Вероника всплеснула руками.
- Держите меня! Не у Казицкого! У него, у кого ж еще! В шестьдесят восьмой! И понятые были: Софья Гавриловна с пятого этажа и Макарыч из первого подъезда! Ну, тот, который труп нашел!
- Чего ж тебя не взяли? - насмешливо спросила я.
Вероника насупилась.
- Почему не взяли? - ответила она неохотно. - Я сама не пошла! Нужно очень… Своих дел полно!
Я поднялась со скамейки и сказала:
- Ну, ладно. Пойду, перезвоню следователю. Может, я что-то напутала?
- Ты, возможно, что-то напутала, - ответила Вероника, напирая на местоимение. - А я - ничего.
- Пока, - торопливо завершила я беседу.
Вероника не ответила.
Я вошла в подъезд и вызвала лифт. Внутри что-то сладко съежилось, предвкушая опасное и запретное приключение.
"Пойду сегодня ночью," - решила я.
Весь вечер я нетерпеливо ждала, когда папочка выпьет свои успокоительные таблетки и отправится в спальню. Но он, как назло, долго сидел на балконе, разглядывал двор с таким любопытством и страхом, словно был домашним котенком, ни разу не выходившим на улицу.
Потом он уселся на диване и долго вертел перед глазами книгу, которую никак не мог дочитать.
Наконец я не выдержала.
- Папа!
- Что? - отозвался папочка, отрывая взгляд от страницы.
- Тебе пора пить лекарство.
- Я болен? - как обычно удивился родитель.
- Это для профилактики, - как обычно покорно напомнила я.
- А-а-а…
Папа послушно проглотил две таблетки.
- А теперь иди ложись, - ласково сказала я.
- Мне не хочется спать.
- Полежишь немного - захочется. Иди, иди, поздно уже.
Папочка не привык отстаивать собственное мнение. Или, лучше сказать, отвык. Поэтому он отложил книгу, поднялся с дивана и сказал мне:
- Спокойной ночи.
- Выспись хорошенько, - ответила я.
Прислушалась, уловила, как скрипнула в спальне кровать, встала с кресла в гостиной и перебралась в свою комнату.
Легла на диван и стала смотреть на часы, висевшие напротив.
Десять. Всего только десять.
Я решила наведаться в квартиру Казицкого ночью, когда наш двор, наконец, успокаивается и очищается от поздних компаний. Нужно сказать, что таких компаний вокруг дома слоняется много. Место у нас тихое, уютное, парк под окнами, сирень цветет. Приятно посидеть в таком местечке с бутылкой пива и сушеной воблой, поговорить с приятелями о нашей неправильной жизни, а потом уйти домой, добросовестно загадив окрестности.
В общем, в запасе у меня еще часа четыре. Пойду не раньше двух.
Поспать, что ли? Но сна не было ни в одном глазу.
Время тянулось невыносимо медленно. Я подняла с пола любимый роман Моэма и попыталась включиться в происходящее. Ничего не получалось.
Глаза все время убегали к часовой стрелке, которая двигалась невыносимо медленно, и через час я вдруг осознала, что ни разу не перевернула страницу.
Тогда я отложила роман и выключила бра. Попытаюсь уснуть.
Минут двадцать я крутилась с боку на бок, никак не получалось найти удобное положение. Мысли в голове носились неопределенные, но очень тревожные. Главным образом, о том, что будет, если меня поймают за руку у чужой двери при попытке ее вскрыть.
"Ничего, - подумала я. - Юля выручит. Она меня прикроет. Скажет, что сама дала ключи, в крайнем случае."
И все же попадать в такой оборот мне не хотелось.
Незаметно суета в голове успокоилась, мысли расплавились и потекли, как медлительная река: неторопливо, гладко. Я задышала глубже, спокойней, напряженное тело расслабилось…
И тут настойчиво зазвонил телефон.
Несколько минут я лежала неподвижно. Потом разозлилась и приподняла голову. И только теперь поняла, что звонок у аппарата изменился.
Наш телефон звонит, как хороший будильник. Этот звук, как пение бормашины, пробирает слушателей до самых костей. Такое ощущение, что если сейчас же не встанешь и не снимешь трубку, телефон прибежит в комнату, пихнет тебя в бок и стащит на пол одеяло.
Сейчас он звонил совершенно иначе: мелодичная негромкая трель не била в мозг, а деликатно напоминала, что кто-то на другом конце провода терпеливо ждет ответа.
Такая деликатность меня удивила. Неужели папа в мое отсутствие поменял телефон? Не может быть!
Заинтригованная, я села на диване и прислушалась.
Да. Совершенно незнакомый сигнал.
Я сунула ноги в тапки и вышла в коридор. Странно, но факт: вместо нашего белого широковещательного аппарата фирмы "Симменс" на тумбочке почему-то стоял зеленый допотопный телефон с надписью "Телеком".
"Очень странно," - подумала я еще раз.
Подошла к нему и сняла трубку.
- Да?
Трубка молчала.
- Говорите!
Тишина.
- Идиоты! - сказала я злобно и бросила трубку.
И уже хотела вернуться назад, в свою комнату, как вдруг с удивлением обнаружила, что в прихожей новые обои. Точнее, старые обои.
Наши, конечно, тоже не слишком новые, но эти были совсем ветхие, выгоревшие, местами вытертые до бумажной основы.
"Что происходит?" - подумала я.
Протянула руку и коснулась холодной стены.
И тут же проснулась.
Моя рука шарила по стене. И не успела я окончательно перейти из сна в мир реальный, как пальцы нащупали выключатель.
Комната облилась приглушенным хрустальным светом. Я протерла глаза и уставилась на часы.
Половина второго. Пора собираться.
Я встала, потрясла головой, разгоняя остатки идиотского сна, на всякий случай выглянула в коридор.
Наш белый "Симменс" с базарным голосом горделиво красовался на телефонной тумбе.
- Приснится же такое! - сказала я вполголоса.
Влезла в черные джинсы и черный свитер. Не знаю почему. Наверное, такая экипировка у меня подсознательно ассоциировалась с воровской атрибутикой.
Вышла в коридор и, не включая свет, пошарила в обувном шкафу. Достала мягкие теннисные тапки, которые обычно ношу летом. Они очень удобные, но дело не в этом. В них можно ходить совершенно бесшумно. И еще они плотно сидят на ноге и не упадут в том случае, если мне придется спасаться бегством.
В общем, обувь не для Золушки.
Я надела тапочки и прошлась по комнате. Хорошо. Удобно, надежно и бесшумно.
Посмотрела на часы.
Без пятнадцати.
Высидеть дома еще пятнадцать минут было выше моих сил. Принятое неразумное решение подталкивало меня в спину так нетерпеливо, что я не могла устоять. Только заглянула в папину комнату и проверила, спит ли он.
Папочка дышал ровно и размеренно. Спит.
Все так же тихо я притворила дверь спальни и вышла в коридор. Еще вечером я приготовила свой фонарик к работе. В смысле, заменила севшие батарейки на новые.
Я взяла фонарик и нажала на кнопку. На обои прихожей упал неяркий круг света. Годится.
Не выключая фонарик, я открыла ящик телефонной тумбочки и нашла среди всякого барахла связку ключей Казицкого. Потом пошарила в сумке и достала ключи от нашей квартиры. С сомнением осмотрела обе связки.
Тяжелые, ничего не скажешь. Главное неудобство не в тяжести. Главное неудобство в том, что они звенеть будут.
Я сняла со своей связки один ключ от двери и ключ от подъездного замка. Прицепила их на связку Казицкого. Не слишком облегчила себе жизнь, но все же… Суну в карман джинсов. Джинсы тесные, облегающие… В таких не позвенишь.
Посидим перед дорожкой.
Я присела на банкетку, опустила голову на руки и просидела так несколько минут. Мыслей в голове не было никаких. А жаль.
Наконец я встала. Открыла дверь, вышла на лестничную площадку и заперла замок. При свете длинной электрической лампы над дверями лифта пересчитала ключи в связке.
Так, два моих отпадают. Всего на связке Казицкого три ключа. И ключ от подъезда.
Один ключик совсем маленький. Наверное, от почтового ящика.
Еще один круглый, с резьбой. Знаю я такие замки. Их обычно ставят на сейфовые двери. Очень неудобная конструкция. Пока найдешь нужную сторону - на пенсию выйдешь.
И второй ключ от обычного нехитрого замка, который ставится в любую среднестатистическую дверь. Примерно такой же стоит и у нас.
Ладно. Разберемся.
Вызывать лифт я не стала. Почему-то мысль о том, что кабина оживет и с ровным гулом тронется в путь, меня не вдохновила. В подъезде стояла благостная сонная тишина, и нарушать ее не хотелось ни единым звуком.
Я быстро побежала по лестнице вниз.
Бежать в теннисках было легко и удобно, прыгать через ступеньки получалось изящно и просто, и я добежала до первого этажа с рекордным результатом.
Вышла на улицу и поежилась.
Хоть и май месяц, а ночи какие-то осенние.
Мгновенно окоченели ноги. Ну, правильно. Обувка-то на мне летняя, на картонной подошве… Или на матерчатой, что, в общем, одно и то же.
Я побежала вдоль дома, отсчитывая на ходу подъезды. Добежала до нужного и замедлила бег. Перешла на шаг, оглянулась.
Никого.
Я подошла к светящемуся табло домофона и зачем-то набрала номер квартиры: шестьдесят восемь.
Сама не знаю, для чего я это сделала.
Как и следовало ждать, никто мне не ответил. Пока в громкоговорителе переливались длинные гудки, как в телефонной трубке, я с трудом вытащила из тесного кармана связку ключей. Приложила металлический кругляш к нужному отверстию, и тут же радостно заиграла бравурная трель.
Замок щелкнул, на табло высветилась надпись "опен", и я потянула на себя деревянную дверь.
Подъезд, в котором жил мой покойный сосед, почти не отличался от нашего. Разве что было чище.
Оно и понятно. У меня вообще такое ощущение, что все местные уроды собрались в месте проживания компактно. В нашем подъезде.
Именно наш подъезд стоял распахнутым дольше всех остальных подъездов в доме. Именно у нас в подъезде постоянно собираются пьяные компании. Именно в нашем подъезде чаще всего обворовывают жильцов.
Наконец, с великими усилиями мы собрали деньги и установили нормальный механизм, который автоматически закрывал дверь за всеми входящими-выходящими жильцами. (Проделать эту процедуру сами они, конечно, не могли. Интеллекта не хватает.)
И что вы думаете?
Три раза кто-то из подъездных уродов по ночам снимал с двери доводчик!
Так что я искренне завидую нормальным людям, живущим в нормальных домах. Судя по всему, в подъезде Казицкого жили нормальные люди.
Вычищенные лестничные клетки. Никаких объедков, никакой грязи возле мусоропровода. На некоторых этажах даже стояли живые цветы в горшочках разной величины. В общем, приятно посмотреть.
Я медленно поднималась по лестнице, разглядывая номера квартир.
Квартира Казицкого была на седьмом этаже.
Несколько минут я стояла перед черной сейфовой дверью. Сердце мое исполняло танец с саблями.
Наконец, я решилась. Достала связку, сжала ее пальцами так, чтобы она не звенела, и начала тыкать круглым ключом в отверстие замка.
К моему удивлению, нужный поворот нашелся почти сразу, и замок лязгнул, открывая мне путь.
Теперь второй.
Второй открылся не менее легко. Минуту я постояла на месте, пытаясь справиться с сердцебиением, не справилась, и осторожно толкнула дверь от себя.
И тут же испуганно придержала ее: а вдруг заскрипит?
Дверь, к счастью, двигалась абсолютно бесшумно. И вообще, она выглядела очень новой и солидной. Непонятно, зачем скромному сотруднику не слишком доходного института ставить дома такую дверь.
Я распахнула дверь до конца и ступила в чужую темноту.
То, что темнота была чужой, неопровержимо доказывали запахи. Здесь пахло пылью, валокордином и еще каким-то неуловимо казенным запахом бумаги. Так пахнет в старых библиотеках.
Я немного постояла в прихожей, прислушиваясь. Тишина.
Конечно, никого здесь нет, да и быть не может! И все же мне было страшно.
Глаза привыкли к темноте и начали различать очертания предметов.
Справа смутно нарисовался платяной шкаф. За ним зеркало с тумбочкой, телефон на ней…
Я зажгла фонарик, и желтый круг сразу упал на аппарат.
Я замерла.
Под зеркалом красовался зеленый допотопный "Телеком", словно материализовавшийся из моего сна!
Не может быть!
Я подошла ближе и ощупала аппарат.
Нет, мне не кажется. Именно такой телефон я видела во сне.
Волосы на моей голове зашевелились от предчувствия чего-то жуткого и мистического. Сейчас аппарат разразится негромкой переливчатой трелью, я сниму трубку, скажу "Алло…"
И мне никто не ответит.
Я стояла возле зеркала и ждала, по коже бегали ледяные мурашки. Но телефон молчал.
Тогда я сняла трубку и с облегчением услышала бодрый длинный гудок.
Дура! Нельзя же так себя накручивать!
Я глубоко вздохнула. На всякий случай пошарила светом фонарика по тумбочке.
Ничего интересного. Справочник "Желтые страницы", деревянный карандаш, кусочек бинта…
Тут круг света упал на обои позади телефона. Я подскочила и снова чуть не заорала.
Именно такие старые, ветхие обои я видела во сне! И рисунок тот же! И цвет!
"Нет, это не может быть простым совпадением," - шепнул мне рассудительно внутренний голос. И повелительно добавил: "Ищи!"
И я принялась искать.
Отодвинула в сторону телефон, пошарила желтым лучом по стене.
Есть!
На ветхих обоях внезапно слабо высветилась какая-то надпись. Точнее, не надпись, а цифры.
Знаете, есть люди, которые любят записывать нужные номера не в книжках, а прямо на обоях. Помните "Покровские ворота"? Там возле телефона всегда был карандаш. А номера писали на стене.
Я уткнулась в стенку носом.
Вот и Казицкий любил это делать. Нацарапал два номера прямо на бумажных обоях. А чтобы было не слишком заметно, нацарапал их карандашом. Обои серо-коричневые, на них след карандаша почти незаметен. Только если специально приглядеться…
Два номера.
Я схватила с тумбочки карандаш, вырвала из справочника край страницы и быстро переписала четырнадцать цифр.
Видимо, номера московские. Если бы они были междугородние, то Казицкий наверняка бы дописал цифры кода.
Я еще раз дотошно проверила, правильно ли я разглядела номера, сверилась со своими записями и сунула бумажку в карман. Второй раз я сюда вряд ли приду.
После этого я вдруг спохватилась, вернулась к входной двери и закрыла ее на один замок.
Тот, который попроще.
Пора идти в комнаты.
Длинный коридор приводил гостя в зал. Справа дверь на кухню, рядом с ней удобства… Так.
Слева дверь в еще одну комнату.
А где третья? Помнится, Олег Витальевич говорил, что у Казицкого трехкомнатная квартира.
Я вошла в зал и пошарила лучом по стене. А! Понятно! Зал и третья комната смежные!
Я вернулась в коридор и повернула налево.
Комната казалась длинной и узкой. На полу валялись какие-то предметы, узлы, коробки…
Я пошарила лучом по полу.
Так. Видимо, Казицкий собирал вещи покойной матери. В разворошенных узлах пододеяльников были старые женские пальто, платья, юбки и кофты. Еще в комнате было множество коробок со старой обувью, а на столе стоял деревянный ящик, похожий на ящик с посылкой.
Я подошла к нему и поворошила содержимое.
Лекарства. Бесконечное количество лекарств.
Видимо, это была комната покойной матери Казицкого.
Я вышла из нее и направилась в зал.
Даже при тусклом свете фонарика мне было ясно, что разгром здесь учинили ужасающий. На полу валялись журналы и книги, по всей комнате были разбросаны диванные подушки, а телевизор почему-то был снят со своей подставки и отставлен к окну.
Я вздохнула. Малоприятное зрелище. Убирать-то здесь придется Юле…
Не выключая фонарика, я пошла в смежную с гостиной комнату.
Так. Судя по всему, это комната хозяина.
Маленькое, примерно четырнадцатиметровое помещение было заставлено книжными полками. Книги, правда, поменяли свое месторасположение и стопками громоздились на стуле и подоконнике. Некоторые, раскрытые и выпотрошенные, были небрежно брошены прямо на пол.
Я машинально подняла несколько разбросанных томиков, аккуратно отряхнула и положила на письменный стол, стоявший слева от окна.
Здесь, надо полагать, хозяин работал.
Я пошарила лучом по комнате.
Кроме книжных полок и стола в комнате стоял маленький раскладной диван. С него небрежно свисал клетчатый плед с длинной нитяной бахромой.
Я нагнулась, приподняла шерстяную ткань и заглянула под диван.
Не знаю зачем. Все равно там никого не было. Только лежала длинная деревянная швабра. Как она оказалась в комнате? Непонятно.
Я села за рабочий стол Казицкого. Оказывается, у него не было компьютера. Впрочем, может, компьютер и был, просто его увезли компетентные органы?
Возможно.
Я повозила руками по столу.
Странно, но на его поверхности царил образцовый порядок. Ничего не перевернуто, ничего не сброшено на пол. Может, потому что на столе лежит очень мало предметов?
Руки нашарили длинную продолговатую папку, и я подтянула ее к себе.
Развязанные тесемочки болтались по обе стороны картонки. Я раскрыла обложку и направила свет фонарика на содержимое.
В папке были собраны рисунки. Карандашные наброски, в основном, портреты. Очень неплохие, кстати.
Вот и Юля.
Я отложила в сторону ее портрет и полюбовалась на него.
Что ж, у Казицкого был талант. Это не просто любительский рисунок, похожий на оригинал. В лице женщины, изображенной на портрете, художнику удалось удержать ее нрав: мягкий, уступчивый, склонный к компромиссам…
Я убрала портрет Юли на край стола и принялась рассматривать другие рисунки.
Всего здесь было четыре плотных белых листа бумаги. На двух была нарисована Юля в разных ракурсах, еще два…
Нет, это не может быть портретом. Женщина, изображенная на двух других рисунках, походила на героиню какого-нибудь модного светского романа.
Мне почему-то вспомнилась Гайде из "Графа Монте-Кристо".
Помните? Его экзотическая невольница царского происхождения.
Лицо женщины, изображенной на рисунке, было восточного типа. Это несомненно. Глаза, огромные, темные, чуть поднятые у висков, широкие темные брови, почти сросшиеся у переносицы, роскошные черные волосы…
А царское происхождение мне припомнилось, вероятно, потому, что волосы женщины плотно обхватывал венец, похожий на корону.
Надо лбом поднимался широкий трезубец, в центре которого сиял какой-то драгоценный камень. Два лепестка по обе стороны от центрального зубца тоже были украшены драгоценными камнями, но их Казицкий почему-то заштриховал. От этого камни казались непрозрачными, матовыми и были похожи друг на друга формой и размерами.
Я поднесла рисунок близко к глазам.
Да, несомненно, на голове женщины сиял царский венец. И выражение лица у нее гордое, своенравное… Не похоже, чтобы такая женщина могла кому-то подчиняться. Скорее, подчинялись ей.
Красивое лицо. Только очень уж решительное. Почти мужеподобное.
Я присмотрелась к камню, находящемуся в центре венца. Он не был заштрихован, как два других. И форма камня странная: грушевидная, заостренная кверху, расширенная книзу.