- Что ж ты ничего не сказал про свое редакторство? Куранов: "Редактор он", а я глазами хлопаю.
- Дело прошлое. Теперь все равно не смогу быть редактором.
- Раньше мог, и вдруг не сможешь?
- На латышском - да. А в русском я делаю много ошибок. Нет, в газету- нет. Исключается!
Тогда-то мы и договорились идти работать вместе. Куда одного пошлют, туда и другой. И жить тоже будем вместе.
Один фронтовик с перебитой ногой или рукой - просто инвалид войны. А двое фронтовиков, двое таких ребят- это уже сила!
3.
И вот мы стали гражданскими.
Внешне почти ничего не изменилось.
Арвид и я по-прежнему жили в своей палате, вместе со всеми "ходиками" ели в госпитальной столовой-сам Куранов распорядился, даже нас не спросил: "Временно, пока не трудоустроятся". Носили мы военное обмундирование, на гимнастерках и шинелях не снятые еще погоны.
Но только чувствовали мы себя в госпитале уже не равноправными жильцами с законной пропиской, а временными постояльцами или, вернее сказать, вокзальными пассажирами, ожидающими своего поезда. Билетом на поезд должно было стать направление на работу.
Какой же она будет, наша первая после фронта гражданская должность?
Я думал об этом с трепетом. Профессия у меня одна- минометчик, опыт работы тот же. Правда, в тридцать шестом после внезапной, от разрыва сердца, смерти отца надо было хоть немного помочь маме, и я, справив после уроков на скорую руку домашние задания, бежал в городской клуб крутить кино. Но работало нас в кинобудке двое, и тот, второй, был куда опытнее меня. Я состоял у него в подсобниках: таскал тяжелые ящики с фильмами, перекручивал отработанные части. К тому же идти киномехаником сейчас, во время войны, я и не собирался. С этим великолепно справляются щуплые девчонки, а мне, мужчине, место…
Да, где же мое место? Уметь я ничего не умею, и к тому же никуда не годная нога…
Арвида, немногословного, внешне невозмутимо спокойного, тоже одолевали тревожные мысли. Его будущее рисовалось, пожалуй, в еще более темных красках. И не только из-за искалеченной правой руки. Арвид вообще плохо представлял себе нашу гражданскую жизнь. Ведь Советская власть установилась у них, в Латвии, всего только в сороковом, каких-нибудь три года назад! Не успели спокойно пожить - и война. А потом пошло: фронт - госпиталь, фронт - госпиталь… Вот госпитальные порядки и обычаи он знал в совершенстве. Зато когда дело касалось гражданских учреждений, обращался ко мне и другим с наивнейшими вопросами:
- Как называется место, где выдают паспорт?
И переспрашивал сосредоточенно:
- Паспортный стол? Почему - стол?…
Для него это звучало ново и необычно.
Существовал такой порядок: всех коммунистов, встававших на учет после армии, вызывали на беседу к первому секретарю райкома партии. Позвали и меня. Заглянул однажды в палату дежурный по госпиталю и сказал:
- Товарищ Клепиков, срочно в райком!
Я быстро собрался. Седой-боевой напутствовал:
- Ходи фертом, гляди козырем. Руки в боки, глаза в потолок…
Райком помещался в старом деревянном доме с резными, ажурной работы наличниками, когда-то они, видимо, очень красили неказистое здание, а теперь сами посерели, растрескались, наполовину обеззубели от старости.
Крутая лестница на второй этаж настораживающе покряхтывала под ногами. Влекомая массивным отвесом в виде обрезка рельса, мягко хлопнула приземистая одностворчатая дверь, сбитая из широких плах.
Седая женщина в очках с очень выпуклыми стеклами, не отрываясь от пишущей машинки, посмотрела мельком на мою кандидатскую карточку:
- Проходите, пожалуйста, они ждут.
Это про секретаря райкома - они! Я усмехнулся: старая школа! Невольно подумалось, что и сам секретарь здесь такой же, ей под стать,- седенький, сгорбленный, с нечеловечески большими глазами за сильно увеличивающими стеклами очков.
Рывком сорвал с себя шинель, оглянулся, куда бы ее пристроить. Вон гвоздь.
- Нет, нет, не снимайте,- замахала руками женщи на.- У нас хоть и подтапливают, но все равно очень холодно.
Сама она сидела в платке, в ватнике и рыжих подшитых валенках.
- Молодой, не замерзну… Можно?- приоткрыл я дверь в кабинет.
- Да, да…
Секретарь, никакой, конечно, не старый и совсем не сгорбленный, тоже сидел в пальто. На письменном столе лежала ушанка, почему-то придавленная сверху пресс-папье, словно по комнате гулял ветер и мог ее снести на пол.
- Товарищ секретарь райкома, гвардии лейтенант
Клепиков…- начал я по армейской привычке и запнулся: какой же я гвардии лейтенант!
- Да ладно!- Он чуть приподнялся, протянул руку.- Моя фамилия Гравец,- произнес отчетливо, почти по складам.- Познакомьтесь, товарищи!
Тут только я заметил, что в кабинете мы не одни. Слева от меня, почти у самых дверей, сидел полный мужчина с широким скуластым лицом. Значит, верно: они ждут, никакая не "старая школа".
И сразу подумалось: этот по мою душу! Откуда? С завода? Со стройки?
Свою фамилию, в отличие от секретаря, он назвал невнятно, да и что она бы мне сказала? И по внешнему виду тоже ничего не определишь. Легко было Конан-Дойлю: сначала придумать всякие признаки профессии или характера, а уж потом по ним конструировать мгновенное "узнавание". Так бы и я сумел выйти в Шерлоки Холмсы! А что здесь узнаешь, если стоит перед тобой мужчина лет сорока - сорока пяти, тоже в пальто, как и секретарь, улыбается приветливо, жмет твою руку своей мягкой, но, чувствуется, сильной рукой и, так же как ты, на него, глядит на тебя во все глаза. Тоже, наверное, думает: ну-ка, что за подарочек преподнесла мне судьба в обличьи бывшего лейтенанта Красной Армии?
- Садитесь!
Секретарь указал на черное кожаное кресло рядом с письменным столом. Посреди сиденья резко выделялась аккуратная коричневая заплата. Мне понравилось: вот правильно, хоть война и точно такого материала не достать, а все равно должен быть порядок.
У себя в роте я тоже требовал порядка; ну пусть ничего нельзя было сделать с подворотничками и почти ничего с бритьем, зато за минометы я давал разгону. И когда ребята ворчали, что, мол. не все ли равно, из каких труб лупить по фрицам, из чищеных или закоптелых, они все равно не обидятся; старшина Филарет Егорыч, дед Бульба, как его звали в роте за почтенный возраст и крепкое сложение, всегда шуткой смягчавший мои, может быть, излишние строгости, убеждал обиженных: "Вот к тебе, скажем, гости заявились, из какой посуды их потчевать станешь? Из чугунка замаранного? Из черепка псиного?… Вот и хрицы. В гости пришли, так и подавай им гостинцы из самого что ни на есть чистого!"…
Жду. Кошусь на того, у двери.
- Ну, как жизнь?
Секретарь понимает, конечно, мое состояние, начинает с подходцем, издалека.
- Ничего, спасибо. Бьет ключом… И все больше по голове.
- Вот как! А мне говорили - по ноге,- улыбнулся секретарь.
О, да он не сухарь!
- А они взаимосвязаны, как все в природе,- ото звался я ему в тон.- По ноге стукнуло - голове новые заботы.
- Насчет диалектики товарищ явно подкован, а, Василий Кузьмич?- обратился секретарь к молчавшему третьему. И сразу опять ко мне:- Вот, продаю тебя, лейтенант. Кто дороже даст.
Он встал, и сразу же бросилась в глаза его левая рука, которая до тех пор была от меня скрыта столом. На руке чернела перчатка. Протез!
Фронтовик! Свой!
Секретарь заметил мой взгляд.
- Да,- он торопливо, словно смущаясь, завел руку за спину.- Меня тоже… ключом.
- Случайно, не на Северо-Западном?- поинтересо вался я.
- Финляндия. Еще в тридцать девятом. Ранение ерундовое, да потом обморозил… Твое слово, Василий
Кузьмич!
- Я-то за!- отозвался тот от двери.-Да вот он сам как?
- Ну, он тоже - за!- покосился на меня секретарь.- Работа интересная, ответственная.
Отвергая кота в мешке, я решительно покачал головой:
- Нет, так не пойдет. Вы сначала все разъясните.
И потом, есть одно соображение…
Я имел в виду Арвида. Решено вместе с ним - и точка!
- Куришь?
Секретарь вынул расшитый кисет, пачку тонкой папиросной бумаги.
- Нет, спасибо.
Он нарочно тянет. Не уверен, что я соглашусь? Значит, что-то такое - не слишком соблазнительное.
Одной рукой, прижимая кисет к груди, он быстро и ловко свернул цигарку, закурил. Снова опустился на свой секретарский стул.
Спросил неожиданно строго и официально:
- В Московском юридическом учился?
- Один курс.
- Почему ушел?
- Война.
- Причина уважительная… А вообще, как это дело - нравится?- продолжал расспрашивать секретарь.
Вон куда он гнет! Я сразу припомнил, что у нашего третьего, у Василия Кузьмича, когда он со мной здоровался, на миг мелькнул из-под расстегнутого пальто кусочек чего-то белого на плече,
- Вообще, да.
- Ну вот и договорились!- Секретарь глубоко за тянулся и, подержав дым в легких, с видимым удовольствием пустил его через ноздри.
- Но ведь и знать что-то надо, а я все перезабыл.
Разве одно только определение.- Вспомнив, я не удержался от улыбки, пояснил:- Преподаватель уголовного права заставил вызубрить. В наказание за не вовремя сданный зачет.
- Ну-ка, ну-ка!- почему-то заинтересовался Василий Кузьмич, даже встал, подошел ближе, остановился рядом в ожидании.- Давайте, тут уже по моей части.
- Пожалуйста!- И я отчеканил на одном дыхании:- "Противоправное умышленное или неосторож ное причинение одним лицом вреда здоровью или физических страданий другому лицу путем нарушения анатомической целостности тканей или правильного функционирования тканей или органов человеческого организма называется телесным повреждением".
- Вот так да!
Василий Кузьмич округлил глаза и даже прищелкнул языком. Я покосился неприязненно: зачем этот деланный восторг?
- Значит, подойдет?- спросил секретарь.
- С такими теоретическими знаниями?!
Нет, он нисколько не иронизировал. Тогда только одно: Василий Кузьмич давал понять, что все уже решено, и он не откажется от меня, даже если я вдруг закукарекаю или пройдусь на руках.
- У нас большинство людей вообще без всякой под готовки… Вот как раз вчера у меня был разговор в Октябрьском отделении, со Щукиным,- вы его знаете, Ар кадий Петрович…
- А, тот… "Милисия"?
- Во-во! Сотрудник наш,- пояснил мне Василий
Кузьмич.- Обычную схватку малолетних озорников квалифицировал как хулиганство. Я его спрашиваю: "Ты хоть понимаешь, Щукин, что такое хулиганство?" А он:
"Это, товарищ майор, когда без всякой надобности мор ду бьют!". Вот вам, пожалуйста!
Мы рассмеялись, и я про себя отметил, что Василий Кузьмич - майор.
- А ведь, между прочим, Щукин - один из самых старых наших участковых уполномоченных.
Он поднял палец, словно приглашая меня обратить на это обстоятельство особое внимание: мол, учти, какие широчайшие возможности открываются для тебя среди таких людей.
- Ваше слово, товарищ лейтенант,- секретарь смотрел на меня выжидающе.
- Бывший лейтенант,- уточнил я.
- Зачем бывший?- поправил майор.- Звание у вас сохраняется. Почти все наши работники уголовного розыска - офицеры.
Вот как! Даже не просто в милицию - в угрозыск? Честное слово, лучшее из всего, чего можно было ожидать!
Но и согласиться тоже нельзя.
Я взял и честно выложил им про наш с Арвидом договор: только вместе! Боялся, что прозвучит детским капризом: если меня, то и его тоже, иначе не пойду. Но они поняли, отнеслись по-серьезному.
- Можно заглянуть в его личное дело, Аркадий
Петрович?- попросил майор. И пока тот рылся в ящике стола, пояснил мне:- С кадрами зарез! Если я вернусь из райкома не с одним, а с двумя операми, то объявлю сам себе благодарность в приказе.
Он стал листать бумаги Арвида, и широкое его лицо довольно засветилось:
- Слушайте, Аркадий Петрович, настоящая находка!
Вы читали биографию?
- А как же! Бюро хочет рекомендовать товарища Ванага директором двадцать третьей школы. Верно, с ним самим я еще не беседовал… А он пошел бы в угрозыск?- секретарь, морща лоб, вопрощающе смотрел на меня.
- Думаю, да,- ответил я сдержанно, хотя был уверен, абсолютно уверен, что Арвид сразу согласится.
Подпольщик… Ему же страшно интересно будет!
И все-таки пришлось уламывать Арвида всей палатой. Больше всего смущал его письменный русский:
- Там писать много. А я делаю ошибки. Напишу, как тот царь: "Миловать нельзя казнить".
- Разберутся! И потом, какие у тебя ошибки! убеждал его Седой-боевой.- Я же видел твою автобиографию. Ну, написал "рассчитывать" с двумя "с". У них в угрозыске не так еще карябают.
- Неправильно?- удивился Арвид. Разве с одним?
- Ух ты!- подмигнув мне тайком, смущенно за скреб в затылке Седой-боевой.
Все как грохнут…,
Какой он молодец, наш Седой-боевой!
В тот вечер по госпиталю дежурил Борис Семенович, и он тоже принял участие в нашей атаке на Арвида, пожалуй, успешнее всех:
- Честное слово, товарищ Ванаг, если бы меня подозревали в преступлении, то лучшего следователя я себе и желать бы не стал.
- Думаете, пощадит?- спросил я чуть-чуть уязвленно.
- Думаю - разберется объективно.- Борис Семенович с укором смотрел на меня сквозь очки…
Через несколько дней все свершилось. Уголовный розыск обогатился сразу двумя Шерлоками Холмсами. Правда, нас направили в разные районы города.
- Поодиночке, среди опытных сотрудников, легче будет освоить дело,- пояснил наш новый шеф - начальник горотдела милиции майор Василий Кузьмич Никандров,- А там посмотрим…
Трудно было возразить: ни я, ни Арвид не знали оперативной работы.
Зато с квартирой мы устроились просто отлично. Как ни странно, помог подполковник Куранов. Вызвал меня, по своим административным склонностям, прямо в кабинет "ССЗ"- начальник госпиталя, которого он замещал, надолго застрял на курсах,- посмотрел искоса.
- Поселитесь на квартире одного нашего врача,- и пододвинул записку с адресом.- Его самого недавно отправили во фронтовой санбат, руководство госпиталя договорилось с женой.
- Спасибо за заботу,- холодно поблагодарил я,- но нас двое.
Он поморщился:
- Прерывать старших - признак дурного тона не только в армии.- Пожевал губами и добавил:- Мы договорились насчет двоих. Не смею вас больше задерживать.
В коридоре, привычно злясь на него, я вдруг подумал, что ведь никто, ни один человек не сделал нам столько добра, как Куранов. Ну, раны лечил - это, можно сказать, по служебной обязанности. А остальное? Я быстренько перебрал в уме: живем в палате, питаемся тоже в госпитальной столовой, в нарушение всех правил, квартиру нам подыскал, с секретарем райкома - теперь я уверен!- о нас говорил… Вот начальник госпиталя, мягкий, приятный человек. А сделал бы он столько для нас?
Я вернулся, приоткрыл дверь:
- Товарищ подполковник, большое-большое вам спасибо.
Куранов поднял голову от кипы бумаг, уставился на меня, опустив уголки рта, от чего лицо стало кислым.
- За все!- добавил я.
- А!- Он чуть качнул длинными пальцами, что, вероятно, должно было означать: какие пустяки!
И снова в свои бумаги.
Мне оставалось только закрыть тихонько дверь и идти в палату радовать Арвида, удивляясь дорогой странному умению этого чертова Куранова и всех людей подобного сорта запутывать еще больше и без того непростые человеческие отношения. Ведь доброе делают, доброе, но так, что хочется их же ругать.
А может, они вообще не задумываются о добре и зле и о том, как это выглядит со стороны? Просто делают, что считают нужным - и все!
4.
По личной просьбе майора Никандрова нас прикрепили к комбинатской столовой номер пять, которая считалась лучшей в городе. Мы сдали туда свои только что полученные карточки на хлеб, жиры, сахар и прочие жизненные блага, и так как столовая работала круглые сутки, вопрос с питанием можно было считать относительно решенным.
- Вам повезло,- сказал Василий Кузьмич, поговорив о нас по телефону с директором и получив его согласие -Это у них единственная столовая не на территории комбината.
- А на территории разве нельзя?
- Куда сложнее!
- Работникам милиции?- удивился я.
- Даже работникам милиции… Цех "Б",- произнес он коротко и значительно. Я понял: расспрашивать не следует, нечто очень секретное.
Так я впервые услышал о существовании цеха "Б"…
Подходил к концу последний день трехсуточного отпуска, который предоставили нам с Арвидом для устройства всяких личных дел.
Торжественная церемония переезда на квартиру, вернее, перехода, так как перевозить было нечего и не на чем, состоялась часов в пять вечера. В ней приняла участие половина новых жильцов, то есть я; Арвид должен был прийти позднее, он задержался в секторе учета райкома.
За день до этого мы познакомились с хозяйкой Варварой Сергеевной, маленькой, хрупкой, неутомимой и подвижной, как волчок, женщиной - никогда бы не подумал, что вот так выглядит бригадир одной из прославленных в городе фронтовых бригад химического комбината. Мне все казалось, когда я читал в газетах о делах таких бригад, что их возглавляют мужчины или если уж женщины, то обязательно здоровенные, мужеподобные, этакие Поддубные в юбках. Ведь шутка сказать: двенадцать, а то и четырнадцать часов в сутки с отдачей всех сил, почти без выходных! А питание… Мы уже успели на своем опыте познать, как обстоит с питанием в "гражданке".
Варвара Сергеевна, бледнолицая, светловолосая, в белом рабочем халате, мелькала по неприбранной маленькой комнате, как солнечный зайчик, пущенный зеркальцем из дома напротив,- мы с Арвидом едва успевали поворачиваться к ней лицом. Она спрашивала, рассказывала сама и одновременно убирала со стола, подметала пол, затапливала печь, делала мимоходом, или, лучше сказать, мимобегом, еще десяток всевозможных мелких дел.
Количественные изменения тут же, на наших изумленных глазах, переходили в качественные. В комнате вдруг сразу стало чисто, уютно, а когда все скамьи и табуретки были расставлены по местам, то даже и просторно.
Варвара Сергеевна схватила платок с вешалки, сунула мне в руку ключ:
- Одна к вам просьба, ребята. Вечером, когда будете приходить домой, загоняйте с улицы моего пострела. Совсем от рук отбился, прямо беда!
И упорхнула, часто перебирая тоненькими, в латаных - перелатаных валенках, ножками, обратно к себе на комбинат - она отпросилась ненадолго, только чтобы встретиться с нами.
А как звать пострела - сказать позабыла…
Наше новое жилье помещалось в длинном, как океанский корабль, двухэтажном бараке с такими же длинными коридорами на каждом этаже. Внутри сходство с кораблем, только не с комфортабельным лайнером, а с аварийным доходягой, еще больше увеличивалось - по обе стороны коридора, наподобие кают, тянулись бесчисленные комнаты.