– Ту вещь он действительно нашел в комнате. Это же утром было. Он куда-то собирался – я уже не помню, куда. Вышел из своей комнаты, с этим свитком. Красивым таким, в футляре. Вот, говорит, мама, откуда? А я не знаю, откуда. Никогда не видела. И никогда в его вещи не заглядывала. Я говорила ему: отнеси в синагогу, посоветуйся с раввином. У нас умный раввин, хоть и молодой. Дани пообещал. А тут заявляется полиция. "Ага, – говорят, вот он, свиток!" Даниэлю тут же – наручники. Я спрашиваю: "В чем дело?" Старший говорит: "Твой сын раввина убил и свиток украл"… – ее голос прервался.
Натаниэль привстал, думая, что старуха сейчас расплачется. Но нет, Шломит Цедек только тяжело вздохнула, слабо махнула рукой.
– Я спрашиваю: "Когда же это он убил?" Они отвечают: "Неделю назад". Я говорю: "Не может этого быть, я раввина сегодня утром видела, разговаривала с ним, он через два дома от нас живет". Я-то думала – они о раввине Йосефе говорят, а оказывается, они о другом, о Каплане. Ну вот. Они спрашивают: "Где был Дани позавчера вечером?" А я разве помню? Ну, ходил куда-то. Может, карточки "Тото" заполнял, может, в кофейне сидел со знакомыми, мало ли. Может, работу искал, денег-то не хватает… Они говорят: "Ага, значит, дома его не было?" А я не помню. Говорю: "Был, был дома". "Нет, говорят, ты врешь". Я-то растерялась, сразу не ответила… – она снова замолчала. Потом спросила с робкой надеждой: – Так что, ты его вытащишь из тюрьмы? А то мне идти больше не к кому. Слышала, ты людей из тюрьмы часто вытаскиваешь. И недорого. А?
– Вообще-то мы занимаемся немного другими делами… – Розовски замолчал, раздраженно постукивая пальцами по крышке стола.
Госпожа Шломит Цедек напряженно вслушивалась в мерную дробь. Трудно сказать, что именно она пыталась услышать: то ли сумму гонорара, то ли еще что-то. Вдруг она как-то всполошено вскочила, расстегнула сумочку, вытащила потертый кошелек.
– Вот, – сказала она, – тут двести шекелей. Хватит?
Розовски мягко отстранил протянутые деньги.
– Вы не волнуйтесь, Шломит, – сказал он. – Как раз сейчас я занимаюсь делом вашего сына… По другому поводу, но…
Старуха просияла:
– Мне так и говорили! – воскликнула она. – Говорили, что ты помогаешь людям сам, дай Бог тебе здоровья! Так когда он будет дома?
– Э-э… Он будет дома скоро, – пообещал Натаниэль. – Только прежде вы мне должны кое-что рассказать.
– Но я уже все рассказала! – возразила госпожа Цедек, но отставила палку, на которую уже оперлась, чтобы подняться.
– Разумеется, вы все рассказали, – согласился Розовски. – Я просто хочу кое-что уточнить. Во-первых, назовите ваш домашний адрес.
– Литани. Дом семь, квартира десять.
Натаниэль знал эту крохотную улочку рядом со старым стадионом. От Литани до синагоги "Ор Хумаш" было минут двадцать ходу.
– Очень хорошо. А теперь вспомните: вы действительно не знаете, где находился Дани неделю назад вечером?
Старуха задумалась, от чего морщины на лбу проступили резче.
– Ну… – она неуверенно пожевала губами. – Я не помню… Кажется… Кажется… Да! – сказала она. – Вспомнила! Когда он вернулся, я спросила: "Где ты был?" И он ответил.
– Что ответил?
– Не помню… – растерянно произнесла она.
– А во сколько он вернулся? – спросил Розовски.
– Откуда?
– Оттуда, где был, – терпеливо пояснил Натаниэль. – Неделю назад вечером. В котором часу он вернулся домой?
– Телевизор, – сказала госпожа Цедек. – Я как раз смотрела телевизор. В одиннадцать.
– Прекрасно. А ушел во сколько?
– С утра. С утра ушел, – обрадовано ответила посетительница. – С самого утра, даже не позавтракал толком.
Розовски вздохнул. Убийство рабби Элиэзера было совершено около десяти вечера. Пеле имел сколько угодно времени, чтобы совершить убийство и кражу. И неважно, что сам Розовски не верил в это. Или что сын убитого тоже считал иначе. Зато полиция верила.
– Как он был одет?
– Как обычно. Джинсы, свитер, кроссовки. А что?
– Когда он вернулся, никакого свертка в его руках не было?
Шломит Цедек помотала головой.
– Я же говорю: сверток он потом нашел, через день. Или через два. Что-то искал и нашел. В пакете.
– Что за пакет? – спросил Натаниэль. – На нем никаких надписей не было? Ну там – реклам, эмблем. Не помните?
Госпожа Цедек уставилась в пол.
– Пакет, – пробормотала она. – Рекламы. Нет… Да! – она резко вскинула голову. – Там были какие-то буквы.
– Вы его выбросили?
– Не помню. Кажется, Дани опять положил свиток в него. Когда унес из дома.
– Вспомните – накануне того дня он ни с кем не встречался? Может быть, кто-нибудь приходил к нему?
Старуха снова замолчала.
– Приходили, – сказала она неуверенно. – Да, приходили… Нет, не приходили. Нет.
– А в его отсутствие? К вам никто не приходил?
– Кто ко мне может прийти? – старуха махнула рукой. – Я бы и сама к себе не ходила. Шутка ли – четвертый этаж без лифта. Идешь – сердце выскакивает. Нету у нас никого родных, никто к нам не ходит.
– Может быть, почтальон? – терпеливо продолжил Розовски. – Или, скажем, медсестра? Врач?
Старуха помотала головой.
– Нет, не приходили… Да! – она надолго замолчала, хмурясь и беззвучно шевеля губами. – Вспомнила. Приходил. Из национального страхования, насчет моего пособия по старости. Заполнил какую-то справку, вроде бы, обещали денег немного добавить.
– Так! – Натаниэль подобрался. – Когда это было? Перед тем, как Дани нашел в своих вещах "Мегилат Эстер"?
– Да, – ответила старуха. – Перед тем. Кажется, перед тем.
– А как выглядел этот, из национального страхования? Можете его описать?
– Ну, как. Высокий, лет сорок. А может, лет пятьдесят. В очках был. Одет прилично.
– Что-нибудь в руках держал? Помните?
– В руках… – госпожа Цедек снова замолчала. – В руках… Кажется, под мышкой у него был сверток. В коричневой бумаге. Небольшой такой сверток, – она развела темные ладони сантиметров на тридцать. – Вот, примерно.
– А когда уходил? Сверток по-прежнему был у него?
– Не знаю, я не заметила.
– Вы оставляли его одного в комнате? Хотя бы ненадолго?
– Не помню, – грустно ответила пожилая дама. – Может, и оставляла. Но не в комнате. В кухне.
Розовски вздохнул.
– С кем ваш сын дружит, с кем проводит свободное время? Или все время один?
– Все время один, – ответила госпожа Шломит. – Иногда ходит в кафе. По-моему, он и тогда ходил в кафе. Да! Он был в кафе, на соседней улице.
– У вашего сына есть адвокат?
– А? Ах, да… – госпожа Цедек полезла в кошелек и вытащила визитную карточку. – Вот, в полиции мне дали этот номер. Сказали, что этот господин будет его защищать в суде. Но я не хочу, чтобы Дани судили! Я хочу, чтобы его отпустили домой, он же не виноват! – она снова всхлипнула. – Я ему позвонила, этому господину. А он начал спрашивать, каким Дани был в детстве, когда его впервые арестовали… Я говорю: "Какая разница, каким он был в детстве? Он у меня и сейчас очень хороший сын, как в детстве, вы его заберите из полиции, ему нельзя больше в тюрьму, у него слабое здоровье". А он спрашивает: "Кто ваш семейный врач?" Зачем ему наш семейный врач? Попросил справку из национального страхования – какое я получаю пособие. При чем тут все это?
Натаниэль забрал у нее карточку, и госпожа Цедек замолчала. На карточке значилось: "Авраам Клайн, адвокат". И номер телефона. Имя было незнакомым. Скорее всего, адвоката назначили – по причине неплатежеспособности подозреваемого.
– Хорошо, – сказал Розовски. – А сейчас позвоню ему, вы пока посидите в приемной, госпожа Цедек. Потом мы с вами решим, что делать дальше, – и крикнул в дверь: – Офра, займись нашей гостьей! Предложи ей кофе и бутерброды.
Натаниэль уже снял трубку и набрал номер. Отозвался бодрый женский голос:
– Приемная адвоката Клайна, добрый день.
– Добрый день. Могу ли я переговорить с господином Клайном?
– По какому вопросу?
– Меня зовут Натаниэль Розовски, я частный детектив. Господин Клайн будет защитником у одного из моих клиентов.
– Минутку.
В трубке послышалась музыка – к вящему раздражению Натаниэля, все тот же "Турецкий марш", который наигрывал его мобильный. К счастью, уже после первых тактов музыка прервалась и мужской голос сообщил:
– Слушаю вас, господин Розовски.
– Вы – адвокат Даниэля Цедека, арестованного по подозрению в убийстве раввина Каплана? У меня есть основания считать, что он не совершал этого преступления.
После короткой паузы адвокат заметил безразличным голосом:
– Полиция полагает иначе. У вас есть доказательства его невиновности?
– Пока нет, – признался Натаниэль. – Я просто…
– Вы просто ищете возможность заработать, – холодно произнес г-н Клайн. – Я вас вполне понимаю. Но вы обратились не по адресу, – и положил трубку.
Натаниэль ругнулся. Было ясно, что адвокат попытается представить дело как непредумышленное убийство. Это максимум. Будет упирать на тяжелое детство и криминальную юность, а также на состояние здоровья матери. Государственный защитник, понятное дело. Поскорее спихнуть и не особенно перетруждаться.
– А если я не прав, – сказал Натаниэль вслух, – заранее прошу прощения, господин Клайн. Но мне почему-то кажется, что я прав…
Он вышел в приемную. Там Офра уже болтала с престарелой посетительницей как с лучшей подругой.
– Госпожа Цедек, – сказал Натаниэль, – к вам завтра с утра заедет мой помощник. Его зовут Алекс.
– Алекс, – повторила старуха, озабоченно нахмурившись.
– Да. Постарайтесь вспомнить все подробности жизни вашего сына в последние дни – скажем, недели за полторы.
– За полторы недели, – повторила госпожа Цедек. Она отставила в сторону чашку с недопитым чаем, которым ее потчевала Офра.
– И вот еще что, – вспомнил Натаниэль. – Если у вас найдется какая-нибудь фотография Даниэля – не очень старая, чтобы он на ней выглядел похоже, – дайте ее моему помощнику. Договорились?
Старуха кивнула и тяжело оперлась на свою устрашающую трость. Офра помогла ей подняться.
– Спасибо, девочка, – поблагодарила та. – Я обязательно познакомлю тебя с сыном. Он очень хороший мальчик, ты ему понравишься.
– Удивительное дело, – заметил Натаниэль, когда они остались одни. – Я всегда полагал, что пожилым женщинам не очень нравятся молодые девушки. Особенно такие красавицы, как ты.
Офра при последних словах подозрительно уставилась на начальника, ожидая подвоха.
– Что ты так смотришь? Ну да, ты самая красивая девушка из всех, кого я знаю, – искренне заявил Розовски. – И тем не менее, старухи в тебе души не чают. Как объяснить этот феномен?
Офра прошлась по приемной походкой манекенщицы, села в кресло, освобожденное госпожой Цедек, и заложила ногу за ногу таким образом, что мини-юбка превратилась в мини-мини-юбку.
Розовски отвел взгляд.
– Означают ли твои слова, что мне в очередной раз задержат зарплату? – осведомилась Офра. – Насколько я помню, комплименты ты начинаешь говорить только в этом случае.
– Вовсе нет, – обиженным тоном произнес Натаниэль. – Я очень надеюсь, что в этом месяце нам повезет. Рабби Давид Каплан, недавно нас посетивший, объяснил, что все наши беды – от испорченной мезузы. В ближайшее время он принесет новую. И все проблемы разрешатся сами собой.
– Хочу надеяться, – сказала Офра. – Между прочим, госпожа Шломит сватала меня своему сыну. Сказала, что я похожа на его первую любовь, та была точно такой же красивой. Говорит, когда ему не удалось на ней жениться, он ни на одну девушку больше даже не посмотрел. "Но ты, говорит, совершенно особенная. От тебя, говорит, он глаз не сможет отвести. Тебя, говорит, он сделает счастливой. А ты сделаешь счастливым его!" – Офра гордо посмотрела на Натаниэля и спросила: – А кто ее сын?
– В данную минуту – арестант, – сообщил Розовски. – В прошлом – аферист, вор. Наркоман, правда – бывший. Словом, разносторонняя личность.
Идеальные брови Офры стремительно поползли вверх, а большие глаза стали еще больше.
– Но он, по крайней мере, красив? – спросила она растерянно.
– Смотря на чей вкус, – ответил Натаниэль. – Во всяком случае, бывают и похуже.
Офра вернулась за свой стол и ожесточенно застучала по клавишам компьютерам.
– Мне кажется, – заявила она, не глядя на шефа, – что тебе доставляет удовольствие надо мной издеваться. В конце концов, я вовсе не собиралась знакомиться с этим типом. Но ты бы мог сказать, что он красив и богат, и я бы несколько дней помечтала о сказочном принце. Так нет, тут же все испортил! Что за характер?
– Ужасный характер, – согласился Розовски. – Отвратительный. Может, тебя хоть немного утешит то, что, по моему убеждению, преступления, за которое его арестовали на этот раз, он не совершал.
– И на том спасибо, – буркнула Офра. – Действительно, это меня очень утешит. Прямо, камень с души.
* * *
До района Кфар-Барух пришлось добираться с двумя пересадками, ругая себя за то, что не сообразил попросить Маркина прежде подбросить его, а уж потом отправляться по делам. Мелкий дождь не прекращался уже второй день подряд, поэтому периоды ожидания на остановках доставляли мало радости. Такая погода случалась в Израиле нечасто – обычно дождь шел максимум в течение часа, – и всякий раз при этом Розовски испытывал легкий укол ностальгии. Очень уж все вокруг на краткий миг начинало походить на раннюю осень где-нибудь в средней полосе.
Правда, несмотря на ностальгическую романтику, стоило взять с собой зонт. Увы, к зонтам Натаниэль относился еще хуже, чем к автомобилям. Если последние могли рассчитывать на снисхождение, находясь в чужой собственности, то о первых этого сказать нельзя было: чужие зонты Розовски ненавидел с той же силой, что и свои. Его старый друг, профессор Давид Гофман несколько раз предлагал составить список предметов, к которым Натаниэль испытывал неприязнь, и показать этот список знакомому психиатру, но Розовски не поддавался. У него-то были объяснения вполне, как он полагал разумные. Автомобили, например, он не любил из-за нежелания ухаживать за куском мертвого железа как за любимой женщиной; что же касается зонтов, то Натаниэль вечно либо получал в глаз чужим зонтом, либо попадал в чужой глаз своим. Прочие объекты его "фобий" и "маний" (по выражению Гофмана) и подавно не заслуживали внимания специалиста.
Так или иначе, но неприязнь к зонтам регулярно, минимум раз в год становилась причиной сильнейшей простуды. И сегодняшний случай вполне мог стать первым толчком к проявлению этой малоприятной традиции.
Автобус останавливался почти напротив синагоги. Натаниэль обрадовался, что промокнуть он не успеет.
Словно для того, чтобы посмеяться над ним, как раз в тот момент, когда он вышел из автобуса, дождь внезапно прекратился, и тотчас из-за мгновенно расступившихся облаков выглянуло солнце.
Розовски покачал головой и двинулся по каменной дорожке прямиком к синагогальному дворику. Дворик был невелик – примерно двадцать метров на тридцать – и немного напоминал квадратной формы колодец. С двух сторон его ограничивали стены синагоги, с третьей – трехэтажное здание официально-унылого вида. Третью сторону образовывала невысокая – ниже человеческого роста – изгородь. Калитка изгороди была распахнута. Натаниэль остановился, слушая негромкий говор находившихся здесь людей. Акустический эффект колодца превращал говор в однообразное негромкое гудение. Сыщик коснулся пальцами большой мезузы, закрепленной у калитки, и вошел внутрь.
Глазам его предстали три неравных по численности группы мужчин. Центром одной из них была скамейка у стены под причудливо изогнутым стволом акации; вторая – самая многочисленная – располагалась у входа в синагогу.
Дальний угол облюбовали двое. Их жестикуляция и чуть более громкие голоса в первую очередь привлекли внимание Натаниэля, и он направился в их сторону.
Заметив приближение незнакомого человека, спорившие – или беседовавшие – тут же замолчали. Один из них был совсем молодым парнем в джинсах и безрукавке, наброшенной поверх темно-синей футболки, второй – мужчина лет пятидесяти, в черном костюме и черной кепке с лакированным козырьком. Под пиджаком виднелась теплая шерстяная безрукавка. Седая борода округлой формы, заложенные за уши локоны пейсов. Он вертел в руках большую связку ключей.
Остановившись, Натаниэль обратился к человеку с ключами:
– Мне нужен господин Дарницки.
– Я Дарницки, – ответил тот, как показалось Натаниэлю, с облегчением. Парень – его щеки покрывала недельной давности щетина, – не скрывал своего недовольства появлением незнакомца.
– Подожди, а? – предложил-приказал парень. – Мы закончим разговор, и ты подойдешь.
– А мы уже закончили, – заявил Дарницки. – Ничего рабби Элиэзер, благословенна будь его память, не передавал. И не оставлял. Все. Будь здоров, Игаль, передай привет маме. Как она?
– Нормально, – буркнул Игаль нехотя. – Мы ей ничего не говорили. Ей нельзя волноваться. И вы ей ничего не говорите.
– Я не скажу, – пообещал Дарницки. – Но ведь объявления на каждом шагу расклеены, – он указал на памятные листки с именем рабби Элиэзера Каплана в траурной рамке, какие обычно извещают о чьей-либо смерти.
– С нашего дома я сорвал, – заявил парень, как показалось Натаниэлю – вызывающим тоном. – Кому надо – и так узнает. А матери нервничать незачем.
– Не знаю, Игаль, не знаю, – сказал шамес, поджав губы. – Она все равно узнает. И обидится на то, что ей не сказали. Так что хуже? – он пожал плечами и всем корпусом повернулся к Натаниэлю, давая понять парню, что разговор действительно окончен.
Игаль постоял немного, мрачно глядя в землю.
– Ладно, я пошел, – сказал он. – Но ты позвони, если найдешь.
У калитки Игаль немного замешкался. С улицы к нему подошел мужчина постарше – он стоял у большого темно-синего автомобиля, чуть в стороне от калитки. Натаниэлю обратил внимание на внешнее сходство между этими людьми: рост, сложение (правда, с поправкой на возрастную разницу). Черты лиц – насколько можно было судить с этого расстояния. Они вполне могли быть отцом и сыном. Или братьями.
Игаль что-то коротко бросил ожидавшему, тот посмотрел на Натаниэля, похлопал парня по плечу, направился к машине. Когда он поворачивался, неожиданно ярко блеснула золотая цепочка на шее.
Во время этого короткого малозначащего на первый взгляд события дворик почти опустел – к вящей досаде сыщика, собиравшегося побеседовать не только с шамесом. Остались лишь двое стариков на лавочке, с живым интересом наблюдавших за ним.
– Вы из полиции? – спросил Дарницки.
– Нет, я частный детектив, – ответил Розовски. – Натаниэль Розовски. Господин Каплан – Давид Каплан, – уточнил он, – господин Давид Каплан попросил меня кое-что выяснить. Я задам вам несколько вопросов, а вы, если захотите, на них ответите.
– А если не захочу? – ехидно прищурился Дарницки.
– Не захотите – не ответите. Я ведь уже объяснил: я не полицейский, а на отвечать вопросы частного сыщика вас никто не может заставить.
Иосиф Дарницки хмыкнул: