- Сначала мы встретились с Ангирчи. Запись разговора с ним вы слышали. Последняя фраза настораживает: "Надо пойти посмотреть…" Тогда мы не обратили на нее внимания. Считали, что он имеет в виду нас. После разговора со стариком мы отправились к корневщикам. Те напрочь отрицали, что нашли нечто необыкновенное. И вообще считали, что корневка не удалась, а Дзюба покинул лагерь по болезни. Однако они видели дым костра на Лысой сопке и почему-то решили, что там Дзюба. Но мы, когда добрались до ямы от выкопанного корня, точно установили: костра Дзюба не жег. Дзюба…
- Не сбивайтесь, не сбивайтесь, Кузьма Семенович. Излагай те в хронологическом порядке, пожалуйста. И не волнуйтесь, - заметил Твердоступ.
- После встречи с корневщиками мы спустились на их лодке до Черемшаного распадка. По нему двинулись к Лысой сопке. Самсон Иванович шел впереди. И тут из кустов и вылетела стрела, которая ранила участкового. Будь Протопопов чуть пониже ростом, она угодила бы ему в шею или в голову…
По тому, как одобрительно кивнул Твердоступ, Кузьма понял, что ненароком он высказал очень интересную мысль. Из тех, кто побывал на сопке, ниже всех ростом был Ангирчи.
- Нам необходимо найти старика. Без него для нас многое останется неясным. И конечно, побывать у ботаников…
Кузьме и поручили отработку версии, что корень-гигант вырыл Дзюба и он же насторожил самострел. Андронову предстояло отыскать Кочетова, того самого продавца из леспромхозовского магазина, который охотился на кордоне Лиственничном, а потом, как говорят, подался к Радужному.
К табору ботаников на берегу ручья Тигрового вертолет доставил Свечина и Леонида уже перед заходом солнца. Они запалили костер, поставили варить кашу, подвесили над огнем чайник. Потом нарубили сосновых веток и прилегли у огня.
- И зачем нам нужны эти ботаники? - раздраженно произнес Леонид. - Разгадку, кто моего батю под осыпь загнал, они в своих папках для гербария не принесут. А вот Ангирчи - крепкий орешек. Самострелом охотники уж сколько лет не пользуются. Он только у Ангирчи и сохранился.
- Тебе виднее… - Кузьма пожал плечами.
- С Ангирчи этот Телегин и мог сговориться, - подался к Свечину Леонид.
- Для чего?
- "Для чего, для чего"!..
- Смотри - гости! - раздался женский голос. - Я же говорила!..
Кузьма поднялся навстречу хозяйкам. В ватниках, одинакового роста, одна в юбке армейского образца, другая в джинсах, ботанички были и некрасивы к тому же. Как бы желая пресечь обычные вежливые вопросы о здравии домочадцев, Леонид сказал:
- Я - проводник. У товарища Свечина к вам дело.
- Дело? - удивилась младшая. - Вот интересно! Вы знаете, с какого времени мы в тайге? Едва не полтора месяца.
- Иди, Наташа, умойся, - негромко проговорила старшая.
Она присела на валежину у костра, закурила, глубоко и со вкусом затянулась.
Только сейчас Кузьма, хоть ему и самому себе было стыдно в этом признаться, осознал, что младшая ботаничка, в джинсах, - дочь Самсона Ивановича! И ему, Свечину, придется сказать ей о несчастье, которое случилось с ее отцом!
- Наташа, - продолжила старшая, - в зеркало на себя посмотри. Я еще у реки говорила тебе: умойся. А ты: "Потом, потом".
Выхватив из внутреннего кармана ватника зеркальце, девушка всплеснула руками и, продолжая что-то бормотать, быстро пошла вниз, к воде.
Провожая ее взглядом, Свечин про себя, отметил, что Леонид с появлением ботаничек как-то стушевался, а Наташа с самого начала подчеркнуто не замечала молодого Дзюбу.
"А ведь они из одного села…" - подумал Свечин.
- Первое время, - сказала Полина Евгеньевна, - Наташа прямо-таки не могла нарадоваться всему, что встречала в тайге. Стоило нам остановиться, она тут же шла бродить. Думала, сейчас же найдет нечто сверхинтересное. Может, даже увековечит свое имя в науке, обнаружив какой-нибудь если и не вид, то разновидность растения, неизвестного миру. Она хоть и местная, но здесь не бывала. Сюда лишь кондовые таежники добираются.
От палатки к костру направлялась Наташа, и Свечин с тоской подумал, что обе женщины заговорят его до озлобления. Кузьме при словоохотливости ботаничек не хватило бы и километра пленки, а у него осталась всего одна кассета. Подняв глаза на Протопопову, Кузьма не узнал ее. Она оказалась очень красивой: большеглазая, с высоким лбом и волной медных волос.
"Неужели расческа, губная помада и пудра способны сделать такое чудо?" - подумал Свечин и сказал несколько робко:
- Мне нужно поговорить с вами…
Полина Евгеньевна поднялась:
- Леонид, пойдем нарубим еще лапнику, пока светло.
Когда они ушли, Наташа, сразу посерьезневшая, неожиданно спросила:
- Что случилось с отцом?
- С… с Самсоном Ивановичем?
- Говорите прямо.
Не ожидавший такого поворота, Кузьма опустил взгляд:
- Мы с ним вместе шли…
- Что случилось?
- Ранен в руку… Из самострела… Но сейчас ему легче.
- Сердце - вещун… Как вас с Леонидом увидела, так и подумала: что-то стряслось с отцом. Мы с мамой всегда очень беспокоимся, когда он уходит в тайгу. Даже теперь… А ведь прошло пятнадцать лет, как его едва не убили в перестрелке браконьеры… - И встрепенулась: - Вы спрашивайте… Спрашивайте. Ведь вы по делу приехали.
Подняв глаза, Кузьма увидел непроницаемое лицо девушки, очень похожей в эту минуту на Самсона Ивановича.
"Никак не мог предполагать, что она так мужественно, совсем по-мужски примет тяжелую весть. Отцовский характер!"- подумал Свечин.
- Спрашивайте.
- Вы не будете возражать, если я запишу наш разговор на магнитофон?
- Пожалуйста.
- В первых числах вы были у Радужного?
- Мы ушли оттуда семнадцатого, утром. Находились… Собственно, переночевали.
"Так, - прикинул Свечин. - Они пришли, когда Дзюба уже был мертв". И спросил:
- По дороге вы никого не встречали?
- Нет. На реке ниже водопада много проток. Можно разминуться.
- А после?
- Тем более. Правда, завернули к Ангирчи. Потом сюда к нам приходил Телегин. Пробыл два дня. Он очень интересовался нашей работой.
- А у самого Радужного вы не приметили ничего необычного?
- Необычного?… Нет. А что считать необычным? Для меня - я впервые была там - все необычное. Водопад. Грива белой пены и радуга над ним. Розовые скалы, прекрасные и дряхлые. Удивительные. Согласитесь: все это - необычное.
- Да… - протянул Кузьма. - Но, может быть, какая-то деталь…
- Нет. Хотя… Когда мы подошли к волоку, то там, в кустах перед водопадом, увидели кепку. Старую. Нет. Дождем прибитую. На нее уже упало несколько листьев.
- Давайте нарисуем план. Где она лежала?
- Пожалуйста.
На то время, пока Наташа рисовала в блокноте схему, Свечин выключил магнитофон. Потом беседа возобновилась.
- Отец действительно выздоравливает?
- Да. Он у вас сильный, смелый… отличный человек.
- А не секрет, что произошло?
- В скалах у Радужного погиб Дзюба.
- Погиб? А когда ранили отца?
- Большего я вам сказать не могу.
- Значит, Леонид поэтому не уехал в город на работу?
- А вы почему задерживаетесь?
- Для нас важен именно сентябрь. Тема такая. Мне разрешили задержаться.
- Вы, Наташа, хорошо знаете Леонида?
- Когда-то дружили…
- Поссорились?
- Нет. Компании разные.
- Как это?
- Так… Поехал он в город учиться, а больше лоботрясничал. Вырвался из-под опеки отца и загулял. Потом бросил учебу. "Шоферю", - говорит.
- Чье-то влияние, видимо.
- Ах уж это влияние!.. Как все просто - влияние. Слабая душа… Не верю я в слабые души, которые поддаются влиянию. Леонид не телок. Нужна, по-моему, одинаковая сила воли, чтоб поддаться дурному влиянию или хорошему. "Ах, идти по хорошему пути трудно - будни, одно и то же!" Ведь говорят так? Говорят. А что - "будни"? Что - "одно и то же"? Мне, например, интересно узнавать новое. И я каждый день узнаю. В науке. Просто в прочитанной книге. В фильме. Что может быть разнообразнее? Шалопайство? Гулянки? Вот уж где все абсолютно одно и то же!
- Вы так говорите…
- Как будто видела? Знаю? Да. Мне хватило двух недель. Это произошло два года назад. Деньги у Леонида появились. Говорил, отец дает. И тут же у него дружки завелись. Две недели посмотрела я на эту "разнообразную" жизнь. Так можно жить, если ничего не любишь, даже себя.
- Эге-гей! - послышался из-за кустов голос Леонида.
Кузьме жаль было прерывать разговор с дочерью Самсона
Ивановича, но еще нужно было поговорить с Полиной Евгеньевной.
- Ждем! - крикнул Свечин и добавил, обратившись к Наташе: - О нашем разговоре не надо никому рассказывать. И если что вспомните, то скажите потом.
- Конечно.
Выйдя к свету, Полина Евгеньевна и Леонид бросили у костра лапник. Наташа поднялась и ушла в палатку.
- Теперь я один прогуляюсь, - постарался бодро сказать Леонид.
Запись беседы с Полиной Евгеньевной инспектор начал с вопроса, не заметила ли она у Радужного чего-нибудь необычного, не присущего этому месту.
- Вроде бы нет.
- "Вроде бы"?… Или нет?
- Нет. Конечно, нет.
Ничего нового из беседы с Полиной Евгеньевной инспектор не узнал. Но, заканчивая разговор с нею, Кузьма не мог отделаться от ощущения, что она не то что умалчивает о чем-то, а просто еще не решила, действительно ли та деталь, которую она припомнила, заслуживает внимания.
Ночью Кузьма, спавший, как и Леонид, у костра, проснулся оттого, что его теребили за плечо. Спросонья он не сразу понял, что его будит Полина Евгеньевна.
- В чем дело? - Он машинально достал папиросу, закурил.
- Скажите, товарищ Свечин…, Дзюба случайно не отравился?
- ЧTO? - Кузьма поперхнулся дымом и надолго закашлялся.
Леонид проснулся, посмотрел на них настороженно.
- Отойдем, - сказал Свечин, Поднялся, прихватил магнитофон.
Они отошли подальше от костра и остановились у ствола какого-то дерева.
- Почему вы так решили, Полина Евгеньевна? Откуда это вам известно? - сипло спросил Кузьма.
- Я до сих пор сомневаюсь: не ошибка ли мое предположение?
Попробовав затянуться, Свечин вновь закашлялся и отбросил папироску:
- Выскажите ваши предположения. Там подумаем, ошибка или нет.
- Я не могу ручаться на все сто процентов. Поэтому отнеситесь к тому, что я скажу, очень осторожно.
- Хорошо, хорошо… Так что вы хотите сказать? - поторопил ее Свечин.
- Там, у Радужного… Когда Наташа пошла за вещами, я осталась одна на пятачке, окруженном скалами. Я люблю смотреть на водопады. Так засматриваюсь, что у меня голова начинает кружиться.
- Хорошо, хорошо, - снова поторопил ее Кузьма.
- Да… Вот я и пошла к водопаду… И тут неподалеку от обрыва увидела бутылку. Вернее, склянку. Знаете, в таких хранят уксусную эссенцию. Ее специально в таких бутылках выпускают - трехгранных, чтоб не спутать. А знаете, как пресное в тайге надоедает? Соль да черемша вместо лука. И то не всегда ее найдешь. А склянка эта наполовину заполнена.
"Эх, - думаю, - дурак, бросил. Возьму-ка ее на всякий случай".
- Да-да…
- Бутылка была заткнута. Я по привычке на свет поглядела. Жидкость по цвету показалась странной. Открыла я склянкy, палец смочила чуть-чуть - и на язык. Не эссенция. Запах петрушки. Ну, в общем, разобралась. В склянке из-под уксусной эссенции - сок веха. Яд.
- Вех? Что за вех?
- Цикута.
- Цикута?
- Да-да, та самая цикута, которой отравили Сократа, приговорив его к смерти. Та самая. Еще вех зовут мутником. У тех, кто его съест, мутится сознание. Или "гориголова" - при отравлении горит голова. А еще - водяной бешеницей называют. Пострадавшие становятся очень беспокойными, как бы с ума сходят.
- Что вы сделали с бутылкой? - совсем негромко спросил Кузьма.
- Выбросила. Выбросила в водопад.
- А… Черт возьми! Вот ведь не везет!
- Я предупреждала вас, товарищ Свечин, что могла ошибиться. Все это мне могло просто показаться. У меня и в мыслях не было анализировать содержимое. Решила, что дрянь какая-то в бутылке, и выкинула. То, что это был вех, я окончательно поняла только через час. Голова у меня раскалывалась. А ведь лизнула-то всего чуть-чуть. Наташе я не сказала…
- Плохо, очень плохо… - бормотал Свечин. - Вы точно помните, что брошенная в водопад бутылка разбилась?
Вопрос был более чем наивен, и, задав его с ходу, Свечин почувствовал себя неловко.
Остаток ночи он не спал. А когда с первым светом в лагере поднялись, он спросил у начальницы ботанической экспедиции Полины Евгеньевны:
- Вы когда думаете сниматься?
- Через неделю. Примерно.
- Я договорюсь, и за вами придет вертолет.
- Не можем. У нас по смете нет таких расходов.
- Если вы не возражаете, мы возьмем вашу лодку, - сказал Кузьма. - А вы воспользуетесь нашим транспортом.
- Что ж… Если так нужно… - Полина Евгеньевна развела руками.
Утро споро набирало силу.
Туман еще не оторвался от воды, когда Кузьма и Леонид распрощались с ботаничками и столкнули лодку в ручей.
По Тигровому шли, держа мотор на весу: ручей был мелковат, с частыми перекатами. Едва выскочили в Солнечную и ходко двинулись на моторе, как время тоже словно ускорило бег, пелена над рекой быстро поредела. Из узких ущелий-распадков и ключей, мимо которых они проезжали, вытягивало скопившийся ночной туман. На речном просторе его быстро растаскивало ветерком с верховьев.
К полудню впереди засветились буруны порога. Кузьма инстинктивно сжался, даже затаил дыхание. Словно догадавшись о его состоянии, Леонид, сидевший на руле, ободряюще похлопал инспектора по плечу.
Лодка будто выскочила на донельзя разбитую дорогу. Ее мотало из стороны в сторону, она бухала днищем, поднимая каскады брызг, вертко съезжала со вспучившихся бурунов, черпала бортами. Плоскодонка наполнилась почти до половины. Кузьма ни за что на свете не смог бы оторвать своих пальцев от обшивки, чтобы вычерпать воду.
Наконец их вынесло в спокойный плес.
Свечин заставил себя разжать одеревеневшие пальцы и долго растирал их, прежде чем взять черпак.
А впереди виднелись буруны следующего порога.
Кузьма поднялся, чтоб посмотреть, не намок ли его рюкзак. Как и все другие вещи, он был завернут в брезент, но лодка начерпала слишком много воды, а влага, попади она в рацию или в магнитофон, могла вывести их из строя.
- Сядь! - закричал Леонид. - Сядь! Сядь!
И тут Кузьма почувствовал, что у него то ли закружилась голова, то ли Дзюба-младший качнул лодку. Он протянул руку, чтоб схватиться за борт, промахнулся и упал в реку. Порог был уже в метрах ста. Кузьму подхватило течением и понесло к порогу, в серединную его часть, где подобно клыкам торчали из воды камни.
Оглянувшись, Кузьма понял, что Леонид не сможет сразу же прийти ему на помощь. Лодку разнесло бы в щепы. Более спокойный боковой проход, куда правил Леонид, находился от Кузьмы в стороне.
Порог стремительно приближался. Вытянув вперед руки, Свечин смягчил удар грудью о камень, выступавший из пенной струи рядом с другим, гладким, похожим на плешивый череп. Через него то и дело перехлестывала вода. Обрадовавшись, что ему удалось выбраться из стремнины, Кузьма прильнул телом к камню и на мгновение забыл даже о холоде воды, о сведенной судорогой ноге. Лишь вздохнув всей грудью, он почувствовал, что ребра как бы сжаты ледяным корсетом. Он осознал, что секундная задержка у клыка лишь передышка. Не передышка даже - насмешка. Ему подарено еще одно мгновение жизни, только для того, чтоб он до глубины своего существа понял, какая именно грозит ему гибель, ужаснулся бы, сдался и прекратил борьбу.
Меж камнем, похожим на гладкий череп, и клыком вода бурлила и ревела. Она низвергалась с оглушительным шипением, и там, внизу, в разъяренных вихрях, из ослепительной пены выскакивали блестящие зубья скальных обломков. Он увидел и осознал это гут же - для такой крохотной доли, наверное, и не существовало меры времени. Ноги его стало затягивать между камнями.
Все возмутилось в нем.
Неимоверным, рыбьим изворотом он подтянул ноги, сгруппировался, отпустил клык и, оттолкнувшись, выскочил из воды больше, чем по пояс, перевернулся и упал животом на едва омываемый гладкий камень. Он не почувствовал, что ударился лицом, грудью со всего маха. В глаза бросилась сверкающая витая гладь мчавшейся к нему воды.