– Не стоит, – произнес он. – Напротив, я буду рад говорить в их присутствии.
– Тогда говорите.
Май не заставил просить себя дважды. Он повернулся в три четверти, выпятил грудь, закинул голову назад, как это делал всегда с самого начала следствия, когда собирался продемонстрировать свое красноречие.
– Я хочу сказать вам, господа, – начал подозреваемый, – что я очень честный человек. Ведь по ремеслу нельзя судить, не так ли? Можно зазывать публику, приглашая ее посмотреть диковинки, и в то же время иметь сердце и честь…
– О!.. Избавьте нас от ваших рассуждений.
– Как вам угодно, сударь… Я повинуюсь. Тогда, если коротко, вот небольшая записка, которую мне бросили в окно. Там стоят цифры, которые, вероятно, что-то означают, но я напрасно старался понять. Я совершенно растерян…
Подозреваемый протянул следователю записку, зашифрованную Лекоком, и добавил, когда господин Семюлле взял ее в руки:
– Она была спрятана в хлебном катыше.
Столь жестокий, неожиданный, непредсказуемый удар ошеломил всех присутствующих. Однако заключенный, словно не замечая эффекта, произведенного своими словами, продолжал:
– Я полагаю, что тот, кто бросил мне записку, просто ошибся окном. Я знаю, что очень плохо выдавать тюремного товарища. Это подло, он может попасть в крайне затруднительное положение… Однако нужно быть чрезвычайно осмотрительным, особенно если тебя, как, например, меня, обвиняют в убийстве и когда тебе грозят серьезные неприятности.
И подозреваемый провел ребром ладони по шее. Этот многозначительный жест наглядно продемонстрировал, что он имел в виду под словом "неприятности".
– А ведь я невиновен, – прошептал он.
Следователь первым овладел собой. Сконцентрировав во взгляде всю силу своей воли, пристально глядя на подозреваемого, он медленно произнес:
– Вы лжете!.. Записка была адресована вам.
– Мне?! Значит, я глупец из глупцов, раз позвал вас, чтобы отдать ее. Мне!.. И почему же тогда я не оставил ее себе? Кто знал, кто мог знать, что я получил ее?..
Все это Май говорил с таким искренним простодушием, взгляд его был таким ясным, интонация столь неподдельной, а рассуждение настолько правдоподобным, что смущенный директор тюрьмы вновь засомневался.
– А если я вам докажу, что вы лжете, – продолжал настаивать господин Семюлле, – причем здесь, сейчас же?
– Да ради бога!.. Ну и пройдоха же вы!.. Ой, извините, простите меня, я хотел сказать…
Но следователя не интересовали более или менее взвешенные выражения. Он жестом велел Маю замолчать и обратился к Лекоку:
– Господин полицейский, докажите подозреваемому, – сказал он, – что вы нашли ключ к его переписке…
Выражение лица узника внезапно изменилось.
– О!.. Так это полицейский, – глухо сказал он, – все обнаружил. Тот самый полицейский, который утверждает, будто я вельможа.
И смерив молодого полицейского презрительным взглядом, добавил:
– Если это так, моя песенка спета. Когда полиция хочет сделать человека виновным, она доказывает, что он виновен… Это всем известно… А когда заключенный не получает записок, полицейский, стремящийся получить повышение по службе, подбрасывает ее ему…
Этот так называемый циркач так откровенно выразил свое презрение, что разгневанный Лекок чуть не ответил ему. Однако следователь жестом успокоил его. Лекок сдержался и, взяв сборник стихов Беранже, доказал ему, что каждая цифра записки соответствует слову на указанной странице и что все вместе слова приобретают определенный смысл.
Но столь обличительное доказательство не смутило Мая. Он даже восхитился этой системой переписки, словно ребенок, приходящий в восторг при виде новой игрушки, а потом заявил, что на подобные ухищрения способна только полиция.
Разве можно было сломить подобное упрямство? Господин Семюлле даже не собирался больше настаивать. Он вышел из камеры, за ним последовали директор тюрьмы, Гоге и Лекок.
До кабинета директора тюрьмы, куда он направился, следователь не произнес ни слова. И только упав в кресло, он сказал:
– Надо признать поражение… Этот человек остался таким, каким и был, – загадкой.
– Однако как объяснить эту комедию, которую он только что разыграл? Я ничего не понимаю, – спросил директор тюрьмы.
– Эх!.. – ответил Лекок. – Понимаете, он надеялся убедить следователя, что первую записку тоже написал я, чтобы обосновать мнение, которого я придерживаюсь. Попытка была отчаянной, но его, вероятно, прельщала важность результата. Если бы он преуспел, я был бы опозорен, а он для всех остался бы Маем. Только как он мог узнать, что я перехватил записку, что наблюдал за ним из каморки?.. Несомненно, мы никогда не найдем объяснений этому.
Молодой полицейский и директор тюрьмы с подозрением взглянули друг на друга.
"Э! Э!.. – думал директор тюрьмы. – Действительно, а что, если записка, упавшая к моим ногам, дело рук этого изворотливого парня?.. Его приятель папаша Абсент вполне мог оказать ему услугу как в первый, так и во второй раз…"
"Кто знает, – говорил себе Лекок, – не рассказал ли обо всем славный директор тюрьмы Жевролю? Если так, мой завистливый Генерал без малейших зазрений совести мог сыграть со мной эту злую шутку!.."
– Ах!.. Какая разница!.. – воскликнул Гоге. – Весьма прискорбно, что столь блестяще сыгранная комедия не имела успеха!..
Это слово оторвало следователя от его размышлений.
– Недостойная комедия!.. – произнес он. – Которую я никогда бы не допустил, если бы страстное желание установить истину не ослепило меня! Став сообщником столь прискорбного мошенничества, я покусился на величие правосудия!..
При этих словах Лекок побледнел, а в его глазах сверкнули слезы гнева. Это было уже второе оскорбление, которое ему нанесли в течение часа. Сначала его унизил подозреваемый, а теперь и следователь измывается над ним!..
"Я потерпел неудачу, – думал Лекок. – Меня осуждают!.. Этого следовало ожидать. Ах!.. Если бы я преуспел!.."
Столь резкие слова господин Семюлле произнес только потому, что был крайне раздосадован. Да, эти слова были действительно резкими. Он тут же пожалел, что они вырвались у него, и сделал все, чтобы Лекок забыл о них.
После этой неудачной попытки они встречались каждый день. По утрам молодой полицейский приходил к следователю и отчитывался о своих действиях. Затем они долго беседовали.
Лекок по-прежнему вел поиски с упорством, которое подогревали бесконечные издевательские шуточки. Он искал, охваченный тем холодным гневом, который поддерживает энергию на протяжении многих лет. Однако следователь совершенно отчаялся.
– Все кончено, – говорил он. – Все средства, которыми располагает следствие, исчерпаны. Я сдаюсь. Подозреваемый предстанет перед судом присяжных под фамилией Май и будет оправдан. Я даже думать не хочу об этом деле.
Так говорил господин Семюлле. Однако заботы, меланхолия, вызванная поражением, порой обидные намеки, беспокойство по поводу того, какую позицию необходимо занять, подорвали его здоровье. Господин Семюлле слег. Вот уже целую неделю он не выходил из дома. Но однажды утром к нему пришел Лекок.
– Как видите, мой бедный мальчик, – сказал следователь, – этот таинственный убийца сродни злому року для следователей… Ах!.. Он нас переиграл, он не позволит нам раскрыть свою личность.
– Возможно! – ответил молодой полицейский. – Есть последний способ проникнуть в тайну этого человека. Надо устроить ему побег…
Глава XXXIV
Последнее средство, которое предлагал Лекок, было выдумано не им. К тому же в нем не было ничего нового. Во все времена, когда возникала в этом насущная необходимость, полиция умела закрывать глаза и приоткрывать дверь камеры. Безумец тот или безумец и одновременно очень наивный человек, кто расценивает это как небрежность, благоприятную во всех отношениях, и позволяет поймать себя в столь чудесную ловушку предоставляемой свободы.
Не все же узники, как Лавалет , находятся под защитой королевского потакания, которое прежде отрицали с пеной у рта, но сейчас признали.
Гораздо больше тех, кто, подобно несчастному Жоржу д’Эшерони, выходят из тюрьмы условно и снова попадают туда, выполнив свою функцию невольного осведомителя, которую им умело навязали.
Бедный д’Эшерони!.. Он думал, что сумел обмануть своих бдительных стражей. Когда он осознал свои ошибки и вину, то выстрелил в сердце из пистолета. Увы! После столь ужасной раны он выжил, чтобы услышать, как один из его друзей, которых он выдал, бросает ему в лицо совершенно незаслуженное оскорбление – предатель.
Однако полиция решает тайно помочь заключенному сбежать крайне редко, только в случае крайней необходимости, когда исчерпаны все другие законные средства. Словом, это очень опасный способ. Если полиция прибегает к нему, значит, она надеется получить важное преимущество, например схватить шайку злоумышленников.
Скажем, полиция арестовывает члена банды. Он с честью переносит свой позор и отказывается называть имена сообщников. Что делать?.. Неужели придется судить его одного? Ему одному выносить приговор?..
Э, нет!.. Лучше как бы случайно предоставить в его распоряжение напильник, при помощи которого он перепилит решетки, и веревку, чтобы он смог спуститься по стене… Заключенный бежит. Но, подобно майскому жуку, который взлетает с ниткой, привязанной за лапку, он тащит за собой, словно цепь, целую команду ловких наблюдателей. И в тот момент, когда он хвастается перед дружками своей отвагой и удачливостью, полиция накрывает всю гоп-компанию сетью.
Господин Семюлле знал обо всем этом, а также о многом другом. Тем не менее, услышав предложение Лекока, он привстал и сказал:
– Вы сошли с ума!..
– Я так не считаю, сударь.
– Устроить побег заключенному!
– Да, – хладнокровно ответил полицейский. – Таков мой план.
– Химера!..
– Но почему же, сударь? После убийства супругов Шабуазо в Лашапель-Сен-Дени полиции удалось арестовать виновных, вы должны об этом помнить. Однако украденные сто пятьдесят тысяч франков наличными и в банковских билетах – эта огромная сумма – так и не были найдены, а убийцы упорно отказывались сказать, где они ее спрятали. Если бы им удалось избежать казни, это для них было бы целое состояние, но дети жертв были разорены. И тогда господин Патрижан, следователь, первым не то чтобы посоветовал, но дал понять, что можно рискнуть и устроить побег одному из этих злодеев. К его мнению прислушались. А через три дня сбежавшего схватили, когда он рыл клад на участке, где выращивают шампиньоны.
– Довольно!.. – прервал Лекока господин Семюлле. – Я больше не хочу слышать об этом деле. Насколько я помню, я запретил вам напоминать мне о нем…
Молодой полицейский опустил голову с притворной покорностью. Однако краешком глаза он следил за следователем и заметил, что тот волнуется.
"Можно и помолчать, – думал Лекок. – Опасаться нечего, он сам вернется к разговору".
И действительно, через несколько минут следователь сказал:
– Ладно. Допустим, ваш человек сбежал из тюрьмы. Что вы собираетесь делать?..
– Я, сударь? Я прилипну к нему, как нищета к бедняку, я не выпущу его из виду, я буду жить в его тени.
– И вы думаете, он не заметит, что вы следите за ним?
– Я приму меры предосторожности.
– Один взгляд и случайность, и он узнает вас.
– Нет, сударь, потому что я преображусь. Агент Сыскной полиции, который не способен быть хорошим актером, который не умеет гримироваться, посредственный полицейский. Вот уже целый год как я учусь делать со своим лицом и телом все, что хочу. Я по своему желанию могу стать старым или молодым, брюнетом или блондином, приличным человеком или отвратительным бродягой…
– А я и не догадывался о ваших талантах, господин Лекок.
– О!.. Я еще далек от того совершенства, о котором мечтаю!.. Тем не менее, сударь, не пройдет и трех дней, как я осмелюсь предстать перед вами в ином образе. В течение получаса я буду беседовать с вами, но вы меня не узнаете.
Господин Семюлле ничего не ответил. Лекоку стало ясно, что следователь собирается выдвинуть возражения в надежде, что молодой полицейский опровергнет их. Однако следователю явно не хотелось, чтобы они возымели силу.
– Думаю, мой бедный мальчик, – наконец произнес господин Семюлле, – что вы жестоко заблуждаетесь. Мы с вами уже имели возможность оценить проницательность этого таинственного заключенного. Его прозорливость настолько чудесная, настолько удивительная, что превосходит воображение… Неужели вы полагаете, что этот сильный человек не почует вашей примитивной ловушки? Послушайте, он догадается, что полиция, предоставив ему свободу, собирается использовать ее против него.
– Я не заблуждаюсь, сударь. Май, конечно, догадается, я понимаю это.
– Даже так?
– Сударь, я сказал себе: оказавшись на свободе, этот человек будет ею тяготиться. У него нет ни денег, ни ремесла… Что он станет делать? На что он будет жить? Ведь должен же он есть! Какое-то время он будет бороться, но в конце концов устанет страдать… Без крова, без куска хлеба, он вспомнит о том, что богат… Разве он не попытается установить контакт со своими родственниками, друзьями? Разумеется, попытается. Он сделает все возможное, чтобы ему пришли на помощь, даст знать о себе своим приятелям… И тут я его подстерегу. Пройдут месяцы, но он не заметит никакого наблюдения… Он предпримет решительную попытку. И тут я появлюсь с ордером на арест…
– А если он убежит, уедет за границу?
– Я последую за ним. Одна из моих тетушек оставила мне в деревне домик, который стоит двенадцать тысяч франков. Я продам его. Если понадобится, я истрачу все до последнего су, чтобы взять реванш. Этот человек провел меня как мальчишку, а я-то считал себя таким сильным… Но наступит и мой черед.
– А если он ускользнет от вас, скроется?
Лекок рассмеялся, как человек, абсолютно уверенный в себе.
– Пусть только попытается!.. – ответил он. – Я головой отвечаю за него.
К сожалению, энтузиазм Лекока еще сильнее охладил следователя.
– Право, господин полицейский, – сказал он, – ваша идея хороша. Только, видите ли, правосудие не вмешивается в подобные интриги. Все, что я могу обещать вам, так это свое молчаливое согласие. Отправляйтесь в префектуру, поговорите со своим начальством…
Отчаянно взмахнув рукой, молодой полицейский прервал господина Семюлле.
– Предложить мне такое! – воскликнул он. – Мне!.. Да они не только откажут мне, но еще и уволят… Если только уже не вычеркнули из списков агентов Сыскной полиции…
– Вас!.. Когда вы так хорошо проявили себя в этом деле!..
– Увы, сударь! Ваше мнение разделяют далеко не все. За ту неделю, как вы болеете, языки развязались. Мои враги сумели извлечь выгоду из последней комедии, разыгранной Маем!.. Ах!.. Да, этот человек очень ловкий. Сейчас говорят, что именно я, мечтая о продвижении по службе, придумал все романтические детали этого дела. Уверяют, что я один поднял вопрос об установлении личности. По словам служащих тюрьмы предварительного заключения, я придумал сцену, которая вовсе не разыгрывалась в кабаре вдовы Шюпен, выдумал сообщников, подкупил свидетелей, сфабриковал мнимые улики и даже написал не только вторую, но и первую записку, одурачив папашу Абсента и введя в заблуждение директора тюрьмы.
– Черт возьми!.. – воскликнул господин Семюлле. – Что же в таком случае говорят обо мне?
Лукавый полицейский сделал вид, будто оказался в затруднительном положении.
– Да уж… Сударь, – ответил он, – говорят, что вы позволили мне вертеть собой, что не контролировали моих действий…
На лбу господина Семюлле выступили красные пятна.
– Словом, – сказал он, – они считают, что я оказался в дураках… что я глупец…
Воспоминания об улыбках, адресованных следователю, о различных намеках, запавших ему в сердце, сделали свое дело.
– Что же!.. Я вам помогу, господин Лекок, – воскликнул господин Семюлле. – Да, я хочу, чтобы вы дали отпор этим шутникам… Я сейчас же встану и отправлюсь в прокуратуру. Я встречусь с господином генеральным прокурором, я буду говорить, действовать. Я поручусь за вас!
Радость Лекока была безграничной. Никогда, да, никогда не осмеливался он мечтать о такой поддержке. Ах!.. Теперь господин Семюлле мог требовать от молодого полицейского броситься в огонь ради него. Лекок был готов на все. Тем не менее действовал он осмотрительно. У него хватило сил сохранить озабоченный вид. Нельзя допускать, чтобы кто-либо догадывался о его мечтах о победе, иначе можно мгновенно потерять все преимущество.
Разумеется, молодой полицейский не сказал ничего, что противоречило бы правде. Только вот, раскрывая эту правду, он пустил в ход все средства, чтобы пробудить в душе следователя обиду и сделать его своим заинтересованным помощником.
После всплеска эмоций, вызванных уязвленным самолюбием, после вспышки гнева господин Семюлле вновь обрел свое обычное спокойствие.
– Полагаю, – сказал он Лекоку, – что вы подумали о том, как выпустить заключенного на свободу так, чтобы он не догадался о потворстве администрации.
– Я вообще об этом не думал, сударь, признаюсь. Да и зачем? Этот человек прекрасно знает, что за ним пристально наблюдают, в чем подозревают. Конечно, он все время держится настороже. Как бы ловко я ни устроил ему возможность бежать, он узнает мою руку и догадается о неладном. Самый простой и самый надежный способ – это оставить дверь открытой.
– Возможно, вы правы…
– Только я считаю необходимым принять кое-какие меры предосторожности, которые кажутся мне главным условием успеха…
Создавалось впечатление, что молодой полицейский с трудом подыскивает слова. И следователь счел своим долгом прийти ему на помощь:
– Ну, что это за меры? – спросил он.
– Сударь, надо распорядиться перевести Мая в другую тюрьму… О! В любую, по вашему усмотрению.
– Для чего скажите на милость?
– Сударь, чтобы в течение нескольких дней перед побегом Май был лишен любой возможности передавать новости о себе на волю, предупредить своего неуловимого сообщника…
Подобное предложение вызвало у господина Семюлле сильное удивление.
– Вы полагаете, что Мая плохо охраняют в тюрьме предварительного заключения? – спросил он.
– О, сударь! Я не говорю этого. Я даже уверен, что после дела с запиской директор тюрьмы удвоил бдительность… Но у этого таинственного убийцы есть свои осведомители в тюрьме, чему мы получили материальное, очевидное, неопровержимое доказательство. К тому же…
Молодой полицейский замолчал, подбирая слова, чтобы точнее выразить свою мысль, как все те, кто хорошо понимает, что сказанное ими будет иметь огромное значение.
– Так что?.. – настаивал заинтригованный следователь.