– Ну вот и отлично. Почему бы тебе, Витенька, не вспомнить, что маму твою, Серафиму Михайловну, на самом деле зовут Эсфирь Моисеевна, и что девичья фамилия ее отнюдь не Черноусова, а Флейшман? Я очень ее уважаю, – добавил он, увидев, что я нахмурился, – как и тебя, впрочем.
Виктор протрезвел. Почти.
– К чему это вы ведете? – спросил он, мрачнея. – По-моему, я и не скрывал никогда, что моя мама еврейка. А отчество изменила – так не мне вам объяснять, она же на оккупированной территории оказалась, ее соседи прятали. И вообще, – он окончательно протрезвел. – Мама умерла два года назад.
– Тихо, тихо! – замахал руками Лисицкий. – Мы что, обвиняем тебя в чем-нибудь? Наоборот, это же очень хорошо! Очень кстати это получилось. Если бы твоя мама была, скажем, чувашкой, я прямо не знаю, что бы можно было придумать.
– К чему вы клоните? – повторил Виктор. – При чем тут моя мама?
– Объясним, все объясним… – Лисицкий оглянулся на Василенко. Григорий Николаевич молча пил водку. Виктор, в свою очередь, посмотрел на Яцкевича. Тот закурил и сидел в кресле, задумчиво пуская кольца дыма в потолок.
– Так вот, – сказал Николай Степанович, – мы вот тут и говорим с Григорием Николаевичем: что, если отправиться тебе на историческую родину? Тихо, без лишнего шума. Воссоединение семей, то, се…
– Каких семей? Какую родину? – если бы Лисицкий предложил Черноусову немедленно повеситься на люстре, он бы, наверное, удивился меньше. Несмотря на то, что за эти несколько дней разучился удивляться чему бы-то ни было.
– Можно еще раз? – жалобно попросил Виктор. – По-моему, у меня что-то со слухом…
– Пойми, – сказал Лисицкий, – товарищ Василенко прав. Как мы можем гарантировать твою безопасность, если за тобой, возможно, охотятся люди, которые и самого-то Григория Николаевича съесть не прочь? Нонсенс! Он даст тебе слово, а они в это время… – он не договорил.
– Погодите… – потрясенно выдавил Черноусов. – Степаныч, вы… вы это серьезно?!
Неожиданно вмешался Леонид.
– Твой начальник говорит дело, – сказал он, и Виктор с удивлением заметил на его лице облегчение. "Странно, вот уж не думал, что этот действительно мне симпатизирует", – подумал мельком Черноусов.
– Сваливай, дорогой друг Витя, – сказал майор. – Израиль лучше, чем кладбище.
– Пошел ты, – зло сказал корреспондент. – Друг нашелся.
Он умолк. Виктор поочередно переводил взгляд с одного на другого. Конечно, они не шутили. И обстановка не та, и люди не те. Он глубоко вздохнул, пятясь отошел к дивану, сел.
– Подумай, подумай, – сказал Василенко. – Ты еще молодой, понимаешь, вся жизнь впереди. Мало ли… Вдруг тебе там повезет. Леня прав, – он одним глотком опустошил рюмку коньяка и сдавленным голосом закончил: – Израиль лучше, чем могила. Теплее, понимаешь. Солнце, пальмы. Верблюды.
Молчание, воцарившееся в комнате после этого, действительно напоминало кладбищенское. И Черноусов знал, что – да, действительно, из этой красивой, богато обставленной гостинной до кладбища ему сейчас куда ближе, чем до моря и пальм. Не понимал он только, почему ему предлагают выбор, когда рядом – специалист Леня. Вывезли бы младое тело под покровом южной ночи.
– Допустим, я соглашусь, – сказал он наконец. – И как же вы обеспечите мне безопасность на все это время? Насколько я знаю, у людей это годами длится.
– Мои проблемы, – сказал Василенко. – В течение месяца визу получишь. Можешь не сомневаться. За месяц с тобой ничего не случится, – он взглянул на майора. Тот кивнул. – Ну что? По рукам?
Черноусов неторопливо поднялся. Теперь ему стало ясно, насколько он ненавидит их всех. Причем Яцкевича, едва не отправившего его на тот свет, в наименьшей степени. Они настороженно следили за ним. Виктор подошел к бару, налил себе водки. Выпил. Потом налил коньяка (коньяк был французский, "Мартель"). И тоже выпил. Странно: ему казалось, что он пьет просто дурно пахнущую воду. Видимо, в этом взвинченном состоянии он не мог ощутить действия алкоголя. Повернувшись к ним, Черноусов поклонился Василенко с максимальной издевкой. На скулах Б. Ч. заходили желваки, но он и теперь промолчал.
– Значит, через месяц? – спросил Виктор Лисицкого.
Тот кивнул.
– Что ж, – сказал Черноусов нарочито-безразличным тоном. – Вот через месяц вы и получите каталог.
Василенко, по-моему, собирался протестовать, но Лисицкий опередил его.
– Под мою ответственность, – твердо сказал он. – Я гарантирую, Григорий Николаевич.
Василенко махнул рукой.
– Мы согласны, – сказал он. – Через месяц – значит, через месяц. Как я его получу?
– По почте, – ответил Черноусов. – Заказной бандеролью! – и вышел, не дожидаясь реакции на свои слова.
* * *
Он шел по темной улице. Неяркий свет фонарей едва пробивался сквозь густую листву каштанов. Район был тихим и пустынным. Черноусов подумал, что если бы кто-нибудь из тех, с кем ему довелось иметь дело в последние дни, захотел командировать корреспондента на тот свет, лучшего времени и места, пожалуй не нашлось бы. Черноусов даже ясно представил, как именно это произойдет. Подъедет, тихо шурша по асфальту, малоприметная машина с заляпанными номерами. Распахнется дверца. Оттуда выйдет некто, и…
За спиной послышался шум подъезжающей машины. Черноусов машинально остановился, но не оглянулся. Открылась дверца. Знакомый голос произнес:
– Садись, ты же еле на ногах стоишь.
Черноусов шумно выдохнул воздух. Оказывается, ожидая гипотетических убийц, он сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.
– Степаныч, – сказал Виктор, – какого черта вам надо? Все, что вы могли, вы уже сделали.
– Дурак, – беззлобно ответил он. – Я же тебя спас. Тебе приговор был подписан, как только ты там объявился.
Черноусов подошел к машине.
– Садись, садись.
Черноусов сел и сказал:
– Мне кажется, приговор был подписан еще до прилета этой дамочки. Знаете, как отработанный материал. Не нужен – в урну. Погребальную. Спи спокойно, дорогой товарищ, ты честно выполнил свой долг перед родиной и начальством.
Лисицкий промолчал.
– А куда мы едем? – спросил Виктор.
– Ко мне. Одному тебе сегодня ночевать не стоит. Мало ли… Хотя, думаю, они тебя оставят в покое. Пока, во всяком случае.
– Это обнадеживает… – пробормотал Черноусов. – И долго ли это "пока" продлится?
– Поживем – увидим, – ответствовал его начальник. Теперь уже почти бывший. – Ты зря так трагически воспринял предложение, – заметил он. – Кто знает, как жизнь обернется? Может быть, еще будешь благодарить: и меня, и его.
– Думаю, это была ваша идея? – спросил Виктор. – Насчет Израиля.
Он кивнул.
– И что? Он так легко согласился?
– По твоей милости.
– В каком смысле? – Черноусов не понял. – Почему по моей?
– Если бы ты приехал один… Впрочем, я уже говорил.
Они свернули на проспект Кирова, залитый светом и полный праздношатающихся, несмотря на позднее время.
– Я смотрю – он вас слушается. Чем же это вы на него так действуете? – поинтересовался Черноусов. – У вас что, гипнотические способности открылись, Степаныч?
– Мало ли… – туманно произнес Лисицкий. – У всякого божка, знаешь ли, есть тайные грешки.
– Все-таки, отвезите меня домой, – сказал Виктор. – Я хочу побыть один.
Лисицкий пожал плечами, и они поехали в сторону черноусовского дома, не обсуждая более проблемы сегодняшнего вечера. Только уже у подъезда, он сказал:
– К Селезневой постарайся не показываться. Неделю, по крайней мере. Можешь черкануть записку, я передам, – он усмехнулся. – Начальник обязан помнить адреса своих подчиненных, – и помрачнев, добавил: – Твое счастье, что они не знают о ваших отношениях с Наташей. И ее тоже.
Черноусов вышел из машины.
– Виктор!
Черноусов повернулся. И Николай Степанович Лисицкий повторил:
– Да, Витюша. Ты еще будешь благодарить меня. И, знаешь ли, каталог этот долбанный отдашь мне… Когда почувствуешь себя в безопасности, – добавил он.
Часть вторая
Возвращение долгов
1
Лучше быть богатым и бедным, чем больным и здоровым.
Сия сентенция, при всем ее внешнем идиотизме, с некоторых пор казалась Виктору Черноусову исполненной глубокого смысла. Афоризм выдал однажды, лет десять тому назад, его многопьющий друг Игорь Родимцев. Конечно, хотел он сказать – лучше быть бедным и здоровым, чем богатым и больным. Но в момент произнесения в одурманенной алкоголем голове видимо, перегорел какой-то предохранитель, и сказал он то, что сказал.
А глубинный смысл фразы, с точки зрения Черноусова, заключался в том, что "богатым и бедным" относится к экономическому состоянию человека, а "здоровым и больным" – к состоянию здоровья. Так вот: лучше думать о состоянии желудка, чем о состоянии бумажника.
Все это пришло ему в голову сегодня вечером. По CNN показывали престарелого миллиардера Реймонда Галлера. Бодрый журналист Билл Уитворд эффектно контрастировал с дряхлым Галлером, рассказывавшим о нелегком пути бизнесмена, всю жизнь имевшего дело с русскими коммунистами.
Черноусов смотрел программу новостей, вяло сочувствуя старику. У Реймонда было печальное лицо насильно обритого галицийского раввина, прозрачные, по-младенчески светлые глаза и высокий надтреснутый голос. Ему бы о вечном думать, внуков (или правнуков) нянчить. А он все об экономике, о доходах и перспективах… В эту самую минуту весельчак Билл, словно подслушав мысли Виктора, оптимистично сообщил о том, что мистер Галлер вчера отправился в Израиль, в Иерусалим, куда он давно уже стремился всем своим еврейским сердцем и откуда через два дня собирается нанести последний (по всей видимости) визит в Россию. После этого бодрая улыбка Уитворда на экране сменилась площадью перед Стеной Плача. Старый согнутый человек в молитвенном талесе и белой кипе приник к огромным камням, отполированным тысячелетними прикосновениями молящихся.
Камера крупно показала руку, оплетенную вздувшимися синими венами. Рука сжимала белую бумажку. На таких обычно пишут просьбу Всевышнему. Пишут и оставляют в узких щелях между блоками, из которых сложена Стена. Потом старик обернулся. Это опять был Реймонд Галлер. И выражение его лица вновь напомнило Черноусову пьяную сентенцию Игоря. Интересно, о чем просил старик?
Он сделал глоток из чашки. Кофе уже остыл, но ему не хотелось покидать кресло, чтобы приготовить новую порцию.
Журналисты на экране окружили миллиардера, и он вновь рассказывал о трудностях современного бизнеса, делал прогнозы. А насчет давления или аритмии – ни слова. Страшно думать о себе самом, куда безопаснее думать о своем банковском счете. Пусть даже о пустом. Впрочем, о пустом счете приличествует думать, например, Виктору Черноусову, но уж никак не американским миллиардерам, даже если они – ровесники века. Виктор вздохнул и начал переключать каналы. Глупое занятие, но ни на что другое его в конце дня не хватало. После работы час уходил на дорогу из Тель-Авива домой в Реховот, полтора часа чтобы прийти в себя.
Несмотря на то, что выпитый кофе был достаточно крепким, Виктор задремал – как раз во время новостей BBC. Проснувшись, он машинально нажал на кнопку пульта дистанционного управления. Репортаж откуда-то из Пакистана тотчас сменился эмблемой Российского телевидения.
На Черноусова вновь печально смотрели выцветшие глаза американского миллиардера. "Странно, – подумал он, еще не окончательно проснувшись, – и здесь Галлер. Сплошной мистер Галлер по всем каналам".
Комментатор что-то бормотал о двух годах, прошедших со дня распада СССР и повернувших экономику бывших союзных республик в принципиально новом направлении, а Черноусов смотрел на экран и думал о роли случайностей в жизни человека.
Комментатор упомянул о том, что Реймонд Галлер должен вот-вот прибыть в Симферополь для подписания контракта с местной компанией "Юг-Финансы 2000".
"Хороший повод, – отрешенно подумал Виктор. – Классный материал, есть о чем говорить с Коганом".
2
Самолет "Ту-154" частной компании "Krym Airlines International" (признак новых времен) приземлился в Симферополе рано утром – в пять часов. Черноусов не был уверен в том, что ему удастся найти в такую рань такси, хотя те, кто побывал в СНГ недавно, утверждали, что это не проблема.
Пограничник на контроле долго и внимательно изучал его паспорт, а он, в свою очередь, столь же внимательно изучал нашивку на его рукаве – желто-голубую, с трезубцем и буквы "ПВУ".
– Зеев Флейшман, – прочитал пограничник.
Черноусов кивнул с некоторым опозданием. За десять лет, прошедших с тех пор, как он взял фамилию матери и поменял имя в соответствии с необъяснимой традицией, сложившейся в Израиле более полувека назад, – он так и не привык к этому новому сочетанию. Зато, как-будто, догадался, что означают загадочные буквы "ПВУ" – видимо, "Прикордонна Варта Украiни".
– Говорите по-русски? – спросил пограничник.
– Как и вы, – ответил Черноусов. Удивления это не вызвало. Оно и понятно: при том количестве граждан СНГ, которые в последние годы стали гражданами Израиля, подобные вещи перестали восприниматься чем-то из ряда вон выходящим.
– У вас виза российская, – заметил пограничник.
– Верно, – согласился Виктор. – В Крыму я проездом. Вообще-то я еду в Москву.
– Когда? – спросил пограничник.
– А сколько времени я могу находиться здесь без визы? – в свою очередь, спросил Виктор.
Пограничник немного подумал.
– Я могу поставить вам транзитную визу, – сообщил он. – В этом случае вы сможете находиться на территории Украины три дня.
– Прекрасно, – сказал Черноусов. – Трех дней мне вполне хватит. Сколько это стоит?
– Пятьдесят долларов.
– А что будет, если я задержусь еще на три дня? – вежливо поинтересовался израильский гость.
– Придется заплатить штраф, – так же вежливо ответил пограничник.
– Какой именно?
– Пятьдесят долларов.
Черноусов выудил из бумажника две бледно-зеленые купюры с портретом не-важно-какого президента США и протянул пограничнику.
– Я же сказал – пятьдесят, – заметил тот безо всякого удивления в голосе. – А здесь – сто.
– Пятьдесят за визу и пятьдесят – штраф за задержку, – объяснил Черноусов. – Авансом. Чтобы лишний раз вам не надоедать.
Тому, видимо, понравился такой поворот дела. А может быть он просто очень хотел спать. Во всяком случае, больше он не рассматривал подозрительные документы, молча шлепнул какую-то печать, и Виктор направился на таможенный досмотр.
Тут пришлось ждать куда дольше. Во-первых, очередь собралась приличная, кроме того в азарте национального самоутверждения таможню не обеспечили ни одним бланком декларации на английском языке. На русском тоже отсутствовали. Пришлось Черноусову поднапрячь память и вспомнить школьные познания в украинском. Заполнив декларацию, он встал в очередь к усатому таможеннику, поглядывая со снисходительным высокомерием на сограждан, удосужившихся освоить кроме арабского и еврейского только английский язык.
У туриста, стоявшего перед Черноусовым, вислоусый таможенник долго выяснял: что за прозрачный напиток содержится в вычурной бутылке "Кеглевич"? Правда, против ожидания, выяснял по-русски и даже без мягкого южного акцента, характерного для крымчан. Видимо, запорожские усы таможенника и отсутствие текстов деклараций на английском и русском были достаточно весомыми подтверждениями национального возрождения. Во всяком случае, ничего другого Черноусов пока не заметил.
Напиток, вызвавший подозрение бдительного таможенника, был самой обычной водкой, что и объяснил растерянный израильский гость. Таможенник глубоко задумался, а потом сурово спросил:
– Сертификат Минздрава Украины имеется?
От неожиданного вопроса турист даже слегка присел.
– Имеется или не имеется? – суровость в голосе бдительного стража окрасилась металлом.
Провинившийся турист беспомощно развел руками.
– Нельзя, – заявил таможенник.
"Понятно, – подумал Черноусов, – отныне евреям разрешается спаивать великий украинский народ только при наличии сертификата украинского Министерства здравоохранения. Что ж, вполне логично".
Видимо, он произнес это вслух, потому что таможенник вдруг отставил злосчастную бутылку в сторону и окинул Черноусова грозным взглядом. К его разочарованию, нахальный гость не вез ни водки, ни закуски. Он вообще не вез ничего, кроме нескольких смен белья, репортерского диктофона и кое-каких мелочей; основной багаж прихватили коллеги, вылетавшие прямо в Россию. Промурыжив Виктора около получаса, выяснив, что Зеев Флейшман – израильский журналист, едет в Москву на встречу торгово-промышленных делегаций России и Израиля, а на территорию Украины забрел исключительно для того, чтобы оценить темпы строительства независимого государства, таможенник, наконец величественным жестом отпустил Черноусова.
3
Сокровенным желанием советского человека прошлых времен было желание приехать иностранцем в собственную страну. Диктовалось оно тремя весьма важными причинами: во-первых, тем тайным и явным обожанием, каковым окружались иностранцы, во-вторых, теми благами, которыми они пользовались и, наконец, в-третьих – нежелание учить какой бы-то ни было иностранный язык. Поэтому хотелось быть русским капиталистическим иностранцем в Советской Союзе. Можно не сомневаться в том, что именно такое желание двигало, в частности, пером Василия Павловича Аксенова, когда он писал свой "Остров Крым." Да и другие писатели отдали дань подобному же настроению.
Предложение перед Москвой слетать в Симферополь и взять интервью у Раймонда Галлера – редактор тель-авивской "Ежедневной почты" Михаэль Коган приписал не столько профессиональной добросовестности (он сомневался в том, что таковая присуща беспутному фрилансеру Зееву Флейшману, охотно, впрочем, откликавшемуся и на имя "Виктор"), сколько именно этому вполне реликтовому желанию. Плюс внезапно прорезавшейся ностальгии. Черноусов не стал его разубеждать. Возможности опередить прочих коллег публикацией бизнес-прогнозов мистера Галлера Коган только обрадовался. Престарелый американец тоже направлялся в Москву, собирался принять участие в работе торговой делегации в качестве консультанта, так что имело смысл выяснить его предварительное мнение о возможностях делового сотрудничества между Израилем и Россией. Коротко говоря, Миша Коган с легким сердцем согласился подбросить Черноусову пару лишних сотен для краткосрочного визита в Крым.
– Заодно навестишь тамошний Сохнут, – сказал он. – Там же, по-моему, есть отделение?
– Не знаю, – ответил Черноусов. – Может быть.
– Есть, есть, я вспомнил, – сказал Коган. – Вот, заглянешь туда и поинтересуешься, почему темпы репатриации в этом году снизились.
– Евреи кончились, – предположил Черноусов.
Коган предположению очень удивился.