– Я, – отозвался Лёва, – я для души чего ни будь хочу, а там пальба, взрывы да бабы с голыми сиськами прыгают. – Мне наших, русских фильмов надо. Чтоб всё по-людски там было, не как у них кокосов толстозадых. И главное, чтобы нас козлами не выставляли. Я наяву это каждый день почесть вижу, чего еще по телеку душу травить? Чего для этого, что ли телевизор изобретали?
– Распоясались американцы, – треснул рукой по жухлой траве Тодор. – Совсем страх потеряли. Я помню, когда на флоте служил, как они нас боялись. Юлили перед нами, зубами клацали, а кусать, ой как остерегались. А теперь что? И президент их теперь…
Тут Витек выдал длинный ряд таких дерзких эпитетов, что если бы их услышал глава Белого дома, то морские пехотинцы сразу же были бы брошены из знойных пустынь Ближнего Востока в дурно пахнувшие поля деревни Копьёво. Мужики дружно закивали, но тему дальше развивать не стали и спустились с вершин большой политики на картофельное поле, оккупированное колорадским жуком. Но и жук владел их умами не долго, метнулся разговор в сторону олигархов, а уж от них полетел к проблемам глобального потепления, массового обнищания русского народа и предполагаемому росту цен на самогон в связи с последним подорожанием сахара и дрожжей.
Я слушал их бестолковый разговор и думал о том, как несправедливо устроена наша жизнь. Кто-то получает от неё блага, а кто-то, сидя по уши в дерьме, только слюни пускает и ругает кого-то, причем сам не понимая кого. Чего тут других ругать? Себя надо крыть в первую очередь и покрепче, ведь только сами мы во всем и виноваты. Вот взять Витьку, ведь скажи мне лет пятнадцать назад, что он таким станет, я бы в жизнь не поверил. Я ходил тогда ещё только в первый класс, когда бравый моряк Виктор Суков, отслужив срочную службу, прибыл в родную деревню. Гудела деревня от его прибытия. Он шествовал гордо по улице, вежливо здороваясь со старушками, пожимая руки мужикам и рассказывая нам, малолетним пацанам о своих морских странствиях да береговых приключениях. Интересно было, так интересно, что мы все поголовно во флот служить собрались. Потом уселся Виктор на полуспортивный мотоцикл и умчался куда-то в сторону райцентра, лишь иногда появляясь в родных пенатах с очередной пассией на заднем сидении. Любили Сукова девки за стать да удаль. Привозил он городских девиц ежемесячно, причем разных, до тех пор, пока одна не вгрызлась мертвой хваткой в могучую Витькину спину туго обтянутую курткой из кожзаменителя. Хорошо помню его свадьбу. Богатая была свадьба. Наших деревенских мало пригласили. Были на свадьбе в основном городские, а наши около окон толкались, наблюдая сквозь приспущенные занавески убранство столов да жениха с невестой. Бабка Вера, каким-то образом попавшая к столу, скоро вышла на крыльцо, всплеснула руками и громко, на всю деревню запричитала:
– Ой, бабы, вы бы только видели? Там как в Кремле. Ну, точно, как в Кремле. Её богу не вру, бабы. Как в Кремле! Чем хотите, поклянусь.
Бабку сразу же окружили деревенские жители и потребовали отчета о посещении праздничного мероприятия. Она, конечно же, упрямиться не стала и радостно выложила, распиравшие её впечатления. Бабка описала стол, лавки, внешний вид жениха с невестой и вообще кто, в чём одет. Почти после каждого предложения она обязательно упоминала Кремль, и можно было подумать, что посещает баба Вера это правительственное заведение если не ежедневно, то уж раз в неделю точно.
Отгуляла широкая свадьба, уводя за собой Виктора на новое поселение – в райцентр. Стал он приезжать в деревню по праздникам вместе с молодой супругой, постоянно морщившей нос при порывах западного ветра. Однако вместе приезжали они не долго. Что уж у них там потом случилось, не знаю, да только стал Витька приезжать всё чаще один, а потом и вернулся совсем к родимому дому. Только это был уже не Виктор Суков, а Витька Сучок – весёлый выпивоха и первый деревенский хулиган. Так бы он может быть, Сучком и остался, если бы не встретился ему на жизненном пути двухгодовалый бык неизвестной породы по прозвищу Мамай.
Мамай неторопливо прогуливался вдоль весенней деревни, раздувая от удовольствия крупные ноздри и высматривая свежих телок. Хорошо было на душе у быка до тех пор, пока не встретился на его пути Витька Сучок. Витька был чуть-чуть пьян, ноздри у него тоже прилично дулись, и потому решил он выяснить со счастливым Мамаем отношения. Схватились они сначала на словах, а потом бык за неимением словарного запаса, решил пустить в дело рога. Сучок, явно не ожидавший такого оборота событий, увернулся и помчал вдоль деревни, но ругать скотину не перестал. Так бегали они с час по деревне, пока тетя Паша не позвала Мамая обедать. Обед показался Мамаю интересней бранящегося Витьки и он, виляя хвостом, удалился к своему стойлу, а Сучок уселся посреди деревни, широко раскрывая рот, словно выловленный из тины карась. К нему сразу же потянулся народ, и была среди народа внучка тети Паши Кульковой, из столицы приехавшая погостить. Девчушка грамотная, потому и великое уважение у наших деревенских снискавшая. Внучка взяла Витю за рукав, улыбнулась и проворковала ангельским голоском:
– Вы, дядя Сучок сражались с нашим Мамаем, как тореадор испанский. Я про них недавно книжку читала. Вам бы вот сейчас плащ красный, шляпу со шпагой и точно бы как в книжке было. Очень Вы дядя Сучок на тореадора похожи.
Деревенской публике сравнение с испанским жителем очень понравилось, и стали с этого момента все величать Сучка не иначе, как тореадором, благо телевизор в деревне имелся и о тореадорах здесь тоже кое-что слышали. Только именовался Витька гордым званием победителей испанских быков недолго. Потерлось мудреное иностранное слово на русских деревенских языках и истерлось до неизвестно чего обозначающего слова "тодор". Так значит, и прилепился этот Тодор к Витьке, как банный лист к пояснице. Теперь его иначе как Тодором и не звал никто. С новым именем и другие привычки пришли. Одна теперь у Тодора дума – о стакане, а может и наоборот стакан ему нужен для того, чтобы дум нехороших не было. Здесь сразу так и не разберешься. Я, задумавшись, смотрел на подернутую легким туманом речку, на редкие круги от плескавшейся в воде рыбы, и вдруг почуял, что около меня что-то случилось.
На берегу было тихо. Мужики стояли плечом к плечу в двух шагах от костра и молча сверлили меня суровыми взглядами. Когда они поняли, что я вынырнул из своей задумчивости, Кокос сделал пол шага вперед, откашлялся пару раз и торжественно произнес:
– Вот ты Андрюха непьющий да к тому же ещё спортсмен, про это каждый кокос в нашей деревне знает. А коли это так, то у тебя по нашему разумению деньги должны быть. Дал бы нам сейчас чуть-чуть, а то водка кончилась, а мы Федю и помянуть, как следует, не успели. Вот такой кокос получается. Человек-то Федька хороший был, к тому же сосед твой напротив, а вот помянуть, как следует, не получается. Обидно ведь. Если ты, Андрюха человек правильный, то ты нас поймешь.
Когда Кокос закончил речь, он сделал пол шага назад, и вся троица активно закивала головами. Не успел я вынуть из кармана пятьдесят рублей, как ловкая рука Тодора уцепилась за купюру и унесла её под одобрительные вздохи компании. На берегу сразу стало спокойней, опять застрекотал душевный разговор, и жизнь стала налаживаться. В ближайшей деревне была своя тетя Мотя, хорошо понимавшая мужскую породу, и потому дальше пошло всё по плану. В деревню мы вернулись затемно, без денег, без лопат, но с песней.
3
Всё воскресенье я помогал тете Клаве, которая, проявив чудеса изворотливости, уладила всевозможные формальности и как-то добилась разрешения похоронить Федю в понедельник. Поэтому дел в воскресенье было невпроворот. Мне была вручена тощая стопка пятидесятирублевых купюр и длинный список необходимых продуктов.
– Довериться мне больше некому, кроме тебя Андрюшенька, – тяжко вздохнула соседка, подталкивая меня к порогу и давая последние напутствия. – Ты уж помогай мне сегодня, а я в долгу не останусь. У меня ведь все надежды только на тебя. Если ты мне не поможешь, то, вряд ли мне сегодня одной сладить. Вот горе-то какое приключилось.
А довериться ведь ей действительно было некому. Почему-то не признала её деревня, хотя случалось такое крайне редко. Наверное, обиделись деревенские на скрытность новой супружницы дяди Феди Сивухи, а может, позавидовали ей в чем-то. В жизни всякое бывает. Откуда она появилась, никто не знал, выглянула как-то ранним утром из Фединого окошка бабенка, да так в окошке и осталась. Нельзя сказать, что её на деревне не любили. Не было такого, относились к тете Клаве по-доброму, вежливо, но своей всё-таки не признали. Не признали и всё тут. Не очень она к нашему деревенскому двору пришлась.
Все поручения по закупкам я выполнил быстро, правда, с некоторыми затруднениями в виде назойливых предложений о помощи со стороны Тодора и Кокоса. Зная характеры своих земляков, я предвидел, что эта помощь вряд ли окажется бескорыстной, и потому решительно отверг её. Однако если вам думается, что от Тодора с Кокосом просто отвязаться, то тут вы глубоко ошибаетесь. Крепко вцепились они в меня, учуяв запах денег из моего кармана. Пришлось применить силу рук да удаль ног и, расшвыряв мужиков по углам тети Клавиного дворика, рванул я словно испуганный молодой лось к автобусной остановке. В нашей-то деревне магазина-то отродясь не было, и ходили мы обычно за продуктами в магазин поселка ткацкой фабрики. Только тетя Клава сегодня велела мне в поселковый магазин не ходить, а ехать в район, дескать, там подешевле покупки сделать можно.
– Хотя мне для Феденьки ничего не жалко, – утирая слезу и в третий раз, пересчитывая выделяемую мне сумму, прошептала она, – но мне еще жить придется долго, а денежки-то они счет любят. Ты уж не обессудь меня Андрюшенька, доедь уж, пожалуйста, до района. Помоги мне сегодня, ради соседства нашего.
Услышав из тети Клавиных уст ласковое слово "Феденька" я немножко опешил. Вот оказывается, когда нас мужиков ценить начинают, исключительно только после кончины. Ведь при жизни она самое ласковое его на людях "козлом мосластым" обзывала, а теперь вот "Феденька".
– Что же ты тетя Клава до дней таких скорбных нежность хранила? – раздумывал я, шагая к автобусной остановке.
Первое, что я увидел на обратном пути, подходя с тяжелыми сумками к тете Клавиной калитке, было небольшое скопление деревенских мужиков. К Тодору с Кокосом добавились Толя Грач, Федя Садов и Степанчик. Мужики сидели на лавочке у забора, курили и рассуждали, судя по их сосредоточенным лицам, о чем-то весьма серьезном. Они дружно кивнули мне и практически в один голос прохрипели:
– Вот пришли помочь по соседскому делу. Он нам всем друг все-таки был.
Кокос, сидевший с краю резво приподнялся, открыл передо мною калитку и жарко зашептал в ухо.
– Ты, это, Андрюха возьми у Клавки самогоночки. Она её родимую, как раз сейчас в бане гонит. Слышь, как в нос шибает, ядрена кокоса. Если, что спросит, скажешь, мол, мы к любому делу готовы. Ты нас кокосов знаешь, не подведем. Не в первой ведь. Давай Андрюх, а то мы тут уж заждались совсем. Вот ведь кокос, какой получается. Тоска зеленая на похмельную голову, сам нас понимать уже должен, не маленький ведь пацан.
Я утвердительно кивнул ему и прошел на крылечко. Услышав скрип ступенек под моими ногами, из бани выскочила тетя Клава с распаренным лицом и влажным полотенцем в правой руке. Она быстро приняла продукты вместе с кратким отчетом и попросила ещё помощи:
– Ой, Андрейка, замаялась я, а дел еще немерено осталось. Помоги во дворе разобраться, а то завтра люди на вынос придут и чего подумать смогут. Словно Мамай у меня по двору прошелся. И мужикам вон скажи, чтоб без дела не сидели, вон пусть дрова в поленицу сложат.
Тетя Клава проворно метнулась в баню, вынесла оттуда ещё теплую бутылку, быстро сунула её мне в руку, а сама унеслась опять по своим делам.
Не успел я выйти на крыльцо, как сразу же был окружен готовыми на всё мужиками. Первым делом Кокос вырвал у меня из руки бутылку, а вторым Тодор у меня же попросил взаймы очередной червонец. Я, чувствовавший себя немного виноватым за резкий отказ от помощи сегодня утром, червонец ему дал. Тодор с червонцем мгновенно испарились. Остальные же мужики внимательно выслушали мои указания, по поводу укладки дров дружно кивнули, потерли ладони и со словами: "сейчас только курнем разок" вернулись к лавке, где сразу же начался разлив.
Дел во дворе действительно было много, запустил немного дядя Федя свой двор. Всё у других дела правил, а до своего дома руки не доходили и теперь уж точно никогда не дойдут. Что же теперь делать? Теперь уж назад ничего не вернешь. Теперь вот только порядок надо наводить.
Разбираться я закончил уже в сумерках. Мужики же, разлив и перекурив, подослали ко мне Тодора за червонцем, но, услышав отказ, потеряли всякий интерес к моей персоне и сразу же увлеклись расспросами пожилого дачника о столичной жизни. Интеллигентный дачник Сергей Сергеевич подошел к избе тети Клавы выразить свои соболезнования, но попал в крепкую сеть мужского разговора, где быстро лишился пяти червонцев и трезвости. Когда я поздним вечером уходил спать, мужики яростно спорили, стараясь разобраться, чем винт отличается от болта, и строго наказывали Сергею Сергеевичу прекратить безобразия на Тверской.
Утром в понедельник я отпросился у завгара на похороны. Начальник долго мялся, вращал глазами, хмыкал и, наконец, согласился, но с условием, что в следующее воскресенье я отвезу группу работников нашей птицефабрики на оптовый рынок в Москву.
– Может лучше в субботу, – предложил я, принимая его условие за основу.
– Нет, в субботу нельзя, – покачал головой завгар. – У моей жены суббота рабочая. Не получится в субботу. В воскресенье поедешь.
Придя к согласию в вопросе даты проведения экскурсии на столичный рынок, мы пожали друг другу руки и разошлись.
Похоронили дядю Федю быстро. Были на его похоронах в основном свои, деревенские и незнакомыми мне в траурной процессии были только три пожилые женщины.
– Глянь-ка все Федькины жены пришли проводить, – шепнула мне и своей соседке справа, встревоженная баба Нюра.
– Да, где же все-то? – перебила её тоже шепотом баба Настя. – Тонька не пришла, и Дуси нет.
– Да он с Дусей-то почесть и не жил, – зашептал кто-то настойчиво сзади, за моей спиной.
– Как же это не жил-то? – хотя и шепотом, но возмутилась баба Настя. – Ещё как жил. Я-то лучше знаю, племянница моя с Дусей в одной коммуналке на фабричном поселке лет десять жили. Уж если я-то не знаю, то кому же знать-то? Скажешь тоже, не жил. Еще как жил-то. Так жил, что нам так с вами бабы никогда и не пожить. У них даже дочка Любка народилась, ну та, которая в промтоварном за рынком работает, ну кассирша или как они там теперь называются? Белобрысая такая.
– Ну, это ты врешь, Любка то не от Феди совсем. Это я точно знаю. И не похожа она на него ни капельки. У Дуси тогда азербайджанец один был, который на рынок приезжал арбузами торговать. Вот Любка как раз от него и есть. Это вам на поселке каждый скажет и глаз у неё карий.
– Азербайджанец не у Дуси был, а сестры её Вальки. Дуся с Федей жила, это точно, ни к какой бабке не ходи…
Жил ли дядя Федя с неведомой мне Дусей или нет, я так и не узнал. Позвали меня от шептавшихся бабок, чтобы взять дядю Федю на плечо и понести в последний путь по деревенской улице. Мы вынесли его из деревни, донесли до шоссе, а там погрузили в мрачный катафалк. Вот и всё, не увидит больше Копьево разудалую дяди Федину походу, не услышит его веселых песен, не будет стыдить его за похабное поведение в отношении женского пола и не будет хвалить его золотых рук в случае острой нужды в них.
Как только мы вернулись с кладбища, я опять помогал тете Клаве: что-то открывал, за чем-то бегал в погреб, что-то мыл, короче пока шла тризна, присесть мне не пришлось ни разу. Присел я только, когда все вышли на улицу, и была перемыта вся посуда. Тетя Клава посадила меня за чистый стол, налила рюмку водки и предложила по русскому обычаю помянуть дядю Федю. Когда я выпил до дна предложенную рюмку, тетя Клава запричитала:
– Вот Андрейка, как оно всё повернулось-то. Убили моего кормильца. Как же я теперь жить-то стану? Убили ироды.
– А кто ж его убил-то, тетя Клава? – чтобы, как-то успокоить женщину спросил я. – Сам он говорят, в яму-то ту упал. Вон и следователь так Кокосу сказал. Кто ж дядю Федю убить-то мог?
– Как кто? – грохнула тетя Клава кулаком по столу. – Бандюки городские. Мафия ихняя. Ведь перед тем, как Феде погибнуть приезжал один. Вот тут у избы свою машину поставил, травку мне всю под окнами примял и давай ругаться. Думал он, что я не соображу что к чему. Только я сразу поняла. Денег ему жалко стало. Федя ему печку мудреную на даче его буржуйской сложил. Бандюк ему две тысячи задолжал за работу, а чтоб не отдавать, ругаться и грозить приехал. Они Андрейка, все такие. Вон в телевизоре каждый день их художества расписывают. Я всё про бригады да криминалы смотрю и божусь только. До чего все дошли? Убили сокола моего ненаглядного. Убили. Что ты мне не скажи, а я тебе точно отвечу – убили. Как же жить я теперь буду?
– Да, нет тетя Клав, не убивают за две тысячи рублей-то. Не принято, наверное, так, если за две тысячи убивать будут, то скоро всех перебьют.
– Ой, Андрюша и за меньшее убивают. Есть люди, которые за копейку удавятся, а уж за две-то тысячи и подавно. Прости их господи. Убили, убили Феденьку моего. Ни к какой бабке не ходи, убили. Вот ироды городские.
– А в милиции, как сказали, убит дядя Федя или нет? – решил я узнать мнение профессионалов. – Тебя ж вызывали туда? Там-то чего говорят? Они-то точно должны знать.
– Никто точно не знает, а я знаю, что убили Федю моего. Эх, денег из-за этих поганых. Деньги, деньги – кто их только придумал проклятых? Всё ведь из-за них. А милиции бы только дело прикрыть, они разве правду искать будут? Им бы только дело закрыть. Вон на той неделе по телевизору показывали, что они за взятки творят. Убили муженька моего драгоценного, а милиции только бы наверх отчитаться и преступников не искать. Они со мною и говорить-то не хотели. Всё твердят только, что сам он упал.
Тетя Клава уронила голову на руки и горько заплакала. Я посидел немного и решил идти домой.
– Пойду я тетя Клава, – тронул я за плечо хозяйку. – Пойду, а то завтра на работу с утра.
Она подняла на меня сырые от слез глаза и кивнула головой, но не успел я ступить на порог, как тетя Клава остановила меня.
– Погоди Андрей. Помоги мне, еще хотя бы разок. Сходи ты к этому бандиту и возьми у него две тысячи. Федя ведь их честно заработал. А мне сейчас деньги очень нужны. Поиздержалась я с похоронами, в долги влезла. Помоги. И еще вот чего, мне тут к субботе штакетнику обещали привезти, ты уж с огородом помоги, мне ведь теперь помощи ждать не то кого.