– Ни в столе, ни на столе никаких писем или ключей не было, – уверенно заявил инспектор. – Единственная правда, которую мы от него услышали, это то, что он сидел.
– Отбывал наказание, – грустно произнес мистер Ридер, который очень не любил жаргонные слова и выражения. – Да, это действительно правда.
Оставшись в своем новом кабинете один, он довольно долго разговаривал по телефону по приватной линии с некой молодой особой, которую все еще можно было назвать молодой, несмотря на то что время не пощадило ее. Остаток утра он посвятил изучению письменных показаний, которые его предшественник положил на стол.
День близился к концу, когда в кабинет вошел государственный прокурор. Бросив взгляд на большую кипу исписанных бумаг, которыми обложился со всех сторон его подчиненный, он спросил с нотками одобрения в голосе:
– Чем вы заняты? Дело Грина? Я рад, что вы им интересуетесь, хотя дело, в общем-то, пустяковое. Я получил письмо от директора его банка, он, похоже, почему-то думает, что Грин говорит правду.
Мистер Ридер посмотрел на начальника с тоской, которая непременно появлялась в его взгляде, когда он чему-то удивлялся.
– Вот отчет Бернетта, полицейского, – сказал он и взял в руки одну из бумаг. – Может быть, вы что-то объясните мне, сэр. Констебль Бернетт сообщает, что… Если позволите, я зачитаю:
"Перед тем как подойти к банку, я увидел человека, который стоял на углу улицы, недалеко от банка. Я точно его видел, потому что мимо проехал почтовый грузовик и осветил его фарами. Тогда я не придал этому значения и после этого человека не видел. Может быть, он свернул за угол к сто двадцатому дому на Ферлинг-авеню, пока я не смотрел на него: я ведь, как только его увидел, споткнулся о какую-то железяку и посветил фонарем на тротуар. Это была старая подкова. Я, кстати, тем же вечером, но немного раньше, видел, как детишки играли с нею. Когда я снова посмотрел на угол, там уже никого не было, человек тот исчез. Он мог заметить свет от моего фонаря. Больше я там никого не видел, и, насколько помню, свет в доме Грина, когда я проходил мимо, не горел".
Мистер Ридер поднял глаза.
– И что? – спросил прокурор. – В этом нет ничего особенного. Это мог быть сам Грин, который обошел констебля по другой улице и вернулся домой у него за спиной.
Мистер Ридер почесал подбородок.
– Да-а, – задумчиво протянул он. – Да-а. – Тут он поёрзал на стуле. – Я никого не обижу, если сам поработаю над этим делом… независимо от полиции? – нервно поинтересовался он. – Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, что какой-то любитель со стороны сует свой нос в официальное расследование и мешает исполнению служебных обязанностей.
– Пожалуйста! – не задумываясь, ответил прокурор. – Можете встретиться и поговорить с офицером, который ведет это дело. Я напишу вам для него записку. Мои офицеры часто проводят независимые расследования, хотя, боюсь, ничего нового вы не обнаружите. Все, что можно было узнать, Скотленд-Ярду уже известно.
– И с задержанным я смогу встретиться? – все еще неуверенно спросил Ридер.
– С Грином? Что за вопрос, разумеется! Я пришлю вам необходимый ордер.
Неспокойное серое небо стремительно темнело, моросил порывистый дождь, когда мистер Ридер, с висящим на руке сложенным зонтиком и поднятым воротником пальто, прошел через мрачные ворота Брикстонской тюрьмы. Там его провели к камере, в которой сидел, подперев голову руками и устремив в стену отсутствующий взгляд, впавший в отчаяние заключенный.
– Это правда, правда! – плаксивым голосом негромко повторял он. – Ведь каждое слово – правда!
Бледный лысоватый мужчина с некоторыми признаками седины на неровных рыжеватых усах. Ридер, имевший поразительную память на лица, узнал его с первого взгляда, хотя сам был узнан не сразу.
– Да, мистер Ридер, теперь я вас вспомнил. Вы – тот самый господин, который поймал меня в прошлый раз. Но я ведь чист как стеклышко! Я же фартинга чужого не взял! Что подумает моя бедная девочка…
– Вы женаты? – сочувственно поинтересовался мистер Ридер.
– Нет, но как раз собирался… В моем возрасте поздно, конечно. Она почти на тридцать лет меня моложе, и лучшей девушки, чем она…
Пока Ридер слушал последовавшую восторженную речь, лицо его все больше проникалось печалью.
– Слава Богу, она не была на суде. Но она знает, что случилось. Мой друг рассказал мне, что она была ошеломлена, когда услышала об этом.
– Бедняжка! – мистер Ридер покачал головой.
– К тому же все это произошло в ее день рождения, – горько добавил заключенный.
– Она знала, что вы собирались уезжать?
– Да, я накануне сказал ей об этом. Я не хочу впутывать ее во все это. Если бы мы были помолвлены официально – другое дело, но она сейчас разводится с мужем и бракоразводный процесс еще не закончен. Поэтому я и не появлялся с ней на людях, и встречались мы не так уж часто. Ну и, понятно, никто не знал о нашей помолвке, хоть мы и живем на одной улице.
– Ферлинг-авеню? – уточнил Ридер, и банковский управляющий печально кивнул.
– Когда ей было семнадцать, она вышла замуж за одного негодяя. Для меня было настоящей мукой держать язык за зубами… Я имею в виду, насчет наших с ней отношений. Всякая мразь подбивала к ней клинья, а я вынужден был, стиснув зубы, молчать. Невозможные люди! Да вот хотя бы этот болван Бернетт, который арестовал меня, тоже увивался за ней. Стихи ей писал! Каково, а? Кто бы мог подумать, что полицейский способен стихи сочинять?
Возмутительная несообразность, похоже, нисколько не смутила сыщика.
– В каждой душе есть место поэзии, мистер Грин, – мягко произнес он. – Полицейский ведь тоже человек.
Хоть Ридер и не придал особого значения странностям констебля, образ полицейского с душой поэта преследовал его всю дорогу домой на Брокли-роуд и потом занимал мысли остаток вечера, пока он не уснул.
Без четверти восемь утра, когда мир выглядит так, будто населен исключительно молочниками и насвистывающими мальчишками – разносчиками газет, мистер Дж. Г. Ридер ступил на Ферлинг-авеню.
Лишь на секунду он остановился у банка, давно уже переставшего вызывать тревогу и благоговейный страх у здешних обитателей, после чего продолжил путь по широкой улице. По обеим сторонам дороги стояли красивые виллы. Красивые, хоть и походили друг на друга, как родные братья: каждый дом отделял от тротуара маленький садик, иногда имевший вид простой поросшей травой лужайки, кое-где украшенной цветочными клумбами. Дом Грина был восемнадцатым по правой стороне улицы. Жилье свое он делил с экономкой-стряпухой, и, очевидно, садоводство не входило в число его интересов, поскольку двор весь зарос травой, которая росла сама по себе, безо всякого участия человека.
Дойдя до двадцать шестого дома, мистер Ридер остановился и какое-то время с некоторым интересом рассматривал голубые занавески, закрывавшие каждое окно. По-видимому, мисс Магда Грэйн очень любила цветы, потому что на подоконниках стояли ящики с геранью, то же растение было высажено на равных промежутках и вдоль крошечного бордюра под эркером. Прямо посередине зеленого газона красовалась круглая клумба с одиноким розовым кустом без единого цветка, с жухлыми коричневыми листьями.
Подняв глаза на верхнее окно, он увидел, как медленно поползла вверх штора, ему даже показалось, что за белой кружевной занавеской стоит какая-то фигура. Виновато втянув голову в плечи, как человек, которого застали за каким-то неприличным занятием, мистер Ридер торопливо пошел дальше. Странствие его окончилось, лишь когда он дошел до большого зеленого двора садовника, который образовывал угол в конце улицы.
Здесь он постоял какое-то время, погруженный в мысли, взявшись рукой за железную ограду и устремив задумчивый взгляд на вереницу теплиц. В этом положении он оставался так долго, что кто-то из работников садовника, вполне обоснованно посчитав, что незнакомец хочет попасть в сад, подошел к нему усталой походкой человека, живущего от земли, и поинтересовался, ищет ли он кого-то.
– Слишком многих! – вздохнул мистер Ридер. – Слишком многих!
Оставив несколько обиженного таким ответом человека гадать о причинах подобного невежливого ответа, он медленно побрел в обратную сторону. У номера двадцать шесть он снова остановился, отворил небольшую железную калитку и прошел по дорожке к дому. На его стук дверь открыла маленькая девочка, которая и провела его в гостиную.
Комната эта не выглядела элегантно обставленной, поскольку мебель в ней практически отсутствовала. Проход был устлан полосой почти нового линолеума, вся обстановка состояла из нескольких плетеных стульев, стола и квадратного ковра на полу. Мистер Ридер услышал у себя над головой шаги: кто-то мягко прошел по деревянным половицам. Через некоторое время дверь отворилась, и в гостиную вошла девушка. Она была красива, но на лице ее застыло какое-то печальное выражение, и глаза выглядели так, будто она недавно плакала.
– Мисс Магда Грэйн? – спросил он, вставая.
Девушка кивнула.
– Вы из полиции? – поинтересовалась она.
– Не совсем, – осторожно ответил он. – Я… гм… работаю в канцелярии государственного прокурора. Моя деятельность соответствует работе столичной полиции, но отличается от нее.
Она нахмурилась, но потом произнесла:
– А я все удивлялась, почему до сих пор ко мне никто не приходит. Вас мистер Грин послал?
– Мистер Грин рассказал мне о вас, но он не посылал меня.
В этот миг по лицу ее скользнула тень, почти заставившая его вздрогнуть. Лишь на кратчайшую долю секунды это выражение появилось и тут же исчезло, так что глаз менее внимательный мог бы и вовсе не заметить его.
– Я ждала, что ко мне кто-нибудь придет, – сказала она и добавила: – Почему он сделал это?
– Вы думаете, он виновен?
– Так полиция думает. – Она горько вздохнула. – Как бы я хотела никогда не видеть… этого места!
Мистер Ридер не ответил, обводя блуждающим взглядом комнату. На бамбуковом столике стояла старая ваза, кое-как наполненная золотистыми хризантемами удивительно разнообразных форм и оттенков. Среди этой живописной красоты бросалась в глаза единственная астра, которая чем-то напоминала разбогатевшего выскочку, по ошибке угодившего в компанию аристократов.
– Любите цветы? – негромко спросил он.
Девушка бросила на вазу безразличный взгляд.
– Да, люблю, – ответила она. – Это девочка поставила их сюда. – А потом: – Как думаете, его повесят?
Грубая прямота вопроса заставила Ридера поморщиться.
– Обвинение очень серьезное, – сказал он и добавил: – У вас есть фотография мистера Грина?
Она нахмурилась.
– Да. Вам она нужна?
Он молча кивнул.
Как только она вышла из комнаты, он метнулся к бамбуковому столику и вынул цветы. Как он заметил через стеклянные стенки вазы, неказистый букет действительно грубо перевязывал тонкий шнурок. Он осмотрел стебли, и еще одно предварительное наблюдение подтвердилось: ни один из цветов не срезали, все их сорвали со стеблей. За шнурком обнаружился обрывок бумаги – страница из записной книжки: хорошо были видны красные строчки, но то, что на ней написано, разобрать было невозможно.
Услышав шаги, доносившиеся с лестницы, мистер Ридер поставил цветы обратно в вазу, и когда девушка вошла, уже стоял у окна и смотрел на улицу.
– Спасибо, – сказал он, беря фотографию.
Повернув ее, он увидел на обороте нежное послание.
– Сударыня, мистер Грин сказал, что вы замужем.
– Да, замужем, но уже почти разведена, – коротко ответила она.
– А вы давно здесь живете?
– Около трех месяцев. Это он захотел, чтобы я жила здесь.
Ридер снова посмотрел на фотографию.
– Вы знакомы с констеблем Бернеттом?
Ее щеки слегка порозовели и тут же снова потухли, но это не осталось незамеченным.
– Да, я знаю этого слезливого болвана! – со злостью в голосе воскликнула она, но, сообразив, что, застигнутая врасплох неожиданным вопросом, повела себя не совсем так, как подобает леди, продолжила уже более мягким тоном: – Мистер Бернетт очень сентиментален, а я не люблю сентиментальных людей, тем более что… Ну, вы понимаете, мистер…
– Ридер, – подсказал он.
– Вы понимаете, мистер Ридер, когда девушка обручена и находится в таком положении, как я, подобные проявления внимания не очень-то приятны.
Ридер с интересом рассматривал ее. В том, что она чем-то сильно расстроена, не могло быть сомнений. В области человеческих чувств и того воздействия, которое они производят на внешний вид человека, мистер Ридер являлся почти таким же авторитетом, как великий Мантегацца .
– Надо же, чтобы это произошло именно на ваш день рождения! – сочувственно покивал он. – Вдвойне неприятно! Родились вы семнадцатого октября. Вы, разумеется, англичанка?
– Да, я – англичанка, – коротко сказала она. – Родилась в Уолуорте… То есть в Уолингтоне. В Уолуорте я когда-то жила.
– Сколько вам лет?
– Двадцать три, – ответила она.
Мистер Ридер снял пенсне и протер стекла большим шелковым носовым платком.
– Все это очень грустно, – сказал он. – Но я рад, что смог поговорить с вами. Поверьте, я вам искренне сочувствую.
После этого с кислой миной на лице мистер Ридер попрощался и ушел.
Девушка закрыла за ним дверь, увидела, как он, остановившись где-то на середине дорожки, ведущей к калитке, поднял что-то с края клумбы, и, нахмурившись, подумала, зачем этому мужчине среднего возраста понадобилась подкова, которую она вчера вечером выбросила в окно. После того как этот ржавый кусок металла отправился в задний карман мистера Ридера, он в задумчивости продолжил свое странствие в сторону дома садовника, ибо намеревался задать тому несколько вопросов.
Патруль десятого участка как раз выстроился на поверку перед выходом на дежурство, когда мистер Ридер скромно, бочком вошел в комнату для допросов и представился дежурному инспектору.
– Ах да, мистер Ридер, – любезно произнес офицер. – Мы получили записку из канцелярии прокурора. Я, кажется, имел удовольствие работать с вами несколько лет назад над делом о крупной банде фальшивомонетчиков. Так чем я могу вам помочь?.. Бернетт? Да, он здесь.
Он громко произнес названную фамилию, и из строя вышел молодой симпатичный офицер.
– Констебль Бернетт обнаружил убийство… Он представлен к повышению, – сказал инспектор. – Бернетт, этот джентльмен из канцелярии государственного прокурора, он хочет задать вам пару вопросов. Мистер Ридер, я думаю, вам удобнее будет разговаривать в моем кабинете.
Молодой полицейский отсалютовал и последовал за Ридером, который шаркающей походкой направился в уединенный кабинет инспектора, где им никто не мог помешать. Это был уверенный в себе молодой человек, еще бы: его имя и фотография уже попали в газеты, ему уже светило повышение, так что, судя по всему, перед ним открывалась блестящая перспектива.
– Мне сказали, вы увлекаетесь поэзией, офицер, – поинтересовался мистер Ридер.
Бернетт залился краской.
– Да, сэр, пишу немного, – признался он.
– Любовные стихотворения, наверное? – мягко произнес сыщик. – Когда ночью не спится, иногда бывает время для таких… э-э-э… фантазий. И нет лучшего вдохновения, чем… гм… любовь, верно, офицер?
Лицо Бернетта уже пылало.
– Да, сэр, я по ночам, бывает, сочиняю, – сказал он. – Но я никогда не пренебрегаю своими обязанностями.
– Разумеется, – пробормотал мистер Ридер. – У вас душа поэта. Лишь человеку с душой поэта могла прийти в голову мысль рвать цветы посреди ночи…
– У садовника мне сказали, что я могу взять любые цветы, какие захочу, – встревоженным голосом перебил его Бернетт. – Я не сделал ничего плохого.
Ридер опустил голову, давая понять, что согласен.
– Это я знаю. Вы нарвали цветы в темноте (и, к слову, нечаянно добавили к хризантемам астру), привязали к ним свое небольшое стихотворение и оставили этот букет на пороге, придавив его… кхм… подковой. Интересно, откуда она взялась?
– О нет, я осыпал ими ее… То есть положил их на ее подоконник, – смущенно поправил его молодой человек. – Вообще-то мне эта идея пришла в голову, когда я проходил мимо ее дома…
Мистер Ридер настороженно подался вперед.
– В этом я и хочу удостовериться, – тихо сказал он. – Значит, вы подумали о том, чтобы оставить цветы на окне только после того, как прошли мимо ее дома? Это подкова натолкнула вас на эту мысль? Затем вы вернулись, нарвали цветов, перевязали их, снабдив своим небольшим, написанным еще до того стихотворением, и бросили букет ей на окно… Имя леди называть не будем.
У констебля Бернетта от изумления вытянулось лицо.
– Не понимаю, как вы могли об этом догадаться, но все действительно так и было. Если я сделал что-то дурное…
– В том, что человек бывает влюблен, нет ничего дурного, – рассудительно заметил мистер Дж. Г. Ридер. – Любовь – это замечательно… Я читал об этом.
Мисс Магда Грэйн оделась к дневному выходу и уже примеряла шляпку, когда заметила, что по мозаичной дорожке к дому приближается тот самый странный человек, который уже заходил к ней рано утром. Следом за ним шел (она узнала и его) полицейский инспектор, занятый в этом деле. Служанки не было, так что кроме нее самой никто встретить их не мог. Она быстро зашла за туалетный столик и, выглянув в окно эркера, окинула взглядом улицу. Да, на дороге остановилось такси, обычный спутник подобных визитов. Рядом с водителем стоял еще один мужчина, судя по виду, "деловой" .
Она приподняла покрывало на кровати, взяла лежавшую там тугую пачку банкнот и бросила ее в сумочку, после чего на цыпочках вышла на лестничную площадку, оттуда в пустую комнату, открыла там окно и выпрыгнула на плоскую крышу кухни. Через минуту она уже шла через сад к калитке, ведущей в узкий проход, разделяющий два ряда выходящих друг к другу задними стенами вилл. Она уже была на главной улице и села в машину, когда мистер Ридер устал стучать в дверь. Больше мистер Ридер ее не видел.
По просьбе государственного прокурора после обеда он зашел домой к своему начальнику и рассказал ему об этом странном происшествии.
– Грин, которого за особые заслуги во время войны назначили на занимаемый им пост через голову его начальства (что очень необычно), действительно бывший заключенный, и он не лгал, когда рассказал, что получил письмо с угрозами от человека, отбывавшего наказание одновременно с ним. Этого шантажиста зовут, вернее звали, Артур Джордж Крейтер, также он известен под фамилией Моллинг!
– Не может быть! Ночной охранник в банке! – ошеломленно воскликнул государственный прокурор.
Мистер Ридер кивнул.
– Да, сэр, это был Артур Моллинг. Его дочь, мисс Магда Крейтер, как она верно обмолвилась, родилась в Уолуорте семнадцатого октября 1900 года. Потом она назвала Уолингтон, но вначале сказала Уолуорт. Я давно заметил, если люди меняют фамилии, имена они почти всегда оставляют прежними, так что не представлялось слишком сложным установить, что это за "Магда".