Гид не сразу заметил, что русские туристы давно не слушают его и не восхищаются строго упорядоченными японскими видами из окна, а наблюдают за любовными играми молодоженов. В следующий раз он выберет туристическую группу из старых дев и супругов с большим стажем. И обязательно просмотрит анкетные данные: нет ли среди туристов полицейских из Петербурга?
Михаил тоже заметил, что все смотрят на то, как Аня всеми силами старается удержать его прыгающее колено, то есть этот сустав на какое-то время сделался центром всеобщего внимания.
– Японцы очень любят спать, – заговорил он, не обращая внимания на змеиную улыбку гида. – Умение засыпать при первой возможности в любой позе они возвели в ранг такого же искусства, как икебана или бонсай. Обратите внимание на того тощего студента. Он спит не потому, что этого требует его организм, а потому, что получает удовольствие от сна. Если понадобится, он будет зубрить сутками, забыв о подушке. Но уж если есть возможность получить удовольствие, почему бы нет? Созерцание сновидений – точно такой же кайф для японца, как созерцание цветущей сакуры или раскрывающегося лотоса. Задумайтесь, как спите вы, – Корнилов говорил русским туристам голосом проповедника, даже интонации у него появились характерные. – С каким остервенением вы считаете часы до звонка будильника. Вы отсчитываете часы, как калории, как долги своему здоровью. Забудьте обо всем этом. Научитесь просто спать себе в кайф… Кстати, вон там опять Фудзияму видно.
– Зачем ты злишь этого бедного япончика? – спросила Аня, когда русские туристы повернулись к окну, оставив их на несколько секунд наедине.
– Не знаю. Нравится мне дразнить этого "тамагочи". Но, вообще-то, я хочу нравиться тебе. Знаешь французскую поговорку: "Любовь даже ослов заставляет танцевать"?
– Ослов? Я помню эпизод из Сервантеса, когда бедному влюбленному Росинанту здорово досталось от погонщиков… А ты еще и французским владеешь?
– Никакими избитыми языками не владею из принципа, – ответил Михаил, уже трогая не свое колено. – Вот выучу японский, примусь за вьетнамский, там возьмусь за табасаранский. Говорят, там около сорока падежей…
– ….и столько же слов. Так это ты ради меня затеял эту лекцию о сне?
– Понимаешь, Аня, наболело. Следователю ГУВД надо уехать куда-нибудь в Японию, чтобы выспаться. Так и тут есть люди, которые ему мешают, будят, бесцеремонно вмешиваются в его сновидения. А я, может, с Буддой во сне разговаривал.
– Я думала, что ты вообще спать в Японии не будешь. Станешь носиться с высунутыми языком и объективом, впитывая впечатления.
– Не понимаю я таких туристов, – назидательно сказал Михаил, – которые вместо того, чтобы проникнуться духом страны, попытаться постигнуть непостижимое, коллекционируют собственные изображения на фоне памятников. Бегают они по достопримечательностям и помечают их, как собачки: "Здесь я был, здесь тоже…" А что это, Аня, у тебя такое? Неужели видеокамера?
– Кто-то попросит меня показать ему Японию, когда мы приедем в Питер, – отозвалась Аня с ехидной улыбкой. – Я порекомендую ему духом питаться. Впрочем, я ему, может быть, покажу Японию без камеры.
– Каким образом? – заинтересовался Михаил.
– Потом узнаешь…
– Вот не люблю я женщин за это. Они все стараются оставлять на потом: недопитую водку, приятный сюрприз, страшную месть… Кажется, нам пора выходить. Вон наш "тамагочи" засуетился, сейчас начнет заливать про первую столицу Японии.
– А это первая столица Японии?
– Да, с восьмого века нашей эры. К тому же этот город когда-то был восточной оконечностью Великого шелкового пути!
– Да что ты говоришь, мой любимый Знайка! Дай-ка я запечатлею твою восторженную физиономию. Видела такие только у предвкушающих выпивку алкашей…
– Еще бы, Аня! Нара – это Мекка для меня. К тому же такое родное ментовское название. "На нары, бля, на нары, бля, на нары…"
Гид-японец торжествовал. Наконец, он увидел этого русского притихшим, ошеломленным, с улыбкой тихого счастья на лице.
В Наре было два десятка буддийских храмов и один синтоистский. После "уплотненной" застройки современного Токио маленькая Нара всегда поражала туристов размерами своих храмовых комплексов и парков. Они еще не обошли и половины, а этот старательный русский полицейский уже запутался в названиях, именах и датах.
Около пятиярусной пагоды храма Конфукудзи русский застыл. Высоко над ним рукотворная материальность, просчитанная и исполненная по математическим законам бытия определенность вступила в какое-то отношение с бесконечным, зыбким, неизмеримым. Беспокойный турист вслушивался, всматривался, но не так, как японец. Нет, даже в его созерцании было слишком много суеты, напряжения, чересчур много личного, эмоционального. Его молчание громыхало, как барабан.
Теперь гид был спокоен. Нет, русским никогда не понять Японию. Пусть они выучат язык и историю, скопируют каллиграфию, будут жить в горах, есть сырую рыбу и заниматься сумо. Если они даже на небо смотрят по-другому, то можно быть спокойным. Но как захватило русского это зрелище! Пришлось жене тормошить его, будто спящего.
– Миша, ты слышал? В саду храма… не запомнила название… растет около ста видов роз. Пойдем скорее, все уже ушли вперед. Миша, мне монашка дала маленький свиток с иероглифами. Ты сможешь прочитать или попросить гида? Что это такое?
– Я думаю, это предсказание судьбы. Я, конечно, постараюсь. Но я еще знаю не так много иероглифов. Попросим нашего "тамагочи", это ему польстит… А эти ворота я знаю! Это вход в самый старейший храм Нару. Между прочим, Хорюдзи – старейшее деревянное сооружение в мире. Эти деревянные колонны…
– Опять встал! Пошли. Меня интересуют розы.
– Бара-ва уцукусий дэс, – старательно проговорил Михаил. – Кимура-сан, я правильно сказал?
– Очень хорошо, Миша-сан, – закивал головой гид. – Только ударение совсем немного неправильно.
– Ано бара-ва асоко-ни ару, – еще старательнее сказал Михаил.
– Что он сказал про меня, Кимура-сан? – вмешалась в разговор Аня. – Он сказал, что я много на него ору?
– Он сказал, что вы, Аня-сан, очень красивы. Как роза, – заулыбался японец.
– Японцы – очень хитрые, – пробормотал еле слышно Михаил. – Умение сбрехать при первой возможности они возвели в ранг искусства…
– Кимура-сан, а вы не прочитаете мне мою судьбу? – спросила Аня, передавая камеру мужу, чтобы удобнее было шарить в дамской сумочке. – Где же свиток? Я же его не запихивала. Вроде, торчал только что…
Аня обернулась. В двух метрах от нее стоял рыжий олень размером с собаку и что-то тщательно пережевывал, двигая ушами.
– Миша, олень сожрал мою судьбу, – растерянно проговорила Аня.
– Надо купить оленям мало еды, – сказал гид. – Они очень любят кушать вещи туристов. Боги синто не имеют тела. Они могут бывать люди, могут бывать олени…
– Успокойся, Аня, – Михаил одной рукой обнял жену, а другой погладил маленького оленя. – Слышишь, что тамагочи сказал? Бог дал, бог взял…
* * *
В предпоследний день тура культурная программа впервые захватывала вечернее и ночное время туристов. Ворчливая пожилая дама посматривала за ужином на молодоженов Корниловых с плохо скрываемым злорадством. Но Михаил и Аня даже не думали роптать на организаторов тура. Им предстояла поездка в одну из восточных деревень на традиционный праздник поминовения усопших Бон. Правда, Корнилов сомневался в искренности обряда и говорил, что мероприятие специально организовано для иностранных туристов, и никакими народными традициями там не пахнет. По его мнению, праздник Бон, вообще, справляют в седьмой месяц по лунному календарю. Но гид возразил Михаилу, что день поминовения усопших в разных районах Японии отмечают в разное время, но всегда ближе к осени.
В синие японские сумерки туристы разместились в чайном домике "тясицу" на склоне поросшего приземистой дальневосточной зеленью холма. Это была не традиционная чайная церемония, а скорее созерцание погружения долины во мрак. Аня наблюдала, как выборочно наступает вечер, заполняя сначала ложбины и рощи, оставляя на потом серый камень храма на соседней сопке, такого же цвета тропу, ведущую к его подножию, деревню у реки и саму речку, еще светлую, как небо. Но даже сумерки, пеленавшие окружающие предметы общим покровом тени, не нарушали у Ани ощущения миниатюрности этого островного мира. Каждый камень, каждое дерево было отдельной, особо прописанной кем-то деталью. Ане казалось, что и в темноте она ощущает не только каждое дерево леса, а каждую его хвоинку в отдельности. Кто-то из университетских лекторов говорил им, что деталь – это бог.
В Японии Аня увидела этого бога деталей воочию. Приблизительно подобное испытывает близорукий человек, надев только что купленные в аптеке очки. Единое, с зыбкими границами, бытие вдруг распадается на детали, предметы обретают остренькие границы.
Аня хотела поделиться своим ощущением Японии с Михаилом, но в последние дни тура он стал раздражителен и молчалив. Наверное, ему не хватило нескольких дней в Японии для полного счастья. А может, он переживает свое завтрашнее посещение зала какой-то школы дзю-дзюцу с длинным и страшным названием, где он хочет продемонстрировать свою технику рукопашного боя, если представится возможность. Аня предлагала пойти с ним в качестве массажистки и группы поддержки, но он категорически отказался, велел ей не отступать от программы, то есть, пройтись в последний день по магазинам Токио вместе со всеми. Странно, но Аня никогда не видела Михаила выполняющим какие-нибудь упражнения. А ведь здесь, в Японии, они были рядом все двадцать четыре часа. Как бы не пришлось ему познакомиться с японским национальным гипсом…
Гид, который время от времени смотрел на часы, наконец указал куда-то левее почти погрузившейся в темноту деревни. Словно кто-то щелкнул зажигалкой. Острый язычок пламени изогнулся, раза два лизнул окружавший его мрак, рядом вспыхнул точно такой же слева, потом справа и выше. Испорченной современной цивилизацией Ане показалось, что в темном партере огромного концертного зала публика щелкает множеством зажигалок. Еще немного, и зазвучит медленная, любимая всеми мелодия. Действительно, откуда-то донеслось что-то похожее на музыку и пение, только не со сцены, а из оркестровой ямы, лежащей у подножия деревушки.
– Миша-сан знает такой иероглиф? – спросил гид, чья ехидная улыбочка угадывалась даже в полумраке.
Миша пробурчал в ответ, что иероглифов он видит, вообще-то, два, но ни одного не узнает. Только сейчас Аня присмотрелась к огонькам на склоне горы. Даже ей, не знакомой с японской письменностью, были видны два иероглифа.
– Это называется даймондзи, "большие иероглифы", – пояснил гид. – Разные храмы, разные деревни – разные иероглифы на праздник Бон. Эти означают "великое учение Будды". Еще надо смотреть туда…
Новые огни вспыхивали на горе, но не замирали, не складывались в священные слова, а сползали вниз, как капельки раскаленного металла. Не докатываясь совсем немного до деревни, они выстроились в виде арки.
– Прощальные огни "окуриби" – говорил экскурсовод-японец. – В старые времена надо было зажигать костры на могилах предков. Потом, чтобы было красиво…
Парами, как японские школьники, переходящие дорогу, русские туристы стали спускаться к деревне по гладкой каменистой тропе. Там, куда вела их дорожка, зажигались теперь мелкие беспорядочные огоньки. Чем становилось темнее, тем больше освещалась нижняя деревня. Каменная дорожка напоследок вильнула между деревьями, обходя то ли каменный сад, то ли просто полянку с несколькими камнями. Деревня скрылась за низкими, растущими вширь, кронами деревьев. Когда же туристы вышли к аккуратным низким домикам, похожим на декорации самурайского фильма, их встретили гирлянды фонарей вдоль и поперек улочек, десятки фонариков из белой рисовой бумаги перед входом в каждый дом.
– Фонари надо освещать путь умершим душам, – рассказывал гид. – Маленький маяк… Можно тут покупать фонари, чтобы плавать их по реке…
Старая, высохшая японка почти бумажными руками тут же продавала фонарики на небольших деревянных плотах. Аня с Михаилом купили один фонарик на двоих. Длинной лучинкой, чтобы не поджечь бумагу, Аня подожгла свечу внутри фонаря. Огонек осветил какую-то надпись с внутренней стороны.
– Я различаю только иероглиф "душа", – сказал Михаил. – К сожалению, только это.
– Душа – это уже немало, – тихо, почти в себя, чтобы не затушить слабое пламя, ответила Аня. – Давай припишем по-простому, по-нашему…
– "Аня и Миша были здесь"?
– "Аня + Миша = Любовь". У тебя есть ручка?
– Да ты что, Аня! – воскликнул Михаил почти испуганно. – Ты же нас хоронишь раньше времени. Ритуал торонагаси посвящен ушедшим из этого мира душам. Вся жизнь японцев связана с морем… Ой, ладно. Короче, это связано с поверьем, что души уходят в море и приходят с моря.
– Как это? С приливами и отливами?
С туманами и дождями?
– Возможно, – кивнул головой муж, хлопая себя по карманам в поисках пишущего предмета. – Поэтому надо написать имена умерших родственников, чтобы весточка дошла. Я, например, напишу отца. А ты?.. Вон у бабульки есть специальная кисточка и краска.
Он подошел к старушке и стал выговаривать какие-то японские фразы с таким напряжением в голосе, с каким самурай читает свои предсмертные стихи, уже совершив над собой обряд харакири. Но бабулька его поняла, даже засмеялась довольно басовито. Она что-то стала объяснять ему. Михаил кланялся и произносил по очереди все известные ему японские слова благодарности.
Вниз по реке с другого края деревни уже плыли фонарики. Русские туристы аккуратно спустили на воду свои светящиеся шарики. Аня легкими движениями рук, будто мешая воду в ванночке с купающимся младенцем, погнала фонарик Корниловых прочь от берега. Маленький плот скользил по воде, но плыть в далекое неизвестное не спешил. Наконец, преодолев какой-то порог, он пристроился вслед за остальными фонариками и медленно поплыл по реке. Сзади уже наплывали другие светляки. Как Аня ни старалась, но, моргнув, потеряла свой, спутала с другими, совершенно такими же.
А с той стороны деревни, откуда выплывали все новые и новые фонарики на плотах, послышалось пение, больше похожее на ритмичные выкрики под нехитрый аккомпанемент барабана и колокола. К русским туристам приближалась процессия, освещенная теми же бумажными фонариками и факелами. На поляне процессия смешалась, потом расступилась. Несколько фигур вошли в образовавшийся круг. Одеты они были в кимоно с причудливым орнаментом, на головах у них были темные мешки с прорезями для глаз, затянутые сверху цветастыми лентами. Фигуры то раскачивались из стороны в сторону, то начинали кружиться, хлопая в ладоши, то вдруг принимали позы, напоминавшие скульптурные изваяния Будды.
– Нама сяка муни буцу! Нама сяка муни буцу! – выкрикивали ряженые и хлопали в ладоши.
Молодожены Корниловы стояли в кольце туристов вокруг танцующих, когда кто-то сзади задел Анино плечо. Она обернулась и вздрогнула от испуга. В упор на нее смотрела волчья морда со стеклянными глазами, в которых прыгали красные язычки отраженного пламени. Михаил, обнимая жену, почувствовал ее испуг и обернулся тоже.
– Миша, это оборотень?! Волк-оборотень?! – Аня почти отступила в круг танцующих, сама не понимая, почему так испугалась обыкновенного карнавального наряда. – Что ты молчишь? Говори скорее! – торопила она мужа с ответом, будто от этого что-то зависело.
– Аня, не бойся. Как не стыдно! – муж шлепнул ее сзади не очень педагогично, но нежно. – А еще жена милиционера! Вот трусиха! Познакомься: Тануки – японский добрый оборотень. Вообще-то, это не волк, а енотовидная собака. Персонаж детских сказок и комиксов. Насколько я помню, меняет он свой образ, положив на голову листок дерева. Его атрибуты – мечта любого мужчины, – это Михаил уже прошептал на ухо прильнувшей к нему жене. – Его изображают с огромными гениталиями и бутылкой саке в лапе. Если подержаться за его… ну, понятно… это принесет удачу.
– Что-то я не вижу ничего особенного в смысле размеров, – скептически проговорила Аня.
– Я смотрю, тебе уже не страшно, а любопытно, – удивился Михаил. – Быстро это ты… Ведь это не статуя, а живой человек.
– Что ты говоришь! Но уж примета насчет удачи все равно должна действовать. Сейчас мы это проверим…
Аня демонстративно выставила руку снизу и сделала такой решительный шаг по направлению к танцующему Тануки, что Михаилу пришлось крепко схватить ее за плечи.
– Ты с ума сошла?