.
– А как же насчет расследований в Лондоне? – заметил Фельпс.
– Мы можем завтра заняться этим. Я полагаю, что в настоящее время мое присутствие полезнее здесь.
– Скажите там, в Брайэрбрэ, что я надеюсь вернуться завтра к вечеру, – крикнул Фельпс, когда поезд двинулся от платформы.
– Вряд ли я попаду в Брайэрбрэ, – ответил Холмс и весело махнул рукой, когда мы отъехали от станции.
Фельпс и я много говорили об этом неожиданном поступке Холмса, но ничего не могли придумать.
– Я полагаю, что он хочет узнать что-нибудь насчет вчерашнего нападения. Что касается меня, то я не верю, чтобы это был простой вор.
– Что же вы думаете?
– Даю вам слово – можете, если хотите, приписать это расстройству нервов – но мне кажется, что кругом меня идет серьезная политическая интрига, и, по вполне непонятной для меня причине, заговорщики умышляют против моей жизни. Это звучит чрезвычайно высокопарно и нелепо, но обратите внимание на факты! Зачем вору пытаться пробраться в спальню да еще с длинным ножом в руках?
– Вы уверены, что это не было долото?
– О, нет, это был нож. Я ясно видел, как сверкнуло лезвеё.
– Но с чего станут так яростно преследовать вас?
– Ах! в этом-то и вопрос.
– Ну, если Холмс думает то же самое, то, может быть, этим и можно объяснить его действия. Если ваше предположение верно, то, поймав того, кто покушался на вас ночью, он может легко найти и похитителя морского договора. Глупо же предполагать, что у вас два врага, один из которых обворовывает вас, а другой угрожает вашей жизни.
– Но м-р Холмс сказал, что он не возвратится в Брайэрбрэ.
– Я уже давно знаю его и знаю, что он ничего не делает без основательного повода, – сказал я, и наш разговор перешел на другие предметы.
Денек выдался тяжелый. Фельпс был еще слаб после продолжительной болезни, раздражителен и нервен вследствие перенесенных им потрясений. Напрасно я старался заинтересовать его Афганистаном, Индией, специальными вопросами, – всем, что только могло бы отвлечь от его мыслей. Он постоянно возвращался к утерянному договору, выказывал свое удивление, свои предположения о том, что делает Холмс, какие шаги предпринимает лорд Хольдхёрст, какие новости мы получим утром. К вечеру волнение его достигло высшего напряжения.
– Вы безусловно доверяете Холмсу? – спросил он.
– Я был свидетелем многих замечательных дел, в которых он принимал участие.
– Но ему никогда не удавалось освещать мрак, подобный тому, который царит в данном случае?
– О, мне известно, что он разрешал вопросы потруднее вашего.
– Но не такого важного значения?
– Не знаю. Насколько мне известно, ему были поручены весьма важные дела трех царствующих домов Европы.
– Вы хорошо его знаете, Ватсон? Он так непроницаем, что я положительно не понимаю его. Как вы думаете, есть у него надежда на успех?
– Он ничего не говорил.
– Это дурной знак.
– Напротив, я заметил, что он всегда говорит, если не напал на след. В противоположном случае и когда он еще не вполне уверен в верности своих предположений, он бывает очень молчалив. Ну, мой друг, нервничанием делу не пособишь, поэтому ложитесь-ка спать, чтобы завтра встать свежим и готовым ко всему, что может ожидать вас.
Наконец, мне удалось уговорить его последовать моему совету, хотя, судя по его возбужденному виду, я не надеялся, что он будет спать. Волнение его заразило и меня, и я метался полночи, раздумывая о странной тайне и придумывая сотни объяснений, одно невозможнее другого Зачем Холмс остался в Уокинге? Почему он просил мисс Гаррисон остаться целый день в комнате больного? Почему он не сказал обитателям Брайэрбрэ, что намеревается остаться там? Я напрасно ломал голову, стараясь найти объяснения этих фактов, пока, наконец, не заснул.
Я проснулся в семь часов и тотчас же пошел в комнату Фельпса. Он был страшно бледен и измучен бессонной ночью. Первым его вопросом было, приехал ли Холмс.
– Он будет здесь в обещанное время, ни минуты раньше или позже, – сказал я.
И слова мои оказались справедливыми, так как тотчас после восьми часов к подъезду быстро подкатила карета, и из нее вышел наш друг. Стоя у окна, мы увидели, что левая рука у него подвязана, а лицо бледно и сердито. Он пошел в подъезд, но прошло несколько времени, прежде чем он поднялся на верх.
– У него такой вид, как будто он потерпел неудачу! – вскрикнул Фельпс.
Я принужден был сознаться, что он прав.
– В конце концов, следует предположить, что разгадка тайны находится в городе, – сказал я.
Фельпс тяжело вздохнул.
– Не знаю почему, но я так надеялся на его возвращение, – сказал он. – Но ведь вчера рука у него не была подвязана? Что же случилось с ним.
– Вы не ранены, Холмс? – спросил я, когда мой друг вошел в комнату.
– Пустая царапина… благодаря собственной моей неловкости, – ответил он, раскланиваясь с нами. – Ваше дело, м-р Фельпс, действительно, одно из самых темных, которые мне приходилось распутывать.
– Я боялся, что оно окажется выше ваших сил.
– Замечательно интересный случай.
– Повязка указывает на какие-то приключения, – заметил я. – Не расскажете ли вы нам, что случилось с вами?
– После завтрака, мой милый Ватсон. Вспомните, что сегодня утром я дышал воздухом Сёррея на протяжении тридцати миль. Вероятно, нет ответа на мое объявление о № кэба? Ну, что же, нельзя ожидать удачи во всем.
Стол был уже накрыт, и только что я собрался позвонить, как м-сс Гёдзон принесла чай и кофе. Через несколько минут она вернулась с закрытыми блюдечками. и мы все уселись у стола: Холмс страшно голодный, я – полный любопытства, Фельпс в глубочайшем унынии.
– М-сс Гёдзон оказалась на высоте обстоятельств, – сказал Холмс, снимая покрышку с блюда, на котором лежали тушеные цыплята. – Ее стряпня несколько однообразна, но она, как шотландка, умеет приготовить подходящий завтрак. Что там у вас, Ватсон?
– Ветчина и яйца, – ответил я.
– Хорошо. А вы что покушаете, м-р Фельпс? Цыпленка, яиц? Положить вам или вы сами возьмете?
– Благодарю вас, я не могу есть, – сказал Фельпс.
– Ну, полноте! Попробуйте-ка блюдо, которое перед вами.
– Благодарю вас; право, не могу.
– Надеюсь, что, по крайней мере, вы не откажетесь положить мне, – сказал Холмс, лукаво подмигивая.
Фельпс поднял крышку, громко вскрикнул и устремил неподвижный взор в одну точку. Лицо его стало бледнее блюда, на которое он смотрел. По средине блюда, наискось, лежал сверток голубовато-серой бумаги. Фельпс схватил его, прочел, пожирая глазами, и, как бешеный, пустился скакать по комнате, прижимая бумагу к груди и взвизгивая от восторга. Потом он бросился в кресло в полном изнеможении, так что нам пришлось дать ему водки, чтобы предотвратить обморок.
– Ну, ну, – успокоительно сказал Холмс, поглаживая его по плечу. – Нехорошо было с моей стороны так поразить вас, но Ватсон вам скажет, что я люблю драматические положения.
Фельпс схватил его руку и поцеловал.
– Да благословит вас Бог! – вскрикнул он. – Вы спасли мою честь.
– Ну, знаете, ведь и моя была задета, – возразил Холмс. – Уверяю вас, что мне так же невыносимо было бы не добиться успеха в деле, как вам не исполнить данного вам поручения!
Фельпс запрятал драгоценный документ в самый глубокий карман сюртука.
– У меня не хватает духа прервать ваш завтрак, а между тем я умираю от нетерпения узнать, где и как вы достали договор.
Шерлок Холмс проглотил чашку кофе и занялся яичницей с ветчиной. Потом он встал, зажег трубку и уселся в свое кресло.
– Расскажу вам, что я сделал сначала и что случилось потом, – сказал он, – Расставшись с вами на станции, я сделал восхитительную прогулку по очаровательной местности Сёррея и дошел до хорошенькой деревушки Райплей, где напился чаю в гостинице, наполнил свою фляжку и запасся сандвичами. Я остался там до вечера, а потом отправился в Уокинг и как раз после заката солнца очутился ка большой дороге у Брайэрбрэ. Я подождал, пока на дороге не стало народу – да, кажется, и вообще эта дорога не очень многолюдна – и перелез через забор в парк.
– Но ведь, наверно, калитка была отперта? – заметил Фельпс.
– Да, но у меня особые вкусы в подобных случаях. Я выбрал место, где стоят три сосны, и под их защитой перелез через забор так, что никто не мог увидеть меня. Перебравшись на другую сторону, я пополз от куста к кусту – доказательством чего может служить плачевное состояние моих брюк, пока не дополз до группы рододендронов как раз против окна вашей спальни; тут я присел на корточки и стал ждать. Шторы в вашей комнате не были опущены, и я мог видеть мисс Гаррисон, сидевшую у стола за чтением. Было четверть одиннадцатого, когда она захлопнула книгу, закрыла ставни и вышла из комнаты. Я слышал, как она затворила дверь и повернула ключ в замке.
– Ключ? – спросил Фельпс.
– Да, я просил мисс Гаррисон запереть дверь снаружи и взять с собой ключ, когда она пойдет спать. Она строго выполнила все мои указания, и без ее участия договор не лежал бы у вас в кармане. Итак, она ушла, огни в доме потухли, а я продолжал сидеть, скорчившись, под рододендронами.
Ночь была чудная, но ждать было очень скучно. Правда, в этом ожидании было своего рода возбуждение, напоминавшее то, которое охватывает охотника, когда он лежит у ручья, подстерегая крупную дичь. Однако время тянулось очень медленно почти также медленно, как в ту ночь, когда мы с вами, Ватсон, сидели в ночной тьме, ища разрешения тайны "пестрой ленты". Церковные часы в Уокинге отбивали каждую четверть, а мне, по временам, казалось, что они совсем остановились. Наконец, около двух часов ночи, я услышал тихий звук открываемого засова и скрип ключа. Мгновение спустя, отворилась боковая дверь, и при свете луны я увидел м-ра Джозефа Гаррисона, выходящого из дома.
– Джозефа! – вскрикнул Фельпс.
– Он был без шляпы, но на плече у него был накинут черный плащ, которым он мог мгновенно закрыть себе лицо, в случае нужды. Он крался в тени вдоль стены. Дойдя до окна вашей комнаты, он всунул длинный нож в щель между рамами и отодвинул задвижку. Открыв окно и просунув нож между ставнями, он отпер и их. Из моей засады я отлично видел внутренность комнаты и каждое движение м-ра Гаррисона. Он зажег две свечи на камине и потом приподнял угол ковра у двери. Он наклонился и вынул кусок из паркета; такие куски обыкновенно оставляются для того, чтоб можно было добраться до соединения газовых труб. Эта доска, конечно, прикрывала то место, откуда идет газовая труба, снабжающая газом кухню, находящуюся внизу. Из потайного местечка он вынул вот этот сверток бумаг, задвинул доску, прикрыл ее ковром, затушил свечи и попал прямо в мои объятия, так как я поджидал его за окном. Ну, мистер Джозеф оказался опаснее, чем я думал. Он бросился на меня с ножом, и мне пришлось два раза повалить его на земле, причем он порезал мне руку, прежде чем я справился с ним. Страшно было выражение единственного глаза, которым он мог видеть по окончании борьбы, но он выслушал мои доводы и отдал бумаги. Получив их, я отпустил его, а сегодня утром телеграфировал Форбсу все подробности. Если ему удастся поймать пташку, тем лучше! Но если, как я сильно подозреваю, он найдет гнездышко опустевшим, тем лучше для правительства. Мне кажется, что как лорду Хольдхёрсту, так и м-ру Перси Фельпсу было бы приятно, если бы это дело не дошло до суда.
– Боже мой! – с трудом проговорил наш клиент. – Неужели вы хотите сказать, что в продолжение этих долгих мучительных десяти недель украденные бумаги были в той же комнате, где я?
– Да.
– Джозеф! Джозеф, негодяй и вор!
– Гм! Боюсь, что Джозеф гораздо хуже и опаснее, чем можно было бы судить по его внешнему виду. Из того, что я слышал от него сегодня утром, я вывел заключение, что он много потерял на бирже и готов на все на свете, чтобы поправить свое состояние. Так как он страшный эгоист, то и не задумался пожертвовать счастьем своей сестры и вашей репутацией, когда ему представился удобный случай поправить свои дела.
Перси Фельпс откинулся на спинку стула.
– У меня кружится голова, – сказал он. – Ваши слова ошеломили меня.
– Главное затруднение в вашем деле было изобилие данных, – начал Холмс своим наставительным тоном. – Все существенное скрывалось массой ненужных мелочей. Из всех представленных нам фактов нужно было выбрать только те, которые казались наиболее важными, и затем подобрать их по порядку так, чтобы восстановить, действительно, замечательную цель событий. Я стал подозревать Джозефа на основании того факта, что вы собирались ехать с ним домой вечером, и потому было естественно, чтобы он заехал за вами в министерство, хорошо известное ему. Когда я узнал, что кто-то пытался пробраться в спальню, в которой, кроме Джозефа, никто не мог скрыть ничего, я вспомнил, что вы рассказывали нам, как вы приехали с доктором и вытеснили Джозефа из спальни, и мои подозрения перешли в уверенность; тем более, что покушение было произведено в первую же ночь, когда не было сиделки, и ясно указывало на то, что человеку, пытавшемуся пробраться в спальню, были хорошо известны все домашние привычки.
– Как я был слеп!
– Факты вашего дела, насколько я мог установить их, следующие. Джозеф Гаррисон вошел в канцелярию через дверь, выходящую на Чарльз-Стрит, и, хорошо зная дорогу, вошел прямо в комнату, в которой вы занимаетесь, как только вышли оттуда. Видя, что там никого нет, он позвонил, и в эту минуту ему бросилась в глаза лежавшая на столе бумага. Он сразу увидел, что случай отдает ему в руки государственный документ чрезвычайной важности; в одно мгновение он сунул его в карман и ушел с ним. Если припомните, прошло несколько минут, прежде чем сонный курьер обратил ваше внимание на колокольчик, и этого времени было вполне достаточно, чтобы вор мог скрыться. С первым же поездом он уехал в Уокинг и, рассмотрев свою добычу и убедившись в ее громадном значении, спрятал документ в вполне надежном месте, намереваясь вынуть его оттуда через день или два и отнести во французское посольство или в другое место, где он мог бы получить хорошую цену за эту бумагу. Тут вы внезапно вернулись. Его тотчас же выселили из его комнаты, и с этого времени в ней было постоянно, по крайней мере, двое людей, которые мешали ему достать спрятанное сокровище. Было, действительно, отчего сойти с ума. Но, наконец, ему показалось, что представился удобный случай. Он попробовал пробраться в вашу комнату, но ваш чуткий сон помешал ему. Вы помните, что в этот вечер вы не приняли обычного лекарства?
– Да, помню.
– Я думаю, что он принял меры, чтобы усилить действие лекарства, и вполне рассчитывал, что вы будете без сознания. Я понял, что он повторит эту попытку, когда это можно будет сделать безопасно. Ваш отъезд явился для него желанным случаем. Я продержал мисс Гаррисон в комнате весь день для того, чтоб он не мог заподозрить нас. Потом, заставив его предположить, что путь свободен, стал караулить его, как уже описывал вам. Я уже знал, что бумаги находятся в комнате, но не хотел подымать ковра и пола, разыскивая их. Поэтому я допустил его вынуть их из тайника и, таким образом, избег бесчисленных хлопот. Есть еще какой-нибудь пункт, который вы желали бы выяснить?
– Зачем он в первый раз пытался влезть в окно, когда мог войти в дверь? – спросил я.
– Ему пришлось бы пройти мимо семи спален. А из окна доступ был легкий. Желаете спросить еще что-нибудь?
– Ведь вы не думаете, что он хотел убить кого-нибудь? – спросил Фельпс. – Нож, вероятно, служил ему только для того, чтобы открыть окно?
– Может быть, – ответил Холмс, пожимая плечами. – Одно только могу сказать с уверенностью… м-р Джозеф Гаррисон джентльмен из тех, в руки которых я не хотел бы попасть.
1893
Последнее дело
С болью сердца принимаюсь я за перо, чтобы написать последние воспоминания о моем необыкновенно даровитом друге, м-ре Шерлоке Холмсе. В бессвязных и, как я и сам сознаю, не всегда удачных очерках я пытался описать кое-что из пережитого мною вместе с ним, начиная с нашей первой случайной встречи и с того времени, когда своим вмешательством в дело о "морском договоре" он, несомненно, предотвратил серьезные международные осложнения. Этим очерком я хотел закончить свои воспоминания и не касаться события, оставившего пустоту в моей жизни, которой мне не удалось заполнить в течение двух лет. Но недавние письма полковника Джэмса Мориэрти, в которых он защищает память своего брата, заставляют меня изложить для публики факты так, как они произошли в действительности. Лишь я один знаю всю истину и рад, что настало время, когда нечего больше скрывать ее. Насколько мне известно, о смерти моего друга появилось только три отчета: в "Journal de Genève" 6 мая 1891 г., в телеграмме Рейтера, помещенной в английских газетах 7 мая, и, наконец, в вышеупомянутых письмах. Из этих отчетов первый и второй чрезвычайно кратки, а последний, как я сейчас докажу, совершенно извращает факты. Поэтому я обязан в первый раз сообщить о том, что произошло в действительности между профессором Мориэрти и мистером Шерлоком Холмсом.
Следует припомнить, что после моей женитьбы и увеличения частной практики, мои близкие отношения с Холмсом несколько изменились. Он еще иногда приходил за мной, когда желал иметь товарища в своих розысках, но это случалось все реже и реже, так что за 1890 г. у меня записаны только три дела, в которых я принимал участие с ним. В продолжение зимы этого года и ранней весны 1891 я знал из газет, что французское правительство пригласило Холмса по очень важному делу, и получил от него две записки из Нарбонны и Нима, по которым я заключил, что он, вероятно, долго пробудет во Франции. Поэтому я несколько удивился, когда 24-го апреля вечером он вошел в мой кабинет. Меня поразила его бледность и еще более усилившаяся худоба.