Желающих испытать переселение душ оказалось много. Устроитель вечера едва сдерживал их. На сцену еще прорвались сильно накрашенная дама в сбившемся на сторону парике, совсем молоденький юноша, похожий на Руди Баумана, то и дело нервно поправлявший галстук и по-цыплячьи вытягивавший тонкую, детскую шею, и человек, прекрасно знакомый с детства не только мне, но, наверное, доброй половине сидевших в зале, - наш старый учитель математики Пауль Домберг. У нас в гимназии его прозвали "Коперником", не помню уж почему. Высокий, тощий, сутулый - я сразу его узнала. Похоже, его не брало время. Неужели он до сих пор преподает?
Ну уж он-то никак не мог ни с кем быть в сговоре. Да и вообще никто из вышедших на сцену, по-моему, не был подставным лицом, тайным сообщником йога.
Рассадив шестерых добровольцев возле журнального столика, профессор деловито проговорил:
- Ну что же, тогда начнем. Прошу вас, мадемуазель… - И он галантным жестом пригласил смуглую девушку пройти вместе с ним за ширму.
О чем они там беседовали, не знаю, но уже минуты через три девушка вернулась на свое место, а индус пригласил за ширму моего мужа. Морис тоже вскоре вернулся, сияя, словно увидел за ширмой нечто совершенно необыкновенное.
Мы с комиссаром переглянулись.
Так, один за другим, за ширмой побывали все шестеро добровольцев. Теперь они снова сидели возле столика и глядели на профессора. А тот в свою очередь задумчиво поглядывал на них, поглаживая бороду, и, наконец, решительно объявил, что находит наиболее подходящими для духовного контакта очаровательную мадемуазель Бару, - он поклонился девушке, - и господина, сидящего крайним справа. Имени его он, к сожалению, пока не знает…
- Пауль Домберг, к вашим услугам, господин профессор, - подсказал ему, привстав, просиявший "Коперник".
- Очень рад, - поклонился ему йог. - Остальных же, - он развел руками, - я благодарю за готовность принять участие в опытах и прошу вернуться на свои места в зале.
Побагровевший еще больше коммивояжер покинул сцену с гордым и независимым видом. Паренек потоптался и, понурившись, чуть не плача от обиды, поплелся за ним. Но мой муж и накрашенная дама не собирались сдаваться. Они подошли к йогу и стали ему что-то горячо доказывать. Улыбаясь, кланяясь и качая головой, он отступал под их натиском, пока его не выручил устроитель вечера. Пришлось даме и Морису покинуть сцену.
Однако мой супруг вернулся на свое место вовсе не огорченным, а с видом победителя.
- Ничего, он от меня не уйдет, - зловеще сказал Морис, усаживаясь рядом со мной. - Ну ловок!
- Что там было, за ширмой? - спросила я.
- Потом расскажу.
- Теперь я прошу тех, кто хорошо знает отобранных мною добровольцев, встать и представить их всем присутствующим в зале, - объявил йог. - Кто хорошо знаком с мадемуазель Бару?
В дальнем конце поднялся молодой человек в очках с дымчатыми стеклами и заявил, что он готов поручиться перед уважаемой аудиторией за мадемуазель Жанну Бару.
- Она инженер-химик, мы работаем вместе в лаборатории фармацевтической фирмы "Уна". Я знаю ее уже несколько лет и могу поручиться за милую Жанну, как за самого себя. Уверен, что ко мне присоединятся все ее многочисленные друзья.
Его дружно поддержала сидевшая рядом веселая компания.
- Благодарю вас, милые дамы и господа, - сказал профессор Брахмачария. - Я думаю, ни у кого не будет возражений против участия в опыте очаровательной мадемуазель Бару. Нет?
- Нет! - дружно ответил зал.
- Превосходно. Поздравляю вас, мадемуазель. Вы пленили всех! А теперь я попрошу, чтобы кто-нибудь точно так же представил нам мосье Домберга.
Но тут со всех сторон раздались голоса:
- Не нужно!
- Мы его прекрасно знаем!
Йог развел руками и поклонился "Копернику", который чуть не прослезился от полноты чувств. Я была очень рада за старика, что его так любят.
Тем временем профессор подал знак, и на сцену вышел молодой человек в пестром спортивном пиджачке, неся на подносе два маленьких хрустальных стаканчика. Он поставил их на журнальный столик и ушел. А йог вынес из-за ширмы сосуд причудливой формы и осторожно, с благоговением налил из него в стаканчики какую-то темную, словно маслянистую жидкость.
Унеся сосуд обратно за ширму, он вернулся и жестом предложил девушке и преподавателю математики взять стаканчики. Те повиновались, но не очень уверенно.
- Выпейте этот священный напиток, не бойтесь! - громко и властно приказал йог. - Отведав его, люди впадают в особый транс, родственный гипнотическому сну, и у них пробуждаются самые глубинные воспоминания о прежних воплощениях их души. Если вы пришли сюда, чтобы приобщиться к тайне, то должны слушаться меня во всем, свято верить мне! Пейте!
Девушка и "Коперник", переглянувшись, выпили темную жидкость.
Профессор Брахмачария мягко взял их за руки, как детей, и подвел к ширмам, предложив каждому выбрать себе кушетку и устроиться на ней поудобнее. Мне с моего места было видно, что он склонился сначала над девушкой, словно произнося магические заклинания. Это напоминало сеанс гипноза, какие часто проводил при мне Морис. Действительно, девушка вскоре перестала шевелиться и вроде бы заснула. Потом то же самое йог проделал с "Коперником".
Тогда индус вышел на авансцену и предложил выбрать авторитетную комиссию из трех - пяти человек, которым все тоже доверяют.
Морис тут же вскочил и снова первым ринулся на сцену, не ожидая, пока кто-нибудь назовет его имя. Было совершенно ясно, что уж в комиссию-то он попадет непременно…
Устроителю вечера не оставалось ничего иного, как помочь Морису подняться на сцену, хотя лицо у толстяка стало при этом довольно встревоженным. Он тоже, видимо, неплохо знал моего мужа. Но в разных концах зала начали выкрикивать имена кандидатов, и господину Арвиду пришлось наводить порядок.
На сцену вышел уже знакомый паренек в спортивном пиджачке и с равнодушно-деловым видом начал налаживать стоящий на одном из столиков магнитофон. За ним появились две немолодые стенографистки и также деловито расположились за другим столиком: сели, разложили блокноты и карандаши, поправили абажур у лампы.
Из зала продолжали называть имена кандидатов, толстяк переспрашивал, записывал их в блокнот. Морис помогал ему.
Профессор не обращал внимания на эту суету. Он колдовал за ширмами, переходя от одной кушетки к другой. Что он там делал, не было видно. Дважды Морис попытался заглянуть за ширмы, но каждый раз йог останавливал его, укоризненно покачивая головой.
Комиссара Тренера это веселило все больше. А я уже начинала злиться на мужа, опасаясь скандала.
В комиссию, кроме Мориса, вошли молодой инженер, поручившийся за Жанну Бару, и один из неудачливых добровольцев - здоровяк с багровым лицом, действительно оказавшийся коммивояжером - "генеральным представителем фирмы", как он себя гордо назвал. Возглавил комиссию сам устроитель вечера.
Когда они все сели на стулья возле столика с магнитофоном, профессор Брахмачария сказал:
- Я прошу уважаемых членов комиссии решить, о пребывании в какой именно исторической эпохе души каждого участника опытов они хотели бы узнать. Прошу наметить по две эпохи, не больше, - как вы сами убедитесь, вопросы, которые вы станете задавать, займут немало времени. Их тоже, кстати, нужно подготовить заранее.
Члены комиссии начали совещаться между собой, словно заговорщики, стараясь говорить так, чтобы йог их не подслушал. Главенство среди них, конечно, захватил Морис, к явному огорчению устроителя вечера.
Но профессор вовсе и не пытался подслушивать, о чем они совещаются. Он по-прежнему продолжал свои загадочные пассы, переходя от одной кушетки к другой.
Совещались члены комиссии довольно долго. В зале уже начали кашлять и переговариваться. Наконец председатель комиссии поднялся с бумажкой в руках и объявил, что вопросы готовы.
Индус поклонился, плавной, танцующей походкой подошел к Жанне Бару, склонился над нею и что-то проговорил. Она подняла голову и привстала, озираясь вокруг. Йог помог ей подняться и вывел за руку из-за ширмы. Она остановилась посреди сцены, смущенно поправляя волосы. Что-то успокаивающе приговаривая, профессор Брахмачария усадил ее в кресло, а сам отправился за старым учителем.
"Коперник" вышел из-за ширмы тоже смущенный и озадаченный. Профессор усадил его в другое кресло, неподалеку от Жанны. Коммивояжер расхаживал вокруг них с таким видом - дескать, уж его-то не проведешь…
- Я думаю, никто не станет возражать, если мы начнем с мадемуазель Бару, не так ли, господа? - сказал йог. - Отлично. Прошу огласить первый вопрос.
Председатель комиссии заглянул в листочек и торжественно провозгласил:
- Нам бы хотелось знать, что госпожа Бару может припомнить о событиях тысяча двести девяносто первого года…
Зал оживился. Вопрос был коварный. Наверняка его придумал мой муженек. Ведь тысяча двести девяносто первый год - это, так сказать, канун рождения нашей Швейцарии, объединение первых трех "лесных" кантонов - Ури, Швица и Унтервальдена. События эти достаточно полно отражены в архивных документах и хорошо всем известны. Но о них существует и немало легенд, знакомых каждому швейцарцу с детства. Самую распространенную из них знает, пожалуй, весь мир - легенду о славном Вильгельме Телле, его отважном сыне и о жестоком наместнике Гесслере.
Тут и таилась ловушка: ведь народные предания во многом расходятся с действительными историческими фактами. Ни в одном документе тех времен вообще не упоминаются ни наместник Гесслер, ни Вильгельм Телль. Они явно порождены народной фантазией. Что же станет вспоминать душа Жанны - исторические факты или народные предания? В любом случае ее можно будет уличить в неточностях.
Зал настороженно притих. Но профессор Брахмачария остался совершенно невозмутим.
- Вы хотите знать, что видела и ощущала душа мадемуазель Бару именно в этом году? - переспросил он.
- Да. Именно в тысяча двести девяносто первом году, осенью, - опережая председателя, весело сказал Морис и чарующе улыбнулся йогу.
- Пожалуйста.
Повернувшись к девушке, индус произнес негромко и деловито:
- Итак, прошу вас сосредоточиться, не думать ни о чем постороннем и вспомнить, где была и что испытывала ваша бессмертная душа осенью тысяча двести девяносто первого года!
Мадемуазель Бару смотрела на него с виноватым видом и смущенно моргала.
- Осень тысяча двести девяносто первого года! Постарайтесь припомнить! Спокойно! - властно выкрикнул йог каким-то жестким, вибрирующим голосом.
Девушка вдруг, как зачарованная, медленно встала с кресла.
- Я тополь. Я серебристый тополь, - сказала она.
- Пожалуйста, господа, задавайте вопросы, - опять вкрадчиво произнес профессор Брахмачария, отошел в сторону и встал там, скрестив руки на груди.
В зале было так тихо, что отчетливо слышался шелест ленты, бегущей с одной катушки магнитофона на другую. Сидевший рядом с Жанной "Коперник" изумленно уставился на девушку.
Председатель смутился и начал совещаться с другими членами комиссии. Еще бы! Попробуйте-ка быстро придумать, о чем можно спросить серебристый тополь?..
- Где вы… э-э… находитесь? - наконец спросил председатель комиссии.
- Я расту на склоне небольшого ущелья. По дну его течет ручей.
- Вы находитесь одна в этом ущелье? - задал вопрос знакомый Жанны, молодой инженер в очках.
- Нет, нас здесь много, целая роща! Все ущелье заросло густым лесом. Тут и тополя, и липы, и дубы. Рядом со мной растет старый-престарый дуб. Ему уже, наверное, лет двести.
- А вам сколько лет? - спросил председатель комиссии.
- О, мне всего восемнадцать лет. Я совсем молодой тополек.
Девушка была в каком-то трансе, словно и впрямь где-то далеко отсюда. Но глаза у нее оставались открытыми, она прекрасно понимала вопросы. Что за чертовщина?!
Я посмотрела на комиссара Тренера. Он не удержался и подмигнул мне с явным восхищением.
Члены комиссии снова начали перешептываться, поглядывая на мадемуазель Бару.
Один Морис сидел, сложив руки на груди и вытянув ноги, иронически поглядывал на йога и девушку и не задавал никаких вопросов. Неужели он уже разгадал, в чем тут дело?
Пауза затягивалась, но в зале царила тишина.
- Скажите, а какая сейчас погода в вашем ущелье? - нашелся наконец инженер.
- Сегодня теплый осенний день. С утра дул сильный ветер, так что я даже устала раскачивать ветвями. Но теперь он успокаивается, и я отдохну, - не задумываясь ни на миг, ответила мадемуазель Бару.
- Есть еще какие-нибудь вопросы? - спросил Брахмачария.
Председатель комиссии обескураженно покачал головой.
- Тогда вернитесь к нам, мадемуазель, - властно приказал йог, поворачиваясь к девушке. - Вы опять с нами.
И, повинуясь этому приказу, девушка вдруг как ни в чем не бывало мило улыбнулась, села в кресло, с веселым удивлением поглядывая в зал. Похоже, ее смешили наши изумленные лица. Значит, она ничего не помнила из того, о чем только что рассказывала вполне здраво?
- Не беспокойтесь, мадемуазель, отдыхайте. Все хорошо, вы обо всем узнаете потом, прослушав магнитофонную запись, - успокоил ее индус. - И получите заверенную копию стенограммы, где также все будет точно зафиксировано - и вопросы комиссии, и ваши ответы. А сейчас мы продолжим опыт. Прошу вас, господа. Какая еще эпоха вас интересует? Только, пожалуйста, учтите: когда перед участниками опыта ставят слишком узкие и тесные рамки времени, это бывает иногда не очень интересно. Вы только что в этом убедились сами. А предлагая участникам опыта более широкий интервал времени, вы даете им возможность вспомнить самые яркие и впечатляющие переживания души в рамках интересующей вас эпохи. Итак, прошу вас.
- Нам бы хотелось узнать, кем была мадемуазель в эпоху первобытного общества, - неуверенно произнес председатель комиссии, поглядывая на скептически улыбавшегося Мориса. Видимо, тот был против этого вопроса.
Профессор Брахмачария тоже не удержался и улыбнулся.
- Это эпоха в сотни тысячелетий, - развел он руками. - Другая крайность. Но ничего, мы выберем из нее какой-нибудь более определенный отрезок времени. Скажем, двадцатый век до нашей эры. Вас это устроит, господа? - обратился он к членам комиссии.
- Вполне!
- Будет очень интересно, профессор.
- Пожалуйста. - Бородатый йог повернулся к девушке, с любопытством слушавшей разговор, и властно произнес:
- Сейчас двадцатый век до нашей эры! Какие самые сильные воспоминания о перевоплощениях вашей души в то столетие сохранились у вас? Вспомните! Мы ждем!
Едва он произнес это, как и поза, и выражение лица девушки снова стали быстро меняться. Теперь она сидела в кресле напряженно, словно готовая вот-вот вскочить и броситься бежать. Она насупилась, лицо у нее стало встревоженным, злым.
- Меня зовут Лам, - сказала она низким, хриплым голосом. - Я женщина самого могущественного племени в этих краях…
"Коперник" с наигранным ужасом отодвинулся от нее подальше, но было видно, что его всерьез тревожат и удивляют эти непонятные превращения с девушкой. В зале опять раздались смешки. Но молодая художница ничего не видела и не слышала вокруг.
- Вместе с другими женщинами я сижу перед хижиной и чиню меховую одежду, готовясь к близкой зиме, - продолжала она.
- Чем вы шьете? - спросил коммивояжер.
- Костяными иглами, в них продеты высушенные жилы животных. Мы пришиваем застежки, вырезанные из оленьего рога…
- Ваше поселение находится в горах? - задал вопрос и Морис.
- Нет, оно расположено посреди озера… На воде. Наши хижины стоят на сваях. А горы обступили озеро со всех сторон. Туда, в горы, ходят только мужчины - охотиться на козлов. А мы ждем их, готовя теплую одежду к зиме.
- Уважаемые дамы и господа! - обратился индус к залу. - Может, кто-нибудь из вас хочет о чем-либо спросить?
В третьем ряду поднялась пожилая полная дама с пунцовыми пятнами на лице от волнения.
- Пожалуйста, мадам.
Операторы начали поспешно наводить на даму свои камеры, смутив ее еще больше.
- Скажите, пожалуйста, чем вы питаетесь? - срывающимся голосом спросила она.
- Мы едим рыбу, лягушек, ракушки, - ответила Жанна.
Полная дама не смогла сдержать гримасы отвращения и поспешно села.
- А мясо? Разве вы не едите мясо? - ужаснулся коммивояжер.
- Очень редко, - ответила художница с сожалением в голосе и покачала головой. - Когда охотники приносят мясо, наступает большой праздник, - добавила она, и лицо ее просветлело.
Потом, отвечая на вопросы то членов комиссии, то любопытных зрителей, она рассказала, что неподалеку в скалах есть священная пещера, где каждый год юношей и девушек посвящают во взрослых, полноправных членов племени. Скоро этой чести удостоится ее дочь, Нея. Стены в пещере разрисованы изображениями быков и оленей, а посреди нее стоит фигура ревущего медведя, вылепленного из глины, точно живого…
Задавали еще вопросы. Я, признаться, их все не запомнила, пытаясь понять, в чем же дело. Но девушка отвечала быстро, четко, не задумываясь. Вопросы явно не ставили ее в тупик. Значит, она в самом деле как бы видела внутренним взором все, о чем рассказывала?
Нет, она не притворялась! Сейчас она действительно была женщиной давних времен - голодной, запуганной, мечтающей о куске мяса.
- А на каком языке вы говорите между собой? - вдруг спросил девушку Морис и не удержался, чтобы не добавить ехидно: - На первобытном? Продемонстрируйте его нам, скажите хоть несколько слов.
Она молчала, словно не слыша или не понимая вопроса. Вместо нее ответил йог:
- Мы все оценили вашу иронию, дорогой профессор, но в данном случае для нее нет, как мне кажется, оснований. Достаточно, что мадемуазель назвала нам, как ее звали в те времена. Понятно, каждая душа рассказывает о своих прежних перевоплощениях на том языке, который наиболее удобен, близок и понятен ей сейчас. Это вполне логично. Иначе мы никогда ничего не смогли бы узнать о перевоплощениях этой души в растение или животное, ибо какой может быть у растения и бессловесного животного язык, понятный нам, людям?
Морис что-то пробурчал, но возразить ему, похоже, было нечего.
- Благодарю вас, мадемуазель! Вы опять с нами. Вам надо отдохнуть, спасибо, - сказал индус, помогая девушке подняться с кресла. - Как вы себя чувствуете?
- Хорошо… Кажется, хорошо, - неуверенно ответила она.
Йог помог ей сойти со сцены и подошел к учителю математики.
- Как вы себя чувствуете, мосье Домберг?
- Превосходно, - бодро ответил тот, хотя явно отчаянно волновался. - Куда вы отправите меня, дорогой профессор?
- Это будет решать уважаемая комиссия, - с улыбкой развел руками индус и слегка поклонился в сторону совещавшихся членов комиссии. - Вы готовы, господа?
- Да, - ответил, поднимаясь, председатель.
- Какая эпоха вас интересует?
- Семнадцатый век. Скажем, середина семнадцатого века.
- Пожалуйста, - кивнул йог и повернулся к учителю математики.
Тот пожал плечами, показывая, что этот период истории не вызывает у него решительно никаких воспоминаний, но профессор Брахмачария остановил его:
- Будьте внимательны! Не спешите. Сосредоточьтесь! Не отвлекайтесь никакими посторонними мыслями. Припоминайте, припоминайте! Середина семнадцатого века. Прошу вас!