Она принялась искать взглядом освобожденного убийцу. Но его пока не было.
Дискомфорт в животе не желал исчезать.
Филипп Андерссон провел в тюрьме пять лет за чудовищное преступление, которого не совершал. Можно ли после этого остаться в здравом уме, или для этого надо быть Нельсоном Манделой?
Она поняла, что сейчас получит ответ, когда дверь открылась и в зал вошел Филипп Андерссон. На нем были темные брюки и белая рубашка. Похоже, он только что принял душ. Защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали автоматические вспышки, зал осветился мертвенно-синим светом мощных софитов, чрезмерно накрашенные телерепортеры что-то без умолку говорили перед своими камерами.
Освобожденный узник не удостоил их ни единым взглядом. Он тяжело уселся на один из трех стульев и неподвижно уставился прямо перед собой. Анника вытянула шею, чтобы лучше его видеть.
С тех пор как она видела его в тюремной камере, он заметно похудел. Помимо того, по случаю пресс-конференции он подстригся и побрился.
Свен-Ёран Олин сел на второй стул, а последней вышла молодая женщина, которая тоже села за стол.
– Это большая радость, – заговорил адвокат, – что сегодня мы наконец получили решение суда первой инстанции провинции Свеа, освобождающее Филиппа Андерссона от обвинения в тройном убийстве на Санкт-Паульсгатан.
Фотографы наперегонки защелкали затворами, представители радиостанций расселись по своим местам.
– Филипп Андерссон провел в заключении более пяти лет, – продолжал адвокат. – Как я уже говорил, в суде первой инстанции он дважды получал отказ в пересмотре дела. оно было пересмотрено в результате вмешательства более высоких инстанций.
В зале наступила тишина.
Анника внимательно всматривалась в лицо Андерссона, пытаясь найти в нем отражение каких-то чувств или душевных движений: облегчения, печали, радости или горечи, но не нашла в нем ничего. Лицо его было совершенно бесстрастным, взгляд устремлен куда-то в пространство над головами журналистов. Он немного раздался в плечах, видимо, перед освобождением начал двигаться и тренироваться.
– Такое решение суда имеет своим следствием как укрепление доверия к юридическому существу дела, так и ослабление такого доверия, – сказал Свен-Ёран Олин. – Я позитивно расцениваю факт того, что протест и пересмотр дела состоялись, хотя и с некоторым опозданием. При этом не может не тревожить то обстоятельство, что в данном случае мы столкнулись с застарелой болезнью нашего правосудия.
Стояла абсолютная тишина. Анника внимательно вглядывалась в лица коллег. Все смотрели на Филиппа Андерссона, и на всех лицах было выражение разочарования и неуверенности. Что можно слепить из этого для газеты?
Филипп Андерссон и в самом деле отвратительно выглядел в роли жертвы. Не было любящего семейства с тортами и детскими рисунками, не было красавицы жены, держащей его за руку и демонстрирующей телевизионщикам слезы умиления и счастья. Он выглядел тем, кем был на самом деле: бессовестным преуспевающим финансистом, который просто оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Большой симпатии он не вызывал.
– Поскольку канцлер юстиции отклонил наше требование, мы подаем иск шведскому государству, – сказал Свен-Ёран Олин, – о том, что Филипп Андерссон желает получить в качестве возмещения ущерба двенадцать миллионов крон: пять миллионов за причиненные страдания и семь миллионов за не полученную за эти годы заработную плату.
Женщина поднялась из-за стола и принялась раздавать присутствующим распечатанный пресс-релиз, возможно с копиями иска.
В зале снова стало шумно.
Требование о выплате компенсации и отказ не вызвали у публики ни грана сочувствия. В этом случае Свену-Ёрану Олину будет трудно снискать симпатии пишущей братии.
– Филипп Андерссон, как ты чувствуешь себя на свободе? – выкрикнул какой-то радиожурналист.
Свен-Ёран Олин снова потянулся к микрофону.
– Мой клиент просил избавить его от необходимости давать сегодня какие-то комментарии, – сказал он.
– Зачем тогда его сюда привели? – зло спросил корреспондент, стоявший слева от Анники.
– Его Олин заставил, – ответил кто-то. – Все дело он провел задаром, и вот сегодня наступила расплата.
Адвокат едва ли получил большие деньги за свой вклад в это дело, подумала Анника, но, впрочем, и вклад этот был не особенно велик. Это ее статьи об Ивонне Нордин сыграли роль снежного кома, после чего генеральная прокуратура сама опротестовала приговор.
Женщина, раздававшая распечатки, добралась до задних рядов и протянула стопку бумаг Аннике. Она быстро наклонилась к уху женщины и прошептала:
– Я смогу взять эксклюзивное интервью у Филиппа? Меня зовут Анника Бенгтзон, и это я писала статьи об Ивонне Нордин, которая…
– Филипп Андерссон не дает комментариев, – бесстрастно произнесла женщина. – Это исключено.
Коллеги неодобрительно покосились на Аннику, как будто она попыталась без очереди пролезть на распродажу.
Анника, расстроившись, посмотрела на часы.
Если никаких комментариев не будет, то все утро можно считать потерянным и испорченным. Нет смысла писать в вечерней газете статью о человеке, которому нечего сказать.
Анника решила дождаться конца, чтобы посмотреть, не скажет ли он что-нибудь от себя.
Журналисты потянулись к выходу. Анника отступила в сторону, стараясь не смотреть на проходивших мимо коллег.
– Если бы он действительно хотел получить эту компенсацию, то должен был по меньшей мере пустить слезу по поводу потерянных лет, – сказала какая-то женщина, идя к выходу.
Филипп Андерссон встал из-за стола, выпрямившись во весь свой большой рост. Анника отскочила в сторону и протиснулась ближе к нему, скользя спиной по стене.
Молодая женщина, раздававшая информационные бюллетени, открыла заднюю дверь. Свен-Ёран Олин вышел первым. Филипп Андерссон повернулся спиной к залу и тоже направился к выходу.
– Филипп! – громко окликнула его Анника. – Филипп Андерссон!
Он остановился в дверном проеме и обернулся. Теперь он смотрел прямо на Аннику. Она застыла у стены.
Узнал ли он ее? Мог ли вспомнить? Неужели в тюрьме у него было так много посетителей?
Он нестерпимо медленно поднял левый указательный палец и не спеша поводил им из стороны в сторону.
Левый указательный палец… Он продолжал медленно покачиваться из стороны в сторону.
Она вдруг почувствовала, как ручеек леденящего страха потек вдоль позвоночника.
Она снова оказалась в темном переулке Старого города. Это было в среду, после того, как она посетила его в Кумле. Она шла домой, когда на нее напали двое неизвестных в масках. Один из них наклонился к ней. Глаза его блестели в прорези маски, словно куски стекла. Другой помахал ножом в сантиметре от ее левого глаза. Она снова явственно услышала приглушенный голос: "Оставь Давида в покое. Расчет окончен. Перестань рыться в этом деле". Они стянули с левой руки рукавицу, и она ощутила острую боль в пальце. Эта боль потекла по руке и охватила грудь. "В следующий раз мы порежем твоих детей". Холод брусчатки под щекой и удаляющийся грохот их шагов.
Она встретила взгляд Филиппа Андерссона, отступила на шаг и непроизвольно спрятала за спину левую руку.
Филипп Андерссон заметил ее жест, улыбнулся и вышел из зала вместе с теми, с кем сюда пришел.
Рука продолжала гореть, когда она шла к машине. В рубце на указательном пальце отдавалась пульсирующая боль. Такой боли в пальце она не испытывала даже в зимние морозы.
Она сунула руки в карманы куртки и поежилась от холодного ветра.
– Выглядел он не слишком смиренно, – сказал Стивен. – Хотя трудно ожидать смирения от человека, который безвинно провел в тюрьме пять лет.
– Никто, между прочим, не сказал ни слова о его невиновности. Суд высшей инстанции просто признал доказательства недостаточными и опротестовал решение суда первой инстанции. Это совсем разные вещи.
Стивен снова замолчал.
"Я слишком жестко веду себя со стажерами, – подумала она. – Правильно они делают, что не хотят со мной работать".
– Я не поеду в редакцию, – сказала она, стараясь говорить помягче. – Возьми, пожалуйста, такси.
Стивен не выказал никакой обиды.
"Наверное, он просто рад, что наконец от меня отделается", – подумала она и продлила парковку еще на 260 крон. Пусть автомобиль на всякий случай стоит здесь. Других мест парковки на Дроттнинггатан не было.
Полли не пришла. Анника уселась на высокий барный стул за столом, покрытым железом. Вместо ножек у стола были неоновые светильники. Она попыталась заказать кофе латте у девушки с серебряной булавкой в носу, но та огрызнулась, сказав, что здесь самообслуживание. Обслуживание здесь явно было не таким модным, как убранство. Она решила забыть о латте и оглядела помещение.
Оно напоминало о кадрах фабрик из футуристических фильмов ужасов. Стены были украшены кусками ржавого железа, подсвеченного разноцветными неоновыми лампами. Гудели кофемашины, шумели посудомоечные машины, звенел фарфор. Из динамиков гремела музыка. Немецкая рок-группа "Рамштайн" исполняла нежный шлягер.
Палец продолжал болеть.
Едва ли это была случайность. Он помахал перед ее глазами пальцем, который ей едва не отрезали в тот самый день, когда она посетила его в тюрьме. Похоже, нападение было заказным.
Она снова засунула руки в карманы.
Заведение постепенно заполнялось людьми. Как ни странно, но среди посетителей преобладали служащие министерств и органов власти, о чем можно было судить по их консервативному стилю – темные брюки и белые рубашки – точь-в-точь как у Филиппа Андерссона на пресс-конференции.
Аннику трясло от какого-то неприятного чувства.
Если это Филипп Андерссон заказал нападение, то действовал он на удивление быстро. Прошло всего несколько часов после ее приезда из Кумлы. Видимо, ему было очень нужно, чтобы она не рылась в деле Давида Линдхольма. Но почему?
Дело было не в сентиментальных воспоминаниях детства. Они вместе управляли предприятием. У Давида был роман с его сестрой, которая ждала от него ребенка. Давид был доверенным лицом Филиппа Андерссона в тюрьме, опекуном и контактным лицом, которое есть у всех осужденных на пожизненное заключение.
По-видимому, она чего-то не учла. Но тогда она мало и знала. У Давида было много темных сторон.
Анника вспомнила рассказ Нины Хофман о том, как он обращался с Юлией.
Давид Линдхольм иногда неделями держал свою жену запертой в квартире. Часто выгонял ее, раздетую, на лестничную площадку. Порой унижал ее так, что доводил до мыслей о самоубийстве. Он изменял жене направо и налево, на недели пропадал из дома, не подавая о себе никаких вестей, называл жену "шлюхой" и "распутной девкой"…
Анника посмотрела на часы.
Неужели Полли не придет?
Она побарабанила пальцами по столу.
Давид был неслыханно противоречивым человеком. Помимо того что был сущей свиньей, он одновременно считался одним из самых известных и уважаемых шведских полицейских.
О том, что он был склонен к насилию, Анника знала из рассказов о злоупотреблениях, с которых начиналась его полицейская карьера. Вспомнила она и Тиммо Койвисто, который ухаживал за наркоманами в Вортуне. Тиммо рассказал ей, как Давид бил его головой о стену в туалете, сделав на всю жизнь инвалидом.
Тиммо Койвисто много лет был подпольным торговцем наркотиками. Потакая собственной наркозависимости, он по мелочам воровал, добавлял в наркотики глюкозу и брал с клиентов дополнительные деньги, не представляя об этом отчета.
– Почему он это делал? Почему Давид так с тобой обращался? – спросила его тогда Анника.
– Они хотели показать мне, что я никогда не сорвусь с их крючка, – ответил Тиммо Койвисто. – Куда бы я ни дернулся, они везде могли меня достать. Если полиция действовала по их поручениям, то бежать мне было просто некуда.
Кто такие эти "они", спрашивала Анника. Говорил ли он о соперничающей банде наркоторговцев?
– Можно назвать их и так, – отвечал Тиммо.
Анника снова оглядела футуристический кошмар. Туда ли она вообще пришла?
Для верности заглянула в блокнот. Нет, все верно, это здесь.
Давид Линдхольм, наркомафия, убийство на Санкт-Паульсгатан, Филипп Андерссон, порезавший ей палец…
– Анника?
Она подняла голову и увидела светловолосую девушку в куртке с капюшоном, стоявшую возле ее стола.
– Полли?
Девушка солидно протянула руку, представилась и села напротив Анники, одновременно сняв рюкзак.
– Я понимаю, – сказала она, наклонившись к Аннике, чтобы та смогла ее услышать, – что на фото в Фейсбуке я выгляжу совсем не так. Я хотела его поменять, но потом передумала. Мы разместили их там одновременно – я и Сюзетта, и если я поменяю фотографию, то она исчезнет насовсем.
Анника смотрела на почти взрослую девушку.
– Значит, ты думаешь, что это она дала о себе знать? – спросила Анника.
Полли кивнула.
– Хочешь что-нибудь взять? Я могу пойти купить.
Анника достала бумажник, извлекла из него сотенную купюру и протянула ее Полли.
– Мне только стакан воды, – сказала она.
Девушка пошла к кассе, расположенной за ржавым железным столом. Анника проводила Полли взглядом. Ей, должно быть, лет шестнадцать, ну, от силы семнадцать, но выглядела она старше своих лет.
Полли вернулась со стаканом холодной воды с лимоном и чашкой зеленого чая для себя. Вид у нее был немного смущенный.
– Я понимаю, что это была глупость с моей стороны. Я имею в виду мое послание в прошлый раз.
Анника удивленно вскинула брови.
– Я спросила тебя, веришь ли ты, что можно присылать мейл с неба. Я же знаю, что этого не бывает. Я просто надеялась… – Она придвинулась ближе к столу. Девушка была не особенно высокой, приблизительно одного роста с Анникой. – Но теперь-то я знаю, что это настоящее сообщение. Сюз жива, – сказала Полли.
Анника украдкой вгляделась в лицо девушки. Лицо ее было спокойным и сосредоточенным. Не было заметно ни печали, ни экзальтации.
– Ты взяла с собой компьютер? – спросила Анника.
Полли кивнула и достала из рюкзака ноутбук.
Она включила компьютер, вошла в Интернет и развернула компьютер экраном к Аннике. На нем она увидела симпатичную черноволосую девочку в обнимку с гнедым жеребцом.
– Здесь бесплатный Интернет, – сказала Полли. – Подожди, я сейчас залогинюсь.
– Какая красивая фотография! – восхитилась Анника.
– Жеребца зовут Султан, это любимый конь Сюз. Школа его продала.
Экран несколько раз мигнул, прежде чем на нем развернулась страница hotmail. Вверху светился баннер рекламы какого-то научного журнала. Прямо под рекламой Анника прочитала адрес herr-gunnar-larsson. Слева от адреса стоял синий значок с надписью "Отправлено". В корзине было два сообщения. Темы сообщений указаны не были. Оба сообщения были посланы Полли на yahoo!. Первое в конце марта, а второе вчера, то есть 13 июня, в 14.37.
– Это и есть почта Гуннара Ларссона? – спросила Анника. – С этого адреса вы с Сюзеттой отправляли письма своим одноклассницам?
Полли кивнула.
– После увольнения Гуннара мы стерли все сообщения, – произнесла она.
– Но адрес оставили.
– Мы просто не знали, как его уничтожить.
Анника открыла сообщение, датированное концом марта. Оно оказалось пустым.
Она кликнула вчерашнее сообщение.
Привет, Полли, никому и ни под каким видом не рассказывай об этом сообщении. Не говори о нем маме, и НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не сообщай о нем в полицию. На ферме нет Интернета, я пишу из интернет-кафе. Они не знают, где я, а Фатима будет очень злиться, если узнает, что я пишу.
Я живу у Амиры. Я живу здесь с Нового года. У меня есть конь. Его зовут Лараш. Он помесь британской и арабской породы. Он мерин. Встречается ли Адде с другой девочкой? Не говори ему, что я тебе написала. Напиши мне ответ, хотя я не знаю, когда его прочту. Мы возвращаемся в Асилах.
Целую, обнимаю, сюз.
Анника прочитала сообщение дважды. Во-первых, было понятно, что на компьютере отсутствовала шведская раскладка – отсутствовали буквы А, А, О. Название Асилах показалось ей знакомым. Где она его слышала?
– Ты думаешь, оно настоящее? – тихо спросила Анника. – Сюзетта всегда так писала?
– Она всегда пишет "целую, обнимаю" и всегда пишет сюз с маленькой буквы.
– Ты знаешь людей, которых она здесь называет? Фатиму, Амиру или Адде?
По лицу Полли пробежала едва заметная тень. Может быть, ей показалось?
– Амира – это лучшая подруга Сюз. Так она, во всяком случае, говорила. Сами мы ее не видели. Фатима – это, наверное, мама Амиры. Адде – это парень Сюз. Ну, это она так думала, она была в него влюблена, но вместе они не были. У Адде и так полно девчонок…
– Кто такая эта Амира? – спросила Анника. – Как она стала лучшей подругой Сюзетты?
– Это ее летняя подруга. Сюз навещала их на ферме, когда была маленькой. Они уже старые.
– Где? В Испании.
Полли покачала головой:
– Нет, в Марокко.
– Марокко? В Африке?
– Да, у них там ферма.
– Ты знаешь, где это находится? Это место, которое она назвала, – Асилах?
Полли пожала плечами и отпила чаю.
– Но как они общаются между собой? В Марокко говорят по-арабски и по-французски, а Сюз, наверное, говорит только по-английски? Она говорит по-английски с Амирой?
Полли покачала головой и повернула ноутбук экраном к себе.
– Нет, естественно, они общаются по-шведски.
– Подожди, – сказала Анника, – можно я пошлю это письмо на свой адрес?
Полли задумалась и посмотрела на часы.
– Нет, – сказала она наконец. – Я обещала только позвонить, если получу сообщение. Теперь мне пора идти.
– Они общаются друг с другом по-шведски? Но как это возможно?
– Амира наполовину шведка. Ее папа из Швеции. Фамилия Амиры Линдхольм.
Анника на мгновение оглохла, перестав слышать гром музыки, жужжание кофемашин и звон фарфора.
– Линдхольм? – переспросила она. – Значит, фамилия ее папы Линдхольм? Ты не знаешь его первого имени?
– Нет, не знаю, да и едва ли он живет на ферме.
– Может быть, его звали Давид? Ты не знаешь, не был ли он полицейским?
Девушка надела рюкзак.
– Можно попросить тебя об одной вещи?
– Конечно, – с готовностью ответила Анника.
– Никому и ничего об этом не говори. Пообещай мне.
Анника посмотрела на эту серьезную юную женщину со светлыми волосами, так не похожую на накрашенную черноволосую девицу из Фейсбука.
Анника кивнула:
– Я никому об этом не расскажу. Я не стану об этом писать. Обещаю.
Полли протянула руку. Они обменялись рукопожатиями, и Полли исчезла в дверях.
Анника последовала за ней через две минуты.
Со вздохом облегчения она избавилась от неимоверного грохота этого дьявольского заведения, пропавшего за закрытой дверью.
Сюзетта жива. Она находится на ферме где-то в сельской местности в Марокко. Сюзетта живет там вместе со своей ровесницей по фамилии Линдхольм.
Она остановилась, выудила из сумки телефон, позвонила в центр международной информации и попросила соединить ее с посольством Швеции в Рабате.