Она покачала головой.
– Линетт Петтерссон и Свен-Улоф Виттерфельд требуют осудить меня за мошенничество, их юридические знания, похоже, мягко говоря, ограниченны. А сам блогер утверждает, что мой документальный фильм спровоцировал выкидыш у дочери Виолы. Другими словами, я и аферист, и детоубийца.
– Ты наверняка смог бы привлечь его к суду. Он переходит все границы.
Главный редактор пожал плечами:
– Среди его данных хватает таких, за которые его можно призвать к ответу, но это только сыграло бы ему на руку. Он жаждет судебного процесса в качестве публичной трибуны, но я не собираюсь давать ее ему.
Анника почувствовала, как ее разочарование возрастает.
– И что, по-твоему, я должна сделать? Добиться пересмотра судебного решения в отношении Холмеруда вопреки его желанию?
Шюман почесал подбородок:
– Ты, пожалуй, смогла бы привлечь его на свою сторону. Заставить отказаться от признаний.
– И какой ему в этом резон? Смерть Лены все равно ведь, наверное, его рук дело, и пожизненное ему в любом случае обеспечено. При этом он попадает в Кумлу, как обычный женоубийца, то есть окажется с очень низким статусом, когда же речь идет обо всех пятерых, он легенда преступного мира.
– То есть ты не хочешь?
Анника беззвучно вздохнула. Само собой, она хотела. Все приговоры требовалось проверить, полицейские провели свою работу из рук вон плохо и подошли к расследованию предвзято, и их неплохо бы призвать к ответу, так же как и прокуроров, не сумевших как следует разобраться в данных случаях.
Прямой телефон Шюмана дал о себе знать.
– К тебе посетители, – сообщил Торе, из охраны.
Анника поднялась, собираясь уйти.
– Я хочу, чтобы ты осталась.
В другом конце редакции она увидела мужчину и женщину средних лет, растерянно озиравшихся.
– Хенрик Сёдерланд и его сестра Линда, – объяснил главный редактор. – Я подумал, что мы должны вернуть им сумку.
Браксенгатан находилась на краю Фисксетры. Весь район являлся частью так называемой миллионной программы, когда в 1965–1975 годах на окраинах больших городов появился миллион квартир по минимально низкой цене со всевозможными социальными проблемами в качестве бонуса.
Нина припарковалась перед гаражными воротами и поднялась по лестнице на уровень, на котором находились подъезды домов. Все здания были пятиэтажными и длиной окола ста метров, с коричнево-белыми фасадами. Нина проходила один подъезд за другим, пока наконец не добралась до номера 22.
Внутри было светло и прохладно, пахло моющим средством для пола. Ее резиновые подошвы неслышно ступали по каменным ступенькам, когда она поднималась по лестнице, и тишину нарушали только звуки, доносящиеся из квартир, мимо которых она проходила: шум работающего телевизора, гул вентилятора, чей-то кашель.
На четвертом этаже Нина остановилась перед дверью с табличкой "АНДЕРССОН". На ней отсутствовала прорезь для почты, а значит, нельзя было открыть ее и заглянуть внутрь, и никакие звуки не долетали наружу. Нина минуту тщетно прислушивалась, пытаясь уловить любые признаки человеческого присутствия внутри, а потом решительно нажала на звонок.
Никакой реакции.
Она позвонила снова.
По-прежнему тишина.
Тогда Нина постучала в дверь.
– Откройте! – сказала громко. – Это полиция!
И позвонила снова, три раза подряд. Звуки в соседних квартирах затихли, остался только шум вентилятора.
Черт, черт, черт.
Она и не думала сдавать назад после того, как нашла это место, и собиралась оставаться здесь, пока маленькая женщина не придет домой, или пока она не окажется на грани голодной смерти и не будет вынуждена выйти за покупками, или пока владельцы недвижимости не явятся и не выселят ее, поскольку та не внесет квартплату.
– Если вы не откроете через десять секунд, я взломаю дверь! – крикнула она.
Замок щелкнул. Ручка опустилась, дверь немного приоткрылась. Нина только сейчас заметила, что она тяжело дышит, и это не имело никакого отношения к подъему по лестницам. Она с трудом удержалась, чтобы не ворваться в образовавшуюся щель, а подождала, пока находившийся внутри человек распахнул дверь полностью и добровольно.
Маленькая женщина с поезда и с рисунка Исака стояла перед ней на пороге: курчавые волосы, немного кривые ноги. Ей было около пятидесяти, и она была одета в темные брюки и коричневую кофту.
– Please, don’t shout in the stairway. Come in, please.
У нее был идеальный английский, британское произношение.
Нина шагнула в квартиру, окинула взглядом прихожую: два платяных шкафа, дверь, которая, вероятно, вела в ванную. Она быстро шагнула к ней и распахнула – да, душ и туалет, пусто. Закрыла снова.
– Чем я могу вам помочь? – спросила женщина.
Ее лицо оставалось в тени, но Нина все равно поняла, что та очень напугана. Она быстро прошла в большую комнату, никого другого не оказалось и там. Вероятно, женщина жила здесь одна. Нина узнала свое собственное одинокое жилище. Вдоль длинной стены стояла узкая кровать, у окна стол с двумя деревянными стульями, маленькая кухня рядом с ванной.
– Меня зовут Нина Хофман, я из шведской Государственной криминальной полиции. – Она показала свое удостоверение.
Женщина взяла его и тщательно изучила.
– Как тебя зовут? – спросила Нина.
Женщина вернула ей документ и опустила глаза в пол.
– Ирина, – тихо произнесла она. – Ирина Азарова.
Женщине стоило немало усилий говорить спокойно, она нервно перебирала пальцами пуговицы на своей кофте. Нина посмотрела на нее. Ирина Азарова. Она, скорее всего, приехала с Востока, несмотря на произношение. Вероятно, выросла при какой-нибудь коммунистической диктатуре или сбежала от нее. Похоже, очень уважительно относилась к властям, надо надеяться, даже чересчур.
– У меня длинный список вопросов к тебе, Ирина Азарова, – произнесла Нина громко и строго. – Ты хочешь ответить на них здесь или предпочитаешь последовать со мной в ГКП и сделать это там, в комнате для допросов?
Женщина сжалась и стала еще меньше, ее руки дрожали.
– Пожалуйста, – сказала она, чуть не плача. – Я ничего не сделала. Ничего незаконного.
– Итак, где твое разрешение на работу? – спросила Нина. – Ты же трудилась дома у супругов Лерберг в Сальтшёбадене. И находилась на месте преступления, где нашли очень сильно избитого мужчину. Ты подняла тревогу, связавшись с полицией и службой спасения, послав эсэмэску из района железнодорожной станции Солсидан…
Ирина Азарова села на один из стульев и заплакала. Нина стояла посередине комнаты и смотрела на нее. Людям в принципе никогда не приносили радости нежданные визиты полиции, но этот приступ рыданий выглядел чрезмерным. Скорее всего, речь шла о вырвавшейся на свободу реакции на что-то другое.
Она позволила женщине поплакать несколько минут, прежде чем заговорила снова, тише и более мягким тоном.
– Мы же просто можем поболтать немного, – сказала Нина, – и возможно, этого окажется достаточно. Как тебе такой вариант?
Женщина выловила носовой платок из кармана кофты, осторожно высморкалась и кивнула. Нина села на другой стул. Свет попадал внутрь сквозь единственное окно, на столе рядом с ним лежало начатое вязанье из розовой пряжи.
– Что это будет? – спросила Нина.
Ирина взяла рукоделие и сунула его в стоявший на полу пластиковый пакет, где лежало множество клубков с шерстью.
– Это для девочки, – сказала она, – малышки Элизабет.
Младшей из детей Норы.
– Как долго ты работала у Норы Лерберг? – поинтересовалась Нина и положила на стол включенный на запись в режиме диктофона мобильный телефон.
Женщина глубоко вздохнула:
– Год.
– И что входило в твои обязанности?
Женщина не спешила с ответом, она с сомнением смотрела на Нину.
– Я в курсе, что ты работала там тайно, – сказала Нина. – Нора при каждом удобном случае повторяет, что все делает сама.
Ирина Азарова кивнула:
– Она ведь жена политика, а для политиков очень важна репутация. Являть собой хороший пример для избирателей, служить образцом. Она хотела быть популярной среди местных женщин, чтобы они любили, принимали ее. – Она кивнула, пытаясь придать значимость своим словам.
– Поэтому Нора и наняла тебя выполнять домашнюю работу.
Женщина бросила на Нину испуганный взгляд. Нина постаралась выглядеть как можно более внушающей доверие.
– Расскажи, каков был твой рабочий день, – попросила она.
Ирина Азарова откашлялась:
– Господин Лерберг покидает дом, отправляясь на работу, без четверти девять. В девять Нора уходит с детьми на церковные занятия. Я приезжаю на поезде, который прибывает в Солсидан сразу после девяти, а потом иду по тропинке через лес и подхожу к дому с тыльной стороны, так что никто меня не видит. Попадаю внутрь через кухню и работаю до часу…
– Что ты делаешь в доме?
– Привожу в порядок стол после завтрака, мою посуду, убираюсь, стираю, глажу, пеку печенье и столовый хлеб, готовлю еду к ужину, чтобы Нора потом смогла только разогреть…
– Ты многое успеваешь.
У женщины покраснели щеки.
– Не так уж и много, – сказала она и опустила взгляд в пол. – После обеда я обычно работаю здесь, в квартире. Готовлю на плите то, на что уходит много времени, и приношу с собой к Норе на следующее утро – голубцы, тушеную говядину или оленину, пеку хлеб и печенье тоже…
Она произносила названия шведских блюд на идеальном стокгольмском диалекте.
– И еще вяжешь, – добавила Нина.
Ирина кивнула:
– Нора считает рукоделие очень важным.
– Дети знают, что ты работаешь в доме?
Она вздохнула и кивнула:
– Я оставалась порой после часа, когда у детей послеобеденный сон. Старший мальчик, Исак, видел меня несколько раз. Он очень смышленый. Нора сказала ему, что я ангел, охраняющий их сон. Он разговаривал со мной по-шведски, но я никогда не отвечала. Мне совсем не нравится лгать мальчику. Я не знаю, что он думает обо мне.
– Он и в самом деле считает тебя ангелом, – улыбнулась Нина. – В любом случае так он говорил о тебе.
Судя по ее виду, Ирина сейчас испугалась снова.
– Он рассказывал обо мне?
Нина внимательно посмотрела на нее:
– Ты знаешь, где Нора?
Женщина уперлась взглядом в колени, спрятав лицо от глаз Нины. На вопрос она не ответила.
– Тебе известно что-нибудь о ее иностранных аферах?
По-прежнему никакого ответа.
– Что произошло год назад, когда Нора наняла тебя? Что-то ведь, скорее всего, случилось, ведь раньше она справлялась и с работой по дому, и с бухгалтерией мужа, но внезапно ей понадобилась помощь. Она попала в цейтнот, начала планировать побег и взяла тебя в помощницы…
Женщина неотрывно смотрела на свои руки.
– Откуда ты приехала в Швецию? – спросила Нина.
– Я не уверена, что хочу продолжать наш разговор.
Нина задумалась на мгновение.
– Согласно шведскому закону об иностранцах, ты совершила преступление, работая без соответствующего разрешения, – сказала она. – За такой проступок тебя могут подвергнуть денежному штрафу или даже на целый год отправить в тюрьму, и это если не принимать во внимание тот факт, что ты, вероятно, виновна в избиении Ингемара Лерберга.
Сейчас женщина подняла на Нину глаза, они снова были полны слез.
– Я никогда не встречалась с мужем Норы, впервые увидела его только там, на кровати, – пробормотала она.
Нина поверила ей. Она уж точно не сумела бы нанести такие увечья, у нее не хватило бы физической силы. Зато могла выступить в роли соучастницы, помочь советом или действием: поделиться информацией о привычках и распорядке дня семейства Лерберг или открыть дверь.
– Если ты будешь откровенна со мной, то я не заявлю на тебя, – пообещала она. – Но ты должна рассказать мне все, что тебе известно о Норе Лерберг и ее делах. Согласна?
Женщина кивнула.
Нина не имела права давать подобное обещание, потом ей, возможно, пришлось бы нарушить его, если бы это оказалось необходимым. Или нет?
– Откуда ты?
– С Украины, – произнесла Ирина Азарова очень тихо. – Из Чернобыля. Мой муж умер, но дочери живы. Они учатся в Киеве. Надя будет врачом, Юлиана – адвокатом. Я содержу их.
Нина взглянула на свой мобильный телефон и убедилась, что их голоса по-прежнему записываются.
– Каким образом ты познакомилась с Норой?
– Я выложила в Интернете объявление, что даю уроки языка. Она ответила на него.
– Уроки языка?
– Нора захотела учить русский. Я преподавала русский и английский в Чернобыле, в школе. Это была хорошая работа. А после аварии на атомной станции мой муж принимал участие в ликвидации последствий и тяжело болел с тех пор. Девочки были маленькими, работы не найти. Мы очень бедствовали. Потом муж умер, а дочерям пришло время учиться в университете, и я решила искать работу на Западе…
– Значит, Нора хотела учить русский язык?
Азарова кивнула:
– Я давала ей уроки вечером по средам, так мы начинали. И еще она постоянно слушала аудиокурсы русского языка через наушники. Нора была умная, быстро все схватывала.
– Ты учила ее русскому, а как получилось, что ты стала работать у нее в доме?
– У Норы хватало дел с фирмами. Порой она не спала ночами, не успевала заниматься стиркой и уборкой.
– Ты знала, что это были за фирмы?
Женщина колебалась, но только одно мгновение.
– Она вела бухгалтерию разных предприятий. Я не знаю каких, она никогда не встречалась с клиентами в доме.
Нина вздрогнула:
– А где она встречалась с ними?
– В Швейцарии. Дом находился в полном моем распоряжении в те дни, я меняла занавески, устраивала генеральную уборку.
– Как она вела бухгалтерию? В бумажном виде или с помощью компьютера?
– На компьютерах, их у нее было два. Она работала очень много, каждый день…
Два компьютера. Два мобильных телефона. Два паспорта. Два имени, по меньшей мере три адреса: в Марбелье, Фисксетре и на Силвервеген, а возможно, имелись и другие? Пять предприятий в Испании, а вдруг это не все? Она отмывала деньги, свои собственные? Или чужие? В таком случае чьи? Откуда она получала их?
– Почему? – спросила Нина тихо. – Почему она затеяла все это?
– Она однажды проговорилась, что взяла много в долг.
Нина ждала.
– Взяла деньги, у кого? У банка?
– Я так не думаю.
– Но почему? У фирм Ингемара дела шли хорошо. Нина любила роскошь? Употребляла наркотики? Играла?
Ирина Азарова явно оскорбилась за Нору.
– Ничего подобного. Она была неслыханно экономной и едва притрагивалась к вину. И не играла, я никогда не видела, чтобы она проявляла интерес к игре.
Нина посмотрела в окно. Она видела остроконечные кроны деревьев, а за ними похожие бело-коричневые дома.
Каким-то образом все встало для нее на свои места: Нора заняла не у тех людей. Она занималась отмыванием денег на международном уровне. И в последний год попала в трудную экономическую ситуацию.
Испанские власти ужесточили законы, строительную индустрию постиг коллапс, машина по отбеливанию черного нала начала давать сбои.
Но чьи деньги Нора отмывала? Едва ли собственные, таких средств она не имела. Значит, была смурфом для какого-то международного синдиката, своих кредиторов, пожалуй.
– Я не понимаю, – сказала Нина. – Как она могла влезть в такое дело?
– Она хотела спасти его жизнь.
– Чью жизнь? Ингемара? Но он же не умирал!
– Ему требовалась платформа, чтобы приобрести определенный общественный статус, стать респектабельным.
– А он не боялся, что его разоблачат?
Ирина выглядела смущенной.
– О нет, муж Норы ничего не знает, он не должен ничего знать. Он даже не в курсе, что я работаю в доме. Нора всегда устраивает встречи в Швейцарии, когда он уезжает в командировки.
Нина снова посмотрела на кроны деревьев. Все началось семь лет назад, после ухода Ингемара из политики, после всей писанины в прессе и обвинений в мошенничестве с налогами.
Чтобы стать респектабельным. Боже праведный!
– Тебе известно, где Нора сейчас?
Ирина Азарова покачала головой:
– Я действительно не знаю.
– Она никогда не рассказывала о своих планах бежать?
– Нет, но сказала, что ей, пожалуй, понадобится исчезнуть в один прекрасный день. И была напугана и взволнована, дала мне мобильный телефон, просила отправить эсэмэску, если с ней или с ее семьей что-то случится.
– Исчезнуть?
– Она так сказала.
– Умереть или бежать?
– Я истолковала это так, что она боялась.
– Кого?
– Этого она никогда не говорила.
– Почему она захотела учить русский язык?
– Понятия не имею. Я спросила, но она ответила: "Есть вещи, о которых лучше не знать".
– Какого рода русский изучала Нора?
– Самый обычный. Мы работали по программе языковых курсов для начинающих.
– Никаких специальных терминов? Предложений и фраз, касающихся некоей особой области?
– Нет, ничего такого. Слова, произношение и грамматические правила из учебника.
– Может, у нее был русский работодатель?
Ирина не ответила.
– В доме на Силвервеген нет никакого кабинета, – сказала Нина. – Где сидела Нора, когда занималась своими фирмами?
– На кухне, за обеденным столом.
Это сходилось. Компьютер Норы нашли в отделении рядом со шкафчиком для круп, тот самый, который она использовала при работе с предприятием Ингемара.
– А у нее не было никакого другого места, где она обычно хранила их?
Ирина удивленно посмотрела на нее:
– Нет, с какой стати? В доме ведь нет кабинета, а Ингемар работает по другому адресу.
Могла Нора забрать второй компьютер с собой, покидая дом?
Если верить Кристине Лерберг, она вышла на улицу только в куртке. Ни зонтик, ни сумочку не взяла с собой. Может, компьютер был зашит у нее в подкладку? Не исключено, хотя это выглядело бы не лучшим образом. Но Кристина сама не видела, как уходила Нора, она пересказала слова Ингемара. Если теория Нины и Анники Бенгтзон соответствовала истине, то у Норы где-то по соседству стоял подержанный автомобиль, о котором никто не знал. Она могла спрятать ноутбук в багажнике вместе со старым паспортом и сумкой с наличными. Впрочем, компьютер был постоянно ей необходим, она использовала его каждый день, и было бы непрактично хранить его в машине.
– У тебя есть собственные ключи от дома? – спросила Нина.
Женщина кивнула.
– Не могла бы ты дать их мне?
Ирина Азарова сразу же поднялась, вышла в прихожую и вернулась с ключом, который отдала Нине.
– Ты возвращалась в дом после того, как нашла Ингемара?
– Нет, – сказала украинка. – Могу я задать тебе один вопрос?
Нина посмотрела на нее. Женщина держалась спокойнее, похоже, взяла себя в руки.
– Как ты нашла меня?
Не было видимой причины скрывать.
– На мысль навел рисунок Исака, – объяснила Нина. – Он нарисовал тебя. А потом я нашла тебя на записях с камер наружного наблюдения на Сальтшёбаденской ветке.