– Прошу прощения, доктор, если я запутал вас своей метафизической болтовней о грешниках, – извиняющимся тоном сказал он. – Конечно же, это не связано напрямую с убийством. Просто на какую-то минуту я забылся, и убийство вылетело у меня из головы. Вообще, все у меня вылетело из головы, кроме одного образа – я представил себе этого человека с его широким звериным лицом, как он сидит среди цветов, точно слепой идол каменного века. Я задумался о том, что среди людей встречаются по-настоящему отвратительные люди с каменными сердцами. Впрочем, все это не имеет отношения к делу. Испорченная душа имеет мало общего с нарушением законов. Самые страшные преступники не совершают преступлений. Вопрос в том, почему истинный преступник совершил данное преступление. Почему казначей Бейкер захотел убить этих людей? Для нас сейчас это самое важное. И ответ будет ответом на вопрос, который я повторил уже дважды. Где находились эти двое, когда не рыскали по капеллам и лабораториям? По словам казначея выходит, что они обсуждали дела с самим казначеем.
При всем уважении к мертвым я не чувствую пиетета к умственным способностям этих двух финансистов. Их взгляды на экономику и нравственность были варварскими и бессердечными. То, как они представляли себе жизнь без войны, я бы назвал полной чушью, а их суждения насчет портвейна были совсем уж прискорбными. И все же кое в чем они разбирались прекрасно. Финансы. Они почти сразу поняли, что человек, которому вверены денежные дела колледжа, был мошенником. Или лучше сказать, истинным последователем теории о бесконечной борьбе за жизнь и выживании самого приспособленного.
– Что-то мне не понятно. Вы хотите сказать, он убил их, опасаясь разоблачения? – спросил доктор, нахмурившись.
– Мне и самому еще не все понятно, – честно признался священник. – Например, я подозреваю, возня со свечками в подземелье нужна была для того, чтобы выманить у миллионеров их собственные спички или удостовериться, что их у них нет. Но я полностью уверен в одном: я прекрасно помню, каким легким и небрежным движением Бейкер бросил коробок спичек беспечному Крейкену. И движение это стало смертельным ударом.
– А я одного не понимаю, – заговорил инспектор. – Почему Бейкер не побоялся, что Крейкен сам закурит, прямо там же, за столом, воспользовавшись его спичками? Ведь тогда появился бы ненужный ему труп?
Отец Браун помрачнел, во взгляде появилась укоризна, но в печальном голосе его была и искренняя теплота.
– Не берите в голову, он ведь был всего лишь атеистом.
– Не могли бы вы пояснить? – вежливо произнес инспектор.
– Просто-напросто он хотел упразднить Бога, – сдержанным тоном произнес отец Браун. – Он всего лишь хотел уничтожить десять заповедей, искоренить всю ту религию и всю ту цивилизацию, которая создала его как человека, лишить здравого смысла такие понятия, как право собственности и честность, и позволить ордам дикарей уничтожить свою культуру, сровнять с землей свою страну. Вот и все, что ему было нужно. Ни в чем другом обвинить его мы не имеем права. Ох, пропади все пропадом! У всего есть границы. Вот вы являетесь сюда и спокойно заявляете, что считаете профессора Мандевильского колледжа, человека старшего поколения (а Крейкен, какими бы ни были его взгляды, все-таки принадлежит старшему поколению) убийцей, предполагая, что это он закурил или даже просто зажег спичку, когда еще не допил свой выдержанный портвейн восьмого года. Нет, нет! Люди еще не настолько испорчены! Есть еще какие-то законы, границы. Я был там, я видел его. Он еще пил вино, как же можно спрашивать, почему он не закурил?! Да такого анархического вопроса еще не слышали стены Мандевильского колледжа. Ох, странное место этот колледж. Странное место – Оксфорд. Странное место – Англия.
– А вы сами имеете отношение к Оксфорду? – полюбопытствовал доктор.
– Я имею отношение к Англии, – сказал отец Браун. – Это моя родина. И самое странное то, что, даже если ты любишь эту страну и считаешь себя ее частью, все равно тебе ее не понять.
"Зеленый человечек"
Молодой гольфист, с открытым оживленным лицом, в бриджах тренировался среди тянущихся вдоль посеревших от сумерек моря и песчаного пляжа дюн. И он не просто так гонял мячик, он оттачивал определенные удары, и та микроскопическая толика злости, с которой он с размаха бил клюшкой, делала его похожим на маленький аккуратный вихрь. Молодой человек быстро обучался новым видам спорта, но имел непреходящее желание делать это еще быстрее, тратить на это даже меньше времени, чем необходимо для того, чтобы овладеть всеми таинствами той или иной игры. Он имел все признаки жертвы тех соблазнительных предложений, которые призывают, к примеру, выучиться игре на скрипке за шесть уроков или приобрести идеальное французское произношение, окончив заочные курсы. Вся его беспокойная жизнь была насыщена подобными прожектами и приключениями. Сейчас он занимал должность личного секретаря адмирала сэра Майкла Крейвена, хозяина большого дома за парком, выходящим к дюнам. Юноша был честолюбив и вовсе не собирался всю жизнь оставаться в секретарях у кого бы то ни было. Но он был и достаточно благоразумен, чтобы понимать: самый надежный способ выбиться из секретарей – это быть хорошим секретарем. Памятуя об этом, он стал очень хорошим секретарем и научился управляться с постоянно увеличивающимися кипами адресованных адмиралу писем с той же быстрой, центростремительной энергией, с которой бил клюшкой по мячику. Сейчас ему приходилось воевать с корреспонденцией в одиночку и на свое усмотрение, поскольку последние полгода адмирал находился в плавании и, хоть его возвращение было не за горами, в ближайшие часы, а то и дни его не ждали.
Пружинистым спортивным шагом молодой человек, которого звали Хэрольд Харкер, поднялся на покрытый дерном холм, ограничивающий полосу дюн, и, посмотрев через песчаный берег на море, увидел нечто необычное. Видно было плохо, потому что сумерки под грозовыми тучами сгущались с каждой минутой, но то, что он увидел, на какой-то миг показалось ему чем-то вроде образа из далекого прошлого, драмой, разыгранной призраками давно минувших эпох.
Последние лучи заходящего солнца лежали длинными слитками меди и золота на темной глади моря, казавшегося скорее черным, чем синим. И на фоне этого озаряющего запад блеска четкими черными силуэтами, точно плоские персонажи театра теней, прошествовали две человеческие фигуры в треуголках и с саблями, как будто они только что сошли на берег с одного из деревянных кораблей Нельсона . И это была вовсе не галлюцинация, которая могла бы показаться мистеру Харкеру естественной, если бы он был склонен к галлюцинациям. Он относился к тем людям, которые, имея жизнерадостный, заводной характер, отличаются научным складом ума, и в видениях ему скорее бы явились летающие корабли будущего, чем боевые корабли прошлого. Поэтому он пришел к очень благоразумному заключению: доверять своим глазам может даже мечтатель.
Его иллюзия продлилась не больше мгновения. Присмотревшись, он понял, что то, что он видит, необычно, но никак не невероятно. Двое мужчин, шагавших по песку один за другим на расстоянии пятнадцати футов, были обычными современными морскими офицерами, только при полном параде: в той пышной до нелепости форме, которую никто не надевает, если только того не требует какое-либо особо торжественное событие, как, скажем, визит представителя монаршей семьи. В шагающем впереди мужчине, который шел с таким видом, будто не знал, что за ним следует кто-то еще, по орлиному носу и острой бородке Харкер сразу узнал своего патрона – адмирала. Второй офицер был ему не известен. Но ему было кое-что известно об обстоятельствах, обусловивших торжественность их облачения. Он знал, что, когда корабль адмирала должен был встать на якорь в расположенном неподалеку порте, ожидалось, что его с официальным визитом посетит одно очень высокопоставленное лицо. Правда, он достаточно хорошо знал и офицеров (по крайней мере, адмирала), и что могло заставить адмирала сойти на берег при полном параде, когда у него ушло бы не более пяти минут на то, чтобы переодеться в штатское или, по крайней мере, в повседневную форму, оставалось для его секретаря загадкой. Это было совершенно не в его духе, и еще несколько недель это оставалось одной из главных загадок во всей этой таинственной истории. Как бы то ни было, в очертаниях причудливых фигур на фоне пустынного пейзажа, разделенного на полосы темным морем и песком, наблюдавший за ними молодой человек увидел что-то от комической оперы, ему тут же вспомнился "Пинафор" Гилберта и Салливана .
Вторая фигура была намного необычнее: во-первых, офицер и выглядел несколько странно, даже помимо его парадной лейтенантской формы и всех регалий, еще более странным было его поведение. Он шел чуднóй неровной походкой, то ускоряя, то замедляя шаг, как будто никак не мог решить, стоит ему догнать адмирала или нет. Адмирал был туговат на ухо и поэтому наверняка не слышал шагов на мягком песке у себя за спиной. Если бы какой-нибудь сыщик вздумал изучить следы, оставленные идущим в арьергарде офицером, он наверняка увидел бы в них двадцать различных видов поступи, от хромоты до танца. У человека в форме лейтенанта было смуглое лицо, накрытое к тому же тенью, но от этого глаза его блестели, словно подчеркивая возбуждение. Один раз он даже пустился бежать, но вдруг резко остановился и продолжил путь медленной развалистой походкой. А после лейтенант сделал такое, что, по представлению мистера Харкера, не мог сделать ни один нормальный офицер Его Британского Величества военно-морского флота даже в стенах дома для умалишенных. Он вытащил из ножен саблю.
И именно в этот миг, когда загадка достигла своей высшей точки, две шагающие фигуры скрылись за мысом. Секретарь успел лишь заметить, как смуглый незнакомец, когда к нему вернулось спокойствие, срубил сверкающим клинком цветок синеголовника. К этому времени он, кажется, уже оставил мысль догнать адмирала, и все же мистер Хэрольд Харкер нахмурился. Какое-то время он постоял, о чем-то напряженно думая, после чего направился в сторону дороги, которая шла рядом с калиткой, ведущей к большому дому, и уходила широкой дугой к морю.
На этой дороге и должен был появиться адмирал, если судить по тому, в каком направлении он двигался, и предположить, что он направлялся домой. Тропинка, идущая по песку между дюн, уходила в сторону от моря, едва обогнув высокий безжизненный мыс, где и превращалась в дорогу, ведущую к Крейвен-хаусу. Именно по этой дороге и поспешил секретарь навстречу своему возвращающемуся домой патрону. Но, очевидно, патрон не собирался возвращаться домой. Впрочем, самому секретарю тоже не суждено было вернуться домой, по крайней мере, еще несколько часов, что в Крейвен-хаусе вызвало тревогу и недоумение.
За колоннами и пальмами этого не в меру роскошного загородного дома ожидание постепенно перерастало в беспокойство. Грайс, дворецкий, большой статный мужчина с желтушным лицом, до странного молчаливый как на верхнем хозяйском этаже, так и внизу со слугами, выказывал некоторые признаки беспокойства, прохаживаясь по главному переднему залу и время от времени выглядывая из окон портика на дорогу, белой змейкой уходившую к морю. Сестра адмирала Мэрион заведовала в доме хозяйством. Точно такой же, как у брата, орлиный нос придавал ее лицу некоторую надменность. Она была говорливой, довольно несобранной, не лишенной чувства юмора женщиной, и голос ее в волнении становился резким и пронзительным, как у попугая. Оливия, дочь адмирала, была темноволоса, задумчива и, как правило, немногословна, даже печальна, так что разговор обычно вела ее тетя, а не она (о чем та, надо сказать, ничуть не жалела). Была у девушки и одна особенность: она могла неожиданно рассмеяться, и смех ее был очаровательный.
– Не понимаю, что могло их так задержать? – удивлялась старшая из женщин. – Почтальон совершенно ясно сказал, что видел, как адмирал шел по пляжу с этим жутким Руком. И почему они называют его "лейтенант Рук"? Ума не приложу.
– Может быть, потому, – предположила девушка, и на миг ее грустное лицо озарилось, – может быть, они называют его лейтенантом, потому что он и есть лейтенант?
– И зачем только адмирал держит его? – фыркнула ее тетя с таким видом, будто говорила о горничной. Она чрезвычайно гордилась своим братом и всегда называла его адмиралом, но ее представление об офицерских обязанностях в военно-морском флоте несколько не соответствовало действительности.
– Роджер Рук – человек, конечно, не очень приятный и малообщительный, – ответила Оливия, – но ведь это не мешает ему быть хорошим моряком.
– Моряком! – вскричала тетушка, и в голосе ее прорезались попугаичьи нотки. – Ну нет, я себе моряков совсем другими представляю… Помнишь песню "Та, что любила моряка"? О, так пели, когда я был молода… Сама подумай, какой из него моряк: он не веселый, не свободный, что там еще… Он не поет, не танцует матросских танцев под дудку.
– Адмирал тоже не часто танцует матросские танцы, – веско заметила ее племянница.
– Ой, ну ты же понимаешь, о чем я… Он не яркий какой-то, скучный, да и вообще, – отозвалась Мэрион. – Да вот секретарь наш и тот веселее будет.
Приступ смеха преобразил трагическое лицо Оливии, сделав его на несколько лет моложе.
– Не сомневаюсь, мистер Харкер уж точно спляшет вам под дудку, – сказала она. – Наверняка он уже изучил парочку матросских танцев по своим самоучителям. Он ведь с ними ни днем ни ночью не расстается. – Неожиданно она прекратила смеяться, посмотрела на напряженное тетушкино лицо и добавила: – И мистера Хорнпайпа почему-то до сих пор нет.
– Мне нет дела до мистера Хорнпайпа, – строго произнесла тетя, встала и подошла к окну.
Лунный свет, ставший из желтого серым, а потом почти белым, разливался по широкому плоскому прибрежному пейзажу, единообразие которого нарушалось только рощицей искореженных морским ветром деревьев, которые окружали пруд и на фоне горизонта казались совершенно черными и мрачными, да старенькой рыбацкой таверной "Зеленый человечек" на берегу. И ни на дороге, ни на всем берегу не было ни души. Никто в доме не видел фигуры в треуголке, которая была замечена на пляже раньше, никто не видел и второй, следовавшей за ней более странной фигуры. Никто не видел даже секретаря, который заметил первых двух.
Было уже за полночь, когда секретарь ворвался в дом и поднял на ноги всех обитателей. Его бескровное лицо казалось совсем белым оттого, что за его спиной маячил рослый полицейский в черной форме. Однако каким-то образом красная тяжелая невозмутимая физиономия человека в форме походила на маску рока даже сильнее, чем бледный и взволнованный лик секретаря. Новость, с которой они явились, была преподнесена двум женщинам со всей возможной взвешенностью выражений и осторожностью. Известие заключалось в том, что мертвое тело адмирала Крейвена нашли в пруду, где оно плавало у берега под деревьями, окутанное водорослями и тиной. Предполагалось, что он утонул.
Любой, кто знаком с секретарем, мистером Хэрольдом Харкером, поймет, что каким бы ни было охватившее его волнение, этим утром его обуревало страстное желание взять ситуацию в свои руки. Инспектора, которого он накануне повстречал на дороге недалеко от "Зеленого человечка", секретарь затащил в одну из комнат, чтобы посоветоваться без посторонних. Там он учинил ему истинный допрос, но это ничуть не смутило бесстрастного инспектора Бернса – он был либо слишком глуп, либо слишком умен, чтобы обижаться на подобные мелочи. Вскоре стало ясно, что он был далеко не так глуп, как казалось, поскольку на шквал вопросов Харкера отвечал хоть и медленно, но четко и рассудительно.
– Что ж, – наконец сказал Харкер, в голове которого вертелись многочисленные названия пособий наподобие "Как стать сыщиком за десять дней", – надо полагать, мы имеем дело с обычным треугольником: несчастный случай, самоубийство или убийство.
– Мне не кажется, что это могло произойти случайно, – ответил полицейский. – Тогда ведь еще даже не стемнело, да и пруд-то находится в пятидесяти ярдах от прямой дороги, которую к тому же он знал как свои пять пальцев. Для него утонуть в том пруду было все равно, что пойти и аккуратно лечь в лужу посреди улицы. А что касается самоубийства, я бы не стал заявлять, что он свел счеты с жизнью, это тоже маловероятно. Адмирал был весьма деятельным и успешным человеком, к тому же баснословно богатым, чуть ли не миллионером, насколько я знаю. Хотя, понятно, это ничего не доказывает. В личной жизни у него тоже как будто все складывалось. Уж кто-кто, а он не стал бы топиться.
– Значит, – от волнения перешел на шепот секретарь, – остается третий вариант.
– Я бы не стал торопиться с таким выводом, – возразил инспектор к явному неудовольствию Харкера, который торопился всегда и во всем. – Есть еще пара вопросов, с которыми не мешало бы разобраться. Вот, к примеру, его состояние. Вам известно, к кому оно перейдет. Вы его личный секретарь, вам что-либо известно о его завещании?
– Не настолько личный, – ответил молодой человек. – У него был свой адвокат из конторы господ Уиллиса, Хардмана и Дайка на Сатфорд-хай-стрит. Думаю, завещание находится у них.
– Надо бы наведаться к ним поскорее, – сказал инспектор.
– Едем сейчас же! – вскричал нетерпеливый секретарь, но не бросился на улицу, а нервно походил по комнате и неожиданно поинтересовался: – А как вы поступили с телом, инспектор?
– Сейчас его в участке осматривает доктор Стрейкер. Отчет, думаю, будет готов где-то через час.
– Что же так долго-то? – воскликнул Харкер. – Мы выиграем время, если встретимся с ним у адвокатов. – Тут он остановился, и порывистость его вдруг сменилась смущением. – Послушайте, – сказал он. – Я бы хотел… Думаю, нужно бы позаботиться о юной леди, дочери бедного адмирала. У нее появилась одна идея… Может быть, это и ерунда, но мне бы не хотелось ее расстраивать. Она хочет посоветоваться с каким-то другом, который сейчас остановился в городе. Какой-то Браун, священник, кажется… Она дала мне его адрес. Я не очень-то доверяю попам, но…
Инспектор кивнул.