Темно-синий "Фольксваген" пер на всех парах по частному сектору, когда на пути вдруг возникла фигура, похожая на медведя. Медведь сбежал из зоопарка и встал на дыбы. Перед машиной. Александр Сергеевич с трудом поймал педаль тормоза и ушел в сугроб. Не хватало машину драть о "медведей".
А медведь тем временем уже лезет в машину, норовя оторвать дверь.
– Чо те надо, козлина?!
Но "козлина" молчит. Распахнул дверцу, Александра Сергеевича цап за ворот, вытащил как пушинку из салона и прижал к машине.
– Поговорить надо…
Позади остановилась машина Пахомова.
– Сергеича бьют!
Гурьбой накинулись на "медведя" и принялись дубасить чем попало. Замечательная разминка после отдыха. Вчетвером еле одолели. "Медведь" свалился трупом под задние колеса автомашины. Не будет шляться по вечерним улицам, не будет приставать к гражданам.
Надежда сидела в машине, сжавшись в комок. Толкнула ее нелегкая связаться с Бнатовым. Надо было сразу отказать. Зато теперь сидела бы и куковала на тюремных нарах, как все прочие, попавшие на этом самом. Собственно говоря, в чем ее вина? Она и не совершала ничего такого. Торговала, как и все остальные. Потом к ней подъехали "бригадиры" и принялись требовать процент. Она отказала. Следом за "бригадирами" буквально на второй день прибыли менты, сделали проверку, обнаружили в киоске ящик "левой" водки. Но это еще не все: кроме водки, они обнаружили наркоту… Целых два пакетика. Вот и приплыли. Просим к выходу. Теперь она с Бнатовым. Передает ему часть доходов, оставляя себе совершенные крохи. И это еще не все, потому что сегодня следак окончательно ее сломал. Нет у нее того, чем она неизменно гордилась. Она надеялась, что придет тот самый, единственный рыцарь, которому она и отдаст всю себя. Без остатка. Не получилось. Зато она на свободе. Зато она сумела себя защитить.
Она вышла из машины. "Медведь" лежал в снегу, не подавая признаков жизни. Что они с ним сделали?
– Поехали отсюда, пока менты не явились, – зашипел испуганно Пахомов.
Надя вздрогнула: кто эти люди, если они боятся каких-то еще ментов? Она нагнулась. В разбитом лице "медведя" она узнала собственного деда – тот постоянно следил за ней в последнее время. И вот лежит теперь. Что ей делать? Орать? Звать на помощь? Но тогда точно она лишится его. Надо молчать.
– Плохо мне. Голова кружится, – произнесла она. – Отвезите меня быстрее. До остановки.
– Может, кончить его?
Пахомов полез за пазуху и вынул пистолет.
– По коням, – распорядился Бнатов.
Пахомов спрятал оружие, пнул "медведя" с разбега в пах. Черт с ним, с этим мужиком. Пусть наслаждается, если выживет.
– Не надо! – вскрикнула испуганно Надя.
– Оставь его, – велел Бнатов.
И Пахомов отошел.
Вскоре они выбрались к пятиэтажным хрущевкам.
– Дальше я сама доберусь, – сказала Надя и взялась за ручку открывания двери. – Прогуляюсь. Что-то голова кружится… Здесь всего сто метров до дома.
Хозяин – барин. Бнатов остановил "Фольксваген" на обочине.
– Надеюсь, мы еще встретимся, Наденька, – утверждающе произнес он.
Надежда кивнула ему и сделала ручкой: всего хорошего, господа удавы. И поспешила за угол, слушая звук моторов позади. Кажется, уехали обе машины.
Она вновь вышла из-за угла: никого. Выхватив из кармана баллончик со слезоточивым газом, Надя сломя голову побежала в обратную сторону – к деду. Только бы он оказался жив. Добежала до знакомой улицы, где должен был он лежать, но никого не увидела. Лишь далеко за углом мелькнула чья-то фигура. Надо опять бежать. Только бы это оказался дед.
Каблуки вязли в плотном снегу и грозили обломиться. Только бы это был дед. Она догонит его. Дед продолжал идти, не оглядываясь. Возможно, ему повредили слух. Стой, старый крендель!
– Дочка? – Дед звал ее именно так. – Ты ли это?
– Идем, деда, домой. Дай я тебя отряхну…
Вдвоем они добрались до дома, и там старику стало плохо. В паху возникла сильная боль, переходящая в невыносимую резь и ломоту. Дед лез на стену. Надя по телефону вызвала скорую помощь, и уже через полчаса они сидели в приемном покое.
Дед полулежал на лавке, закатывал глаза, бормотал:
– Говорил я тебе. Не послушалась… Послушайся хоть сейчас. Никого ты не видела и никого не слышала. Понятно тебе?
Надя гладила его по голове. Она все понимает.
– Убьют тебя, поэтому ты молчи, – учил дед. – Сам разберусь. А ты поступи, как учил. Помнишь? Положи аккуратно в мешочек… В целлофановый. Пусть лежит в холодильнике. Потом пригодится, раз так у тебя случилось. Но ты не переживай. Что уж теперь-то, раз они такие бесстыжие… И я не скажу, кто меня убивал. Скажу, сам упал… Поскользнулся, растянулся на льду. Короче, дербалызнулся. Иначе приедут, станут допрашивать. Знаю я этих. А там, глядишь, совсем жизнь укоротят. Спасибо, отвела этого… Который с пушкой был.
Дед торопился. Силы быстро покидали его. Надя все поняла, о чем говорил дед. Не глупая. Только бы дед не умер.
Прибежали двое мужиков с каталкой. Однако носилки с дедом поднять им оказалось не по силам. В помощь позвали еще одного. Вчетвером, включая Надю, они подняли носилки и положили на каталку. Очередь теперь за хирургом. Только бы попался знающий. Не дилетант…
– Что с ним? – спрашивала Надя медсестер.
– Откуда мы знаем, – отвечали те. – Врач разберется… Повезло твоему деду: хирург свободен как раз…
– Я буду ждать окончания операции. Можно?
– Дело твое. Жди… Но лучше ты шла бы домой, отдыхала. Силы еще понадобятся…
Силы? Она столько их сегодня растратила, что даже и не знает, почему до сих пор стоит на ногах. Ее втоптали в грязь, словно тряпку. Однако она сделала так, как учил ее дед. Учил он вокруг да около, но она все равно поняла.
Через два часа к ней вышла операционная сестра.
– Вы Надежда? Идите домой. Все хорошо. Зашили ему сосуд в паху…
Слава богу. Она пойдет завтра в церковь и поставит свечку.
Надежда вышла из больницы на улицу. Автобусы и троллейбусы уже не ходили. На выходе из больничного городка виднелись такси. На часах шел второй час ночи.
– Куда прикажешь, красавица? – спросил из "Волги" темнолицый мужик. – Мигом доставлю.
– До "Волжанки"… Там я сама доберусь.
– "Доберусь…" Зачем так? Доставим до места.
В салоне у мужика было пусто. Девушка села. На всякий случай у нее в кармане баллончик.
Мужик придавил педаль газа и понес ее мимо парка. Через десять минут она уже была на месте. Света в окнах квартиры не было: отец с матерью спали.
Надежда вошла в подъезд, своим ключом открыла дверь и вошла, внутренне сжавшись и едва соображая. Одно было ясно – надо пока что молчать. Пусть спят до утра. А там видно будет.
Не успела раздеться, мать из спальни вышла. Взлохмаченная. Приснилось, наверное, что-то. Сейчас начнет гадать, что к чему. Если покойник, то к дождю, среди зимы. Если вши, то к большим деньгам или крупным подаркам.
– Где тебя носит?…
Проскрипела и подалась на кухню – в горле промочить..
Надежда продолжала молчать.
– Оглохла, что ли? – спрашивала мать, глотая воду.
– Что я маленькая, что ли?
– Не маленькая. Но и небольшая! А говорить надо. Когда тебя спрашивают…
– У Маньки задержалась…
Подобного ответа, похоже, оказалось достаточно. Мать задумчиво посмотрела в лицо дочери, зевнула, до отказа разинув рот, и взялась за ручку двери.
– А мы тебя ждали-ждали – нет ее! Запропастилась. От рук отбиваться стала. Утром с тобой отец поговорит.
И подалась в спальню. Доглядывать сон.
Дочь разделась и на цыпочках прошла в ванную комнату.
Глава 4
Утром Иван Степанович проснулся рано и лежал с открытыми глазами. На улице пока что стояли сумерки. Вчера, проводив Царева, Ефремовы вернулись домой и сразу же легли отдыхать. Степаныч думал, что утром от выпитого будет болеть голова, но организм справился с испытанием. Значит, еще не все потеряно. Не зря он все это время, как ушел на пенсию, занимался физкультурой. На занятия в секцию ходил. Секция называлась: "Назад к природе". Платная, между прочим. И преподавал в ней какой-то полубандит. Во всяком случае, так Степанычу казалось. Рожа у того кирпича просила. Как бы то ни было, Степаныч все-таки достиг определенного результата. С грехом пополам научился садиться на "спортивный шпагат". До "королевского шпагата" у него не хватило несколько сантиметров. Точнее, не хватило на самом деле терпения и силы воли. Боялся порвать себя вдоль тела. Зато научился бить противника ногой. Хорошая, между прочим, вещь оказалась – кулаки в целости сохраняются.
Степаныч встал и пошел на кухню. Выпил стакан стоялой воды из кувшина. Отправился затем в ванную – бриться и чистить зубы. В любой момент мог раздаться звонок. Степаныч помнил вчерашний уговор – быть начеку с утра раннего. Он будет. Осталось лишь зубы почистить, и все в порядке. Затем легкий завтрак, чтобы не жиреть. Экипировка зимняя. Сапоги теплые, дабы не отморозить остатки геморроя. Основную его часть Степаныч лет двадцать назад вырезал.
Если Японский Царь не позвонит, то это за него сделает Степаныч. Он разбудит субъекта и напомнит о вчерашнем уговоре. "Что? Съел? – скажет. – А ведь кто-то вчера про победное шествие ветеранов мечтал! Проспал?! Передумал?! То-то же… Слабо… Не надо раньше времени клювом щелкать…"
Степаныч и зубы успел почистить, и кофе выпил, и даже кровать заправил. А звонка все нет.
Серафима Семеновна ходит по квартире с завязанной головой. Болит у нее головушка – прямо кругом идет, раскалывается. Напилась вчера вместе со всеми. И все из-за того, что пожалела обоих, а особенно Степаныча – чтобы тому меньше досталось. Теперь Степаныч на высоте положения, а Семеновна страдает. Несмотря на то, что ее "помощь" выразилась всего лишь в трех рюмках водки.
– Давай я тебя вылечу, – предложил Степаныч.
– Как это?
– Очень просто. Надо накинуть на голову крепкую повязку. Наподобие веревки или полотенца. И медленно закручивать. С помощью рычага…
– Смешно тебе…
Семеновна упала на диван и закатила глаза. Кто бы знал, как ей тяжко. Никогда она больше не станет поддерживать сомнительные компании. На дачу съездить, картошку копать – это всегда, пожалуйста. Но чтобы пить – это уж извините. Научена горьким опытом. Три рюмки, которые изменили мир…
– Еще один способ есть. Он тоже, говорят, помогает…
Семеновна смотрит жалобными глазами.
– Лечить подобное подобным.
– Нет уж. Пусть лечатся другие… Ой, как мне тяжело. Старая дура.
– Какая же ты старая, Сима? Тебе и семидесяти нет пока что… Девушка в расцвете сил.
Сима махнула на него слабой рукой и отвернулась к спинке дивана. Сейчас она полежит, и к обеду, может быть, боль у нее пройдет.
Степаныч нарезал круги по квартире. Давал о себе знать выпитый кофе. Документы на автомашину и ключ от гаража положил в карман. Боялся, жена заметит. Так и случилось. Все-таки заметила.
– Куда собрался?
Не трудно догадаться. В гараж. Картошку в погребе посмотреть надо. Не замерзла ли. А то в прошлом году как у них получилось? Поморозили было продукт.
– Было не считается! – оживилась Сима. – И в этом году пронесет. Сиди дома… Если бы морозы были, – ворчала она в спинку дивана, не оборачиваясь, – тогда другое дело…
У Степаныча даже мускул не дернулся на лице. Обычно он нервничал, когда жена начинала командовать. Но сегодня он был на высоте положения.
– Если нашей бабушке да хреновину между ног – она была бы дедушкой! – сказал он с придыханием.
В самую точку угодил. Симу заклинило.
– Тогда что ты сидишь? Иди, коли собрался, – наконец выдавила она.
– Не видишь, с мыслями собираюсь! Вдруг что-нибудь забуду. Придется назад идти…
– Ну думай тогда…
На самом деле Степаныч ждал звонка от Царева – не зря тот блестел вчера глазами. Но тот, может быть, все еще спал. Наверняка. Тело у него большое. Пока выспится, сколько времени должно пройти?
– Передачу, что ли, послушать по радио?
Ефремов включил кухонный репродуктор, но там передавали рекламу. "Противозачаточные средства – спасение для молодого поколения". И рука сама повернула рычажок в обратную сторону. Придется звонить этому кургузому.
Степаныч придвинул к себе телефон и посмотрел на часы. Шел десятый час. Пора будить действительно. Пальцы побежали по кнопкам.
"Царский" телефон молчал. Конечно, пока Царь проснется, пока поймет, что ему звонят и надо вставать, пока он опустит ногу, а затем вторую – это же целая вечность пройдет. Надо ждать.
Степаныч ждал с минуту и опустил трубку. Ушел, может быть, в туалет. Пока эта куча опорожнится тоже… Кроме того, с утра его может понести по магазинам. Живет человек один. Хозяйство на плечах.
– Кому ты звонил? – молвила Сима.
Услышала. Будет теперь докапываться.
– Не отвечает этот… Хотел узнать, как здоровье…
Степаныч поднялся, накинул куртку:
– Пошел я. Иди, закрой за мной. И никого в квартиру не запускай!
– Кого я могу пустить?!
– Знаем мы ваших… Сиди молча. В крайнем случае звони в милицию…
Ефремов вышел из подъезда и пошел вначале мимо окон дома – в сторону гаражей. Скрылся из виду, на перекрестке завернул за дом и пошел в обратном направлении. Получился приличный крюк, зато никто не знает, что идет Степаныч к товарищу.
Через полчаса Иван Степанович стоял перед домом Царева. Ворота на запоре. Нажал на кнопку и долго держал. Помнится, звонок у Царя всегда был в исправном состоянии. Его Величество за этим делом строго следил. Под старость разбаловался разве что.
Палец устал держать мерзлую кнопку. Никто к Степанычу так и не вышел. Может, крякнул товарищ от выпитого. Долго ли?!
Степаныч присмотрелся. На дороге отпечатался след машины. Надо спросить у соседей. Но соседи ничего не знали, ночью ничего не видели и не слушали. К дочери ушел, может. Тут же рядом. Напротив торгового центра как раз.
Степаныч пошел в обратном направлении. Мимо будет идти и зайдет. Ему приходилось бывать у Саниной дочки.
Он подошел к дому Саниной дочери, поднялся и позвонил в квартиру. Женский голос из-за двери спросил:
– Кого надо?
– Александра Царева мне. Это Иван беспокоит. Товарищ по службе.
Степаныча разглядывали через глазок. Потом дверь открылась.
– Здравствуйте, – начал Степаныч. – Вчера договаривались встретиться, а его нет. Может, заболел…
– В больнице он… Операцию сделали.
– Вот те на! А я ему названию… В какой он палате? Что с ним?
– Ничего. Поскользнулся, упал. Сосуд повредил…
При таком весе немудрено. Сосуд повредил… В нем одного жира тонна будет. Вот и брякнулся со всего маху. Надо будет навестить.
Степаныч извинился и вышел. Дочь Царя не помнила гостя. А может, она прикидывалась. Они ведь бывали в этом доме. И не раз. Правда, весьма давно. После зарплаты заходили "пузыря" раздавить.
Ефремов, не раздумывая долго, вошел в троллейбус и вскоре уже был в вестибюле ЦГБ. Сунул под нос тетке на вахте, не останавливаясь, красные корочки и побежал наверх. Лифт в ЦГБ был предназначен только для носилочных больных, медперсонала, а также для перевозки продуктов питания и белья.
Вбежал на пятый этаж с высунутым языком и остановился у входа, словно мореный таракан. Тяжеловато, однако, с непривычки. Прошел беспрепятственно до сестринского поста, и лишь тут на него обратили внимание. Стоп, господин хороший! Куда изволите.
– Царева мне, – и вновь вытащил из кармана ветеранское удостоверение в стандартной милицейской обложке с золотым гербом и надписью "удостоверение".
В удостоверении даже значится когда-то присвоенное звание – подполковник милиции. Попробуй, разберись, кто перед тобой стоит на самой деле. Тем более если проверяющему некогда.
– После операции он…
– Пара вопросов, надеюсь, не утомит.
– Пройдите. Но имейте в виду…
Царь лежал у окна, возвышаясь над кроватью скифским курганом. Под панцирной сеткой был постелен щит, чтобы клиент не проваливался. Во взгляде у больного сквозило томление. Под глазами – круги, словно колесики от детских грузовиков, с синевато-чугунным отливом. Сильно, видать, ударился. Причем несколько раз. И не об лед, а как минимум о спецназовский ботинок. На лице все написано.
Саня первым протянул левую руку. Правая ладонь у него оказалась опухшей.
– Здравия желаем… – Степаныч покосился в сторону остальных больных. – Рассказывайте.
– Чего рассказывать-то?! Шел! Упал! Песочком надо посыпать дорожки, начальник! – пустил во всю палату Саня.
Он был недоволен местной властью. По недосмотру люд калечится в районе, а властям хоть кол на голове теши.
– Ладно орать-то, – проворчал Степаныч, хмуря брови. – Поговорить надо.
Народ из палаты один за другим вышли. Кто покурить, кто водички выпить. Остались Степаныч и Царев.
– Короче, слушай. – Глаза у Сани едва виднелись среди отекших век. – Отметелили меня вчера. Хотел по-хорошему поговорить, но не получилось. Внучка попалась одному в лапы – никак не вырвется. Ты его знаешь, козла вонючего. Потому и приходил я к тебе. Раздавить мало гада ползучего…
Он отвернулся к батарее. Кажется, Саня плакал.
– Кто он?
– Который тебя закрыл… Возьми-ка вот адресочек – это свой человек… Вместе обсудите. Без меня.
Он сунул пальцы в карман рубахи, вынул удостоверение. В нем лежала четвертинка бумаги в клетку.
– Тот самый, о котором мы вчера говорили. "Награжденец". Пятнадцатью сутками удостоили которого… По случаю двухсотлетия… Он помоложе нас будет…
На лице у Царева мелькнуло жалкое подобие улыбки. Крепко мужика ущемили.
– Что ты молчишь-то? Рассказывай… – попросил Степаныч.
– Говорю, хотел мирно побеседовать. Смотрю: едут. Дай, думаю, остановлю. Наверняка, думаю, внучка у них там сидит. Они вылезли и давай подсеивать. Свалили, конечно. Ногами обработали, как положено. Напоследок в пах один пнул с разбегу. Сосуд лопнул.
Царев показал пальцем в бумажку и продолжил:
– Остальное у этого типа спрашивай… Он в курсе. Теперь иди и не приставай – я болеть буду…
– Может, тебе принести? – неожиданно для себя спросил Степаныч и напугался. Человек после операции. Можно сказать, с того света, а тут ему предлагают.
– Вечером приноси. Часам к семи. Заодно доложишь о проделанной работе. Апельсины принес? Положи в тумбочку…
Ефремов по-английски, не прощаясь, вышел из палаты и направился к выходу.
В вестибюле Степаныч развернул записку. В ней значился телефон и странная аббревиатура: "К.С.А.". Ефремов вынул сотовый телефон и набрал нужный номер.
– Карманов слушает! – прогремело в микрофоне.
Точно! Как можно было его забыть?! Это был Сергей Анатольевич!
– Здравствуй, Сереженька, – запел ласково Степаныч. – Это Ефремов тебя беспокоит… Может, ты помнишь такого?!
– Обижаешь, слушай…
– Я из ЦГБ! Царь после операции здесь лежит! Подробности при встрече. Как у тебя со временем?
– Без проблем… Приезжай, жду. Запищи адрес.