Ровно в десять я вошел в свой подъезд, где почему–то ни одна лампочка не горела. Вдобавок и лифт не работал. С самыми дурными предчувствиями бегом взлетел я на пятый этаж. В щелку под дверью пробивалась полоска света. Я отпер и вошел. Катя сидела на полу под вешалкой, привалясь к стене, и тихонько, по–щенячьи поскуливала. Рубашка на ней была разорвана до пупка и живописно свисала с плеча. Левая сторона лица страшно распухла и отдавала глянцевой синью. Широко открытый правый глаз она устремила на меня, но в нем было мало жизни.
- Кто?! - спросил я.
В ответ неясное бормотание из разбитого рта.
Я помог ей подняться и довел, почти донес до ванной. Там у меня была аптечка со всем необходимым. Минут за пятнадцать я привел ее в порядок: умыл, смазал ссадины йодом и сделал холодный компресс на левую щеку, обмотав голову махровым полотенцем. Концы полотенца завязал на макушке, и когда она взглянула на себя в зеркало, то уже попыталась улыбнуться. Лучше бы она этого не делала, потому что от ее улыбки у меня сердце застучало, как от чи- фира.
Уложив в постель, я заставил ее выпить рюмку коньяку и горячего чаю с медом и молоком.
История с ней приключилась такая. Возвращалась Катя позже обычного, в восьмом часу, потому что накануне выскребла, выскоблила всю квартиру, а сегодня надумала переклеить обои на кухне: заезжала в "Тысячу мелочей" и еще в два хозяйственных магазина, но так и не подобрала ничего подходящего. На автобусной остановке к ней привязался высокий симпатичный парень и предложил донести до дома сумку с продуктами. Поклялся, что никогда не встречал Девушки с такой потрясающей фигурой. У нее не возникло и тени подозрения. Она привыкла к тому, что мужчины день и ночь рыщут по городу и ищут, где им обломится. Но она, Катя, никогда не знакомилась на улице ("А я?" - "Ты - особый случай!") и держала себя с парнем хотя и корректно (чтобы не злить), но строго. Заподозрила неладное только тогда, когда к ее провожатому возле самого дома присоединился второй юноша, ухватистый громила с наглыми, "взъерошенными" глазками. Естественно, она не собиралась идти с ними в подъезд, начала упираться, но они ее туда втолкнули. Как на грех, возле дома никого не было, а в подъезде темно. Катя им сказала: "Ребята, вот у меня в сумочке семьдесят тысяч и еще есть золотое колечко. Берите, только не бейте!" Они так загоготали, словно услышали анекдот.
- Саша, я очень испугалась. Знаешь, в животе так все обмякло, и, кажется, я описалась.
Бандиты повалили ее на пол, один уселся на плечи, зажав ее между ног, а второй потребовал, чтобы она сделала ему минет. От страха Катя его укусила, но не поняла за что, за что–то мягкое. После этого они начали пинать ее ногами, приговаривая: "Не кусайся, сучка, не кусайся, зубы вырвем!" Но били не очень сильно, больше для потехи. Только один раз тот, которого она укусила, увлекся и с криком: "Посылаю под штангу!" врезал ей ботинком в лицо. Катя потеряла сознание, а когда очнулась, то одна лежала в темноте под батареей. Сумочку и продукты они унесли с собой. Кое–как Катя доползла до пятого этажа, отперла квартиру, и вот… Но еще вот что важно: когда они ее метелили, один сказал: "Передай своему кобельку, это только аванс!"
- Ты понимаешь что–нибудь? - спросила Катя. - Что значит - аванс? Они еще меня будут бить?
- Не думаю. Скорее, теперь на меня переключатся.
Как бы для того, чтобы подтвердить мои слова, затарахтел телефон и тот же подонок, который звонил на днях, слащавым голосом поинтересовался:
- Ты зачем, гнида, полторы тысячи взял? Чтобы папу за нос водить?
- А кто твой отец? Орангутанг или крокодил?
- До скорой встречи, - пообещал звонивший и повесил трубку.
Посреди ночи мы занялись любовью, и честное слово, такого со мной еще не было. Если мы не развалили кровать, то только потому, что она была куплена еще в те незабвенные времена, когда человек человеку был друг, товарищ и брат.
Глава восьмая
- Отвезу тебя домой, - сказал я Кате за завтраком. - Отлежишься денек–другой. Тем временем все уладится.
- Что уладится?
Она уже позвонила на работу и предупредила, что заболела.
- Что уладится, Саша? - повторила она.
Я помешивал сахар в кофе серебряной ложечкой и старался на нее не смотреть, потому что, когда смотрел, она мгновенно поворачивалась боком.
- Да пропади оно все пропадом. Сегодня же дам отбой. Кстати, ты зря стесняешься. Синяки украшают женщину. Это очень современно. Вроде кожаной тужурки.
- Хочешь отказаться от проекта?
Пора было вспылить, и я вспылил:
- Миленькая, какой, к черту, проект! Они нас пристукнут, как двух кроликов, вместе или по очереди. Как им заблагорассудится.
Теперь она глядела на меня в оба глаза, темный огонь завораживал меня.
- Саша, ты такой трус?
- Думай как хочешь. Я только не понимаю, из- за чего ты–то переживаешь? Тебя каким боком касается проект?
- Тебе дорога эта работа, а ты дорог мне. Я ведь тебя полюбила.
Ничего не скажешь, умела она облекать свои мысли в простые, но исчерпывающие слова.
- Прошу тебя, Катя, оставь. Я все сам улажу. Сегодня же улажу… А мы с тобой давай–ка слетаем на юг. Я знаю одно хорошее местечко. У тебя когда отпуск?
- Ты себе не простишь, если откажешься от этой работы.
У меня была когда–то жена, которую я любил, и были другие женщины, с которыми я спал, но все они были чужие. Это рано или поздно обнаруживалось. С ними было тяжело, потому что приходилось много врать, чтобы наладить хоть какой–то бытовой контакт. Катя была вся моя, как рука или сердце, не прошло двух дней, как я это почувствовал. Ощущение того, что она принадлежит мне вся целиком, было слегка жутковатым. Словно она знала какую–то про меня сокровенную тайну, которую и сам я когда- то знал, которой упивался, но однажды забыл и вспомнить больше не мог.
- Будешь зудеть, поссоримся, - сказал я. - Тебе это надо?
- Милый, не так просто поссориться со мной, - улыбнулась она.
Через час я высадил ее из машины в Текстильщиках, взяв слово, что она носа не высунет из родительского дома без моего разрешения.
Сам поехал в мастерскую, оторвал ребят от дела и рассказал им все как на духу. Неприятные новости они восприняли довольно хладнокровно.
- Ну, сволочи! - сказал Зураб. - Жить не дают и работать. Обложили, как волков.
Коля Петров заметил:
- Совсем будет худо, если отберут аванс.
Из мастерской отправился в министерство к Гас- паряну. Удачно просочился внутрь и молча положил перед ним золотой портсигар.
- Понимаю тебя, - сказал Гаспарян, непривычно задумчивый. - Но проблема уже снята. Больше вам не будут чинить препятствий. Спокойно продолжайте работать.
- Препятствия - ерунда. Жить охота.
- Ни к чему такой трагический тон, - Гаспарян усмехнулся снисходительно. - Обыкновенное недоразумение. Везде есть горячие головы. Но вопрос, повторяю, улажен. Я мог бы посвятить тебя кое в какие тонкости, но не уверен, что это необходимо. В двух словах так: у меня есть недоброжелатели, которые решили насолить вот таким необычным способом. Ну чисто по–детски. Дескать, нам не угодишь - не будет у тебя дачи. О, если бы ты знал, Каменков, какие затейливые интриги плетутся иной раз в этих кабинетах. Впрочем, я и сам удивлен, что они прибегли к пещерным методам.
- Кто - они?
Гаспарян постучал карандашиком по мраморной столешнице, и я понял, что зарвался. Острым взглядом он предупредил: сюда не лезь. Но заговорил мягко:
- Давай забудем об этом, хорошо? Подарок возьми, не обижай… Ладно, расскажи лучше, как продвигаются дела, - взглянул на ручные часы. - Еще есть шесть минут.
- Работа идет по плану, но в такой обстановке…
- Хочешь разорвать контракт?
Глаза его брызнули льдом. Любопытно было видеть, как из–под маски респектабельного чиновника неуловимо клацнули челюсти крупного хищника.
- Я хочу гарантий безопасности. Мне и моим людям.
- Каменков, миром правят деньги, а они у нас есть. Понимаешь, о чем я?
- Пожалуй.
- Когда можно посмотреть эскизы?
- Через три дня.
- Забери портсигар… Да, и вот что. Я договорюсь с органами, пришлют вам пару человечков для охраны. Ну, давай лапу, архитектор!
Из министерства я поехал в "Факел", к Огонько- ву. По дороге из автомата позвонил Кате. Она сама сняла трубку.
- Что поделываешь? - спросил я, мгновенно разомлев от ее чудного голоса.
- Жду твоего звонка. Соскучилась - ужас!
- У меня хорошие новости. Начальник обещал, больше пока бить не будут.
- Здорово! Вечером увидимся, да?
- Вряд ли. Скорее всего, заночую в мастерской.
- Ой, а завтра?
- Я позвоню попозже. Ты поспи.
- Я не хочу спать!..
С глупой улыбкой, самодовольный и энергичный, я вошел в кабинет шефа. У него сидели двое крутошеих молодых людей с добродушными физиономиями бенгальских тигров. В их роде занятий можно было не сомневаться. При моем появлении они синхронно сдвинулись ко мне, как две скалы.
Георгий Саввич велел им пожать мне руку.
- Самый ценный наш кадр, - объяснил тиграм. - Его трогать нельзя.
Тигры важно закивали, и он отпустил их властным движением руки.
- Ну чего ты все бродишь? - ворчливо обратился ко мне. - Чего не работаешь?
Я рассказал ему о вчерашнем происшествии и о том, как побывал у Гаспаряна.
- Ну и что Гаспарян?
- По–моему, он где–то в облаках витает. Как и вы, Георгий Саввич.
- Напротив, он в полном порядке. Я тоже с ним пообщался. Похоже, тревога ложная.
- Нельзя ли поподробнее?
Прежде чем ответить, Огоньков кликнул свою новую секретаршу, бабу Зою, и велел подать кофе и бутерброды. Зоя презрительно фыркнула. Эту сорокалетнюю бесприданницу шеф переманил из Госкомимущества, где она, по слухам, ублажала чуть ли не самого Чубайса, и очень этим гордился, хотя в душе, видно, понимал, что сделал что–то не то. От женщины в Зое сохранилось только то, что она носила юбку, все остальное было от Госкомимущества. Я бы не рискнул остаться с ней наедине в темной комнате. Уверен, что вышел бы без трусов. И никто из нормально опасливых людей не рискнул бы, кроме Георгия Саввича. Чтобы как–то сгладить свой промах, он уверял, что у нее есть много достоинств, например, не курит и не пьет водку. Но и это было вранье. От бабы Зои за версту разило анашой, и в графине у нее вместо воды была перцовая настойка.
Через минуту она вернулась с подносом, на котором стояла чашечка кофе и тарелка с бутербродами. Не глядя в мою сторону, пробурчала:
- Тебе не хватило, кипяток кончился.
- Спасибо, Зоя Павловна! А я кофе и не пью днем. Как вы всегда угадываете?
- На всех не напасешься, - продолжало скрипеть удивительное создание. - Отпускают по тыще на день, а угощения требуют, как в ресторане. Видали! Кофе, коньяк, может, еще птичьего молока подать за те же деньги?
Договаривала уже в дверях, провожаемая нашими восхищенными взглядами.
- Повезло вам, Георгий Саввич! Может, она одна такая на всем свете.
Шеф поднял палец в потолок:
- Там воспитывали, чуешь! На, возьми мою чашку. Веришь ли, я сам с ней побаиваюсь лишний раз связываться… Так что, Саня, тебе интересно, что я выяснил?
- Где–то я читал, Александр Васильевич Суворов…
- Погоди с Суворовым. У нас все проще. Кому- то он вывоз цветняка перекрыл, кому–то, кажется, из своих, из армянской диаспоры. Те, естественно, взъелись: век будешь помнить, землячок! Подрядили Могола. Слышал про такого?
- Откуда?
- Известный посредник в разборках по экспорту. Ну, да тебе и не надо знать, крепче спать будешь. Могол вроде чугунного пресса. Давит не спеша, но в лепешку. Наш–то, Гаспарян, понял, что погорячился, откупного дал. Сумма громадная, точно не знаю какая, но дело закрыто. Шабаш. Мы с тобой тут вообще сбоку припека, подвернулись под горячую руку. Но могло быть, конечно, хуже. Все, Саня, забудь! Через месяц, не позже, выходим на местность. Управишься?
Я вздохнул с облегчением: не верить шефу глупо, потому что он тоже рискует…
Глава девятая
Два дня работали без помех, взаперти, не покидая мастерской, и опять это было как счастливое мгновение. На третий день Огоньков по телефону вызвал меня к себе и передал сокрушительную новость: наш могущественный заказчик неожиданно выехал в командировку в Англию, неизвестно на какой срок, и даже не оставил точных указаний.
- И что это значит? - спросил я.
Георгий Саввич был раздражен, взвинчен, таким он редко бывал.
- То и значит, что никак они сферы влияния не поделят. А мы тут изворачивайся. За три года четвертый пересменок идет. Стабильность, черт бы их побрал!
- Надо ли так понимать, что Гаспарян обкакался и удрал?
Георгий Саввич смотрел на меня как на пустое место.
- Не нравится мне все это. Надо, пожалуй, тормознуть.
- С чем тормознуть? С проектом?
- Если бы только с проектом, если бы…
Было видно, что он не намерен продолжать разговор, какие–то более серьезные заботы его тревожат.
А может, вспомнил с сожалением безоблачную партийную молодость.
- Давай так, Саня, вы работайте потихоньку, а я буквально в ближайшее время дам знать, как и что. Не расстраивайся преждевременно.
В подавленном настроении я вернулся в мастерскую и выложил все друзьям. Коля Петров принес из кладовки непочатую бутылку "Кремлевской". Похоже, берег именно для такого случая. Выпили по маленькой под яблочко. Вот–вот должна была подъехать Галя с обедом, но Зураб перезвонил и велел ей сидеть дома. Как и Коля, как и я, он не выглядел особенно удрученным, но по существу дела был наполовину убит.
- Пусть бы они все поскорее передавили друг друга, - произнес мечтательно. - Но ведь не передавят. Так и будем теперь ишачить на крыс.
- Что же делать, - неожиданно мягко заметил Коля Петров. - Я больше ничего не умею. Кто даст работу, тому и спасибо. Да потом - жизнь на нас не кончается. Бывали времена и похлеще. Монголы, поляки, немцы. Земля под ногами горела, не то что сейчас. И все равно мужик возделывал поле и дома продолжали строить. Не нами заведено.
- Заведено не нами, - согласился Зураб. - Нами разрушено.
Выпили еще по стопке и разъехались по домам, условясь, что я им перезвоню попозже.
Зураб поймал такси, а Колю я подвез до дома: нам было по пути. По дороге он прикладывался к бутылке и тихонько посмеивался, когда нам подрезала нос очередная иномарка, набитая цветущим молодняком.
- Напьешься сегодня? - спросил я.
- Почему сегодня? Сколько сил хватит, столько буду пить.
- Стоит ли?
- Стоит, Саня. Самая легкая смерть, когда пьяный.
На прощание пожали друг другу руки, не глядя в глаза.
Дома, отворив окна, чтобы выдуло затхлость, я первым делом позвонил Кате.
- Ну вот, - сказала она капризно. - Наверное, ты этого и добивался.
- Чего именно?
- Чтобы у меня рука отсохла. Тянулась, тянулась к телефончику, она и повисла. Теперь даже не сгибается.
Шорох ее голоса вливался в меня, как лекарство.
- Приезжай, - сказал я. - Пора исполнять супружеский долг.
- Как же я с таким глазиком?
- Сейчас половина города с такими глазиками. Возьми такси, если стесняешься.
- Хорошо, еду!
Немного я посидел в кресле, глядя в потолок, потом собрался в душ. Уже штаны снял, когда уверенно позвонили в дверь. "Несет тебя, черта!" - подумал я и, заранее раздраженный, отворил дверь. Но это был не Яша. Отпихнув меня плечом, в квартиру ворвался бритоголовый мужик в темных очках. За ним еще двое, помоложе, деловитые и шустрые. Поняв, что влип, я попытался выскочить в приоткрытую дверь, но парни легко втянули меня обратно.
- В таком виде, - пристыдил бритоголовый. - Ну куда ты побежишь? - Потом распорядился: - Тащите его в комнату.
Сам вышел первым, передвинул кресло к окну, удобно расположился.
- Садись, архитектор, в ногах правды нет. Разговор у нас будет короткий или долгий - это уж от тебя зависит.
Я опустился на кровать, а парни остались стоять - один у двери, второй - прислонившись к шкафу.
- Ну что, Саня, - улыбнулся бритоголовый, - допрыгался, да? А ведь тебя по–хорошему предупреждали.
Он снял темные очки и положил их возле себя на журнальный столик. Лицо умное, интеллигентное, с тонкими чертами. Но в глазах какая–то подозрительная сырость.
- Кто вы? - спросил я. - Чего вам надо?
Бритоголовый с любопытством оглядывался.
- Ничего, ничего… Твоя, значит, квартирка? Приватизированная, надеюсь?
- Да.
- Ну вот, Саня, положение у тебя аховое. Очень ты провинился перед одним человеком, и за это придется платить.
- Если вы имеете в виду проект, то…
- Погоди, Саня, не шебуршись. Чего ты скажешь, я знаю. Дескать, пешка, выполнял чужую волю и все такое прочее. Это все верно, но не совсем. С твоим шефом разберутся, не сомневайся, но сейчас речь о тебе. Хоть ты и пешка, но все же взрослый человек и должен сам отвечать за свои поступки. Тебя предупреждали, да? Аванс ты взял?
- Предупреждали, но я…
Гость сморщился, сделал знак парню, который стоял у двери, и тот издали, словно руки у него вытянулись на метр, небрежно мазнул меня по губам. Сразу я почувствовал во рту липкий вкус крови.
- Не надо лишних слов, - пояснил бритоголовый. - Отвечай коротко, ясно, мы же не на митинге. Так вот. Повторяю, положение у тебя аховое, но выход есть. Причем единственный. Сейчас подпишешь бумажку… Костя, дай ему ручку!.. Подпишешь бумажку - и расстанемся с миром. Будешь артачиться - замочим.
- Какую бумажку?
Громила по имени Костя развернул кожаную папочку и подал мне красивый голубоватый форму–ляр. Это была купчая на мою квартиру. Я мельком проглядел ее. Все было в полном ажуре: адрес, метраж, исходные данные и прочее… даже оттиснуты две печати, удостоверяющие, что документ действителен.
- Числа просроченные, - сказал я. - Сейчас июнь, а проставлен апрель.
- Молодец, архитектор, - засмеялся бритоголовый. - Хорошо держишься. Но время тянешь зря. Тебя что смущает–то? Квартиру жалко?
- Куда же я без квартиры? Это все, что у меня
есть.
- Правильно! - обрадовался бритоголовый. - И вот тут тебя ждет приятный сюрприз. Мы же не звери. Костя!
Расторопный помощник сунул мне вторую бумагу. Это была тоже купчая и тоже оформленная по всем правилам: комната в Митино, восемь квадратных метров, адрес, печати и все мои данные, вплоть до паспортных.
- Видишь, на улицу не выкидываем, хотя могли бы. Вина на тебе большая. Подписывай, не тяни. Ты же понимаешь, мы из тебя подпись все равно выколотим. Но добром–то, полюбовно не лучше ли?
- Мне бы хотелось немного подумать, - сказал я.
Сыроватые глаза налетчика наполнились чем–то вроде измороси.
- Трусишки у тебя, Саня, клевые. Где покупал? Ну–ка, вытряхните его из них, ребятки!
Ребята были крепкие, сноровистые. Дружно засопев, подняли меня над полом и сдернули трусы. Ощущение голого, беспомощного слизняка в руках озорников трудно передать, но поверьте, это удовольствие сомнительное.
- Как на медосмотре, - хихикнул я. - Тебя хоть как зовут, маньяк вонючий?