Постепенно Боденштайн начал понимать, что проделывали инструктор Кампманн и Изабель Керстнер. Кампманн продавал лошадей своим клиентам, которые ему слепо доверяли, по цене, которая значительно превосходила действительную стоимость товара. Изабель, прекрасная наездница, привлекала людей, демонстрируя лучшие качества лошади, и когда сделка осуществлялась, она получала от Кампманна соответствующую сумму. Инструктор делал все возможное, чтобы покупатели не сразу заметили, какие недостатки имеют столь дорого приобретенные лошади, и зарабатывал еще дополнительно на аренде боксов, объездке и занятиях. Это были ловкие и одновременно очень коварные махинации.
- Часто Кампманн продает лошадей людям здесь, в конюшне? - спросил Боденштайн.
- Да, - подтвердила Тордис. - Почти все клиенты купили своих лошадей у него. Я, правда, никогда не стала бы этого делать.
- Так-так. А почему?
- Потому что я не хочу, чтобы он обвел меня вокруг пальца, - откровенно поведала Тордис. - Здесь, конечно, нельзя говорить об этом вслух - это было бы оскорблением его величества, но я твердо убеждена, что все лошади, которых он покупает, имеют некую проблему, которую он скрывает.
- Проблему? - переспросил Боденштайн.
- Да, - кивнула она. - Или они больны, или вышел их срок.
Это было как раз то выражение, которое Кампманн употребил в разговоре с Изабель Керстнер.
- Вышел срок… - повторил Боденштайн. - Это означает, что они не способны принимать участие в турнирах?
- Верно.
Позади манежа кто-то звал Тордис.
- Думаю, мой стейк готов, - предположила она. - Вы пойдете со мной? Вы ведь можете съесть стейк, не рассматривая это как подкуп, не правда ли?
- В другой раз - с удовольствием. - Оливер не поддался искушению и улыбнулся. - Спасибо за информацию.
На ночном столике Боденштайна настойчиво пищал мобильный телефон. Спросонья он с трудом нащупал выключатель и телефон и бросил взгляд на часы. Это могла быть только Козима.
- Да? - пробормотал он.
Но это была не Козима, а Пия Кирххоф.
- Я вас разбудила? - спросила она.
- Да. - Боденштайн опять закрыл глаза и откинулся назад. - Сейчас половина третьего ночи.
- О, в самом деле? - Голос Пии звучал очень бодро и довольно взволнованно. - Послушайте, шеф, я знаю, что за женщина изображена вместе с Гарденбахом на этих черно-белых фотографиях. Это Марианна Ягода.
Боденштайн открыл глаза и зажмурился от света.
- И это пришло вам в голову в половине третьего ночи?
- Марианна Ягода девятнадцатого апреля тысяча девятьсот девяносто седьмого года встречалась с прокурором Гарденбахом, - продолжала Пия. - Четвертого апреля, то есть за пятнадцать дней до этого, ее родители погибли при пожаре на их вилле во Франкфурте. При расследовании, которое вели специалисты Управления уголовной полиции земли, выяснилось, что это мог быть поджог. Поэтому дело было передано в прокуратуру Франкфурта.
Теперь Боденштайн чувствовал себя по меньшей мере столь же бодрым, как и его коллега.
- Догадайтесь с трех раз, кто тогда был ответственным прокурором.
- Гарденбах? - предположил Боденштайн.
- Точно. - Пия казалась очень довольной. - Дальнейшее расследование не велось. Дело было закрыто. Через год прокурор Гарденбах купил прекрасный домик в Хофхайме.
- На что вы намекаете?
- Марианна Ягода подкупила Гарденбаха.
- Почему вы так решили?
- Когда Марианна вышла замуж, - сказала Пия, - возник семейный скандал, так как папа Дрешер не признал своего зятя. В течение нескольких лет Марианна и ее родители не имели никаких контактов. В начале девяносто седьмого года планы Ганса Петера Ягоды по выпуску акций на биржу перешли в горячую фазу: все, чего ему недоставало, - это необходимый стартовый капитал. И затем - как ловко! - умирают родители Марианны, и она в одно мгновение становится миллионершей.
Боденштайну потребовалась пара секунд, чтобы переварить информацию.
- Откуда вам все это стало известно? - спросил он.
- Ночные интенсивные информационные поиски, - скромно ответила Пия, - и хорошие отношения с тонким знатоком высшего общества Франкфурта. Дрешеры были щедрыми хозяевами и покровителями искусства. Собственно говоря, семейное состояние должно было быть вложено в фонды поддержки искусства, но прежде, чем Дрешер дал соответствующие распоряжения, он приказал долго жить.
Некоторое время Боденштайн обдумывал услышанное.
- Вы не сможете все это доказать, - усомнился он. - Здесь возможны различные случайности.
- Кроме меня, у кого-то уже были подобные подозрения, - сказала Пия. - На обратной стороне фотографии стоит печать детективного агентства "Штайн", которое, к сожалению, больше не существует, так как господин Штайн в мае девяносто седьмого года погиб в автомобильной катастрофе. Это, конечно, на самом деле может быть случайностью.
- А где вы сейчас?
- В офисе.
- Я буду через двадцать минут.
Суббота, 3 сентября 2005 года
Боденштайн был немало удивлен, увидев Пию сидящей за письменным столом, заваленным кипой бумаг, компьютерных распечаток и папок. В воздухе, пропитанном густым дымом от бесчисленных сигарет, можно было "вешать топор".
- Почему вы ночью не спите? - спросил Боденштайн, беря себе стул.
- Я наверстаю. - Пия придвинула к нему стопку распечатанных газетных статей. - Здесь отчеты прессы о пожаре на вилле, расследовании и извещение о смерти Герберта Штайна, детективного агента. Ему было всего двадцать восемь, когда он во время пробежки был сбит машиной. Водителя так и не нашли. Странно, не правда ли?
Боденштайн пробежал глазами газетные вырезки. Сообщения о Марианне Ягоде, которая явилась единственной, глубоко скорбящей наследницей.
- Она унаследовала пятьдесят миллионов марок, - удивился Боденштайн.
- Кроме того, пивоварню, недвижимость, акции, коллекции произведений искусства, скаковых лошадей и прочие мелочи, - подтвердила Пия кивком головы. - "Морж" оказался золотой рыбкой.
Боденштайн продолжал читать дальше. В одной из статей речь шла о борьбе за власть в правлении пивоварни Дрешера после смерти шефа, которой Марианна Ягода положила конец, уволив без лишних церемоний "наследного принца" своего отца. Здесь же была газетная заметка о трагической смерти частного детектива из Франкфурта. Сообщения из различных биржевых журналов о стремительном восхождении Ганса Петера Ягоды. Потом Боденштайн еще раз взял черно-белые фотографии. Нет сомнений - женщина рядом с Гарденбахом была Марианна Ягода.
- Гарденбах и супруги Ягода были знакомы, - сказала Пия. - Он им однажды уже помог. Но, очевидно, старого дела было недостаточно, чтобы еще раз заполучить Гарденбаха в качестве помощника, поэтому пришлось применить новые репрессии. А именно - с помощью Изабель Керстнер.
- Как у нее оказалась эта фотография?
- Н-да! - Пия вздохнула. - Думаю, девушка была довольна хитра. Возможно, что-то поведал Гарденбах, когда спал с ней.
- Такими фотографиями просто так не разбрасываются, - покачал головой Боденштайн.
- Наверняка они и не валялись просто так где попало. - Пия развернула стул таким образом, чтобы лучше видеть шефа. - Хотите услышать мою теорию?
- Выкладывайте. - Оливер приготовился с интересом слушать. При расследовании ничего нельзя исключать, даже, казалось бы, абсурдные гипотезы.
- Итак, - Пия закурила сигарету, - Гарденбах не захотел больше получать откаты от Ягоды, поэтому тот натравил на него Изабель Керстнер. Она ложится с ним в постель и таким образом добывает материал для шантажа. Может быть, она действительно чувствовала расположение к этому человеку или только пользовалась им. Гарденбах рассказывает ей о Марианне Ягоде и о смерти ее родителей, и она видит в этом шанс получить для себя инструмент давления в отношении Ягоды. И она уговаривает его передать ей фотографии…
- Стоп! - прервал Боденштайн ее словесный поток. - Гарденбах никогда и никому не передал бы такие фотографии.
- А вдруг!
- Гм… - Боденштайн задумался. - Изабель Керстнер попыталась шантажировать Марианну Ягоду своей осведомленностью…
- …и у нас уже появилось следующее лицо с серьезным мотивом убийства.
Оба посмотрели друг на друга.
- Слишком смелая теория, - усмехнулся Боденштайн.
- Как и всегда. - Пия не собиралась так легко сдаваться. - Но супруги Ягода на сто процентов шантажировали Гарденбаха. Теперь Нирхоф должен будет согласиться, что нам необходимо решение о проведении обыска в его доме.
- И нам надо поговорить с Марианной Ягодой.
- Я бы этого пока не делала, - покачала головой Пия. - В отношении нее я бы придумала кое-что еще…
В это воскресное утро в отделе К-2 не было никого, кроме Боденштайна. Пия около восьми утра закончила свою добровольную ночную смену, дав обещание, что в течение всего дня будет на связи. Все остальные сотрудники тоже находились в зоне доступа. Оливер не придумал ничего лучше, кроме как заняться горами скопившихся бумаг, которые он давно должен был обработать. Лоренц куда-то уехал, Розали еще была в Риме со своим выпускным классом, а Козима уже два дня не звонила, но это он считал хорошим знаком.
Боденштайн дождался подходящего времени и позвонил по домашнему телефону приятелю, который был руководителем франкфуртского отдела по борьбе с экономическими преступлениями и мошенничеством. Еще два дня назад Оливер совершенно официально запросил информацию по делу "ЯгоФарм", и вновь полученные данные не позволяли ему ждать до следующей недели. То, что он узнал от своего коллеги, было невероятно любопытно. Отдел по борьбе с мошенничеством уже давно держал под прицелом компанию "ЯгоФарм" и ее председателя правления Ганса Петера Ягоду в связи с инсайдерской торговлей и другими предполагаемыми уголовно наказуемыми деяниями. Для обвинения материалов постоянно было недостаточно, так как, несмотря на все усилия и предположения, нельзя было предъявить какие-либо однозначные доказательства. В июне по распоряжению прокуратуры расследование было окончательно прекращено. Боденштайн не мог не признать ловкость Ягоды. Шантажируя старшего прокурора Гарденбаха, он дал себе передышку, в ходе которой с помощью нового препарата пытался поставить свою неблагополучную фирму на твердую почву, по меньшей мере в финансовом отношении.
Сразу после обеда зазвонил телефон. Комендант "Цауберберга", внимательный читатель газет и восторженный почитатель криминальных сериалов, на заднем дворе здания нашел одну-единственную дамскую туфлю. Так как он выяснил из газет, что полиция ищет вторую туфлю убитой девушки, а также зная, что каждая деталь может иметь огромное значение для расследования дела, то пренебрег всеми приказами, ранее строго им соблюдаемыми, и позвонил в уголовную полицию, не обсудив это предварительно со своим руководством. У Боденштайна не было запланировано никаких срочных дел, и он обещал незамедлительно приехать в Руппертсхайн, чтобы посмотреть на туфлю. Час спустя мужчина гордо и взволнованно предъявил ему обувь, которая, к сожалению, столь же мало походила на фирменное изделие марки "Маноло Бланик" с левой ноги Изабель Керстнер, как "Порше" - на "Шкоду". Тем не менее Боденштайн поблагодарил, положил туфлю в пластиковый пакет, чтобы не очень огорчать услужливого мужчину, и сел в машину. В этот момент он вспомнил о приглашении Инки Ханзен. Заезжай как-нибудь на чашку кофе, если будешь где-нибудь в этих краях… Он был как раз поблизости. И у него не было никаких планов.
Старый крестьянский дом абсолютно не затронули реконструкционные работы в ветеринарной клинике. В саду перед домом в изобилии цвели летние цветы и с любовью обрезанные розы. Газон был тщательно пострижен. Боденштайн чуть помедлил, прежде чем открыть ворота, и пошел к входной двери. Он улыбнулся, когда увидел старомодный шнур дверного звонка, и позвонил. В глубине дома раздался мелодичный звон, и через некоторое время он услышал звук приближающихся шагов. Сердце внезапно сделало скачок, когда Оливер увидел перед собой Инку.
- Я видела, как ты шел, - сказала она. - На самом деле я думала, ты появишься раньше.
Она повернулась, и Боденштайн пошел за ней в дом.
- Здесь, пожалуй, вряд ли что-то изменилось, - констатировал он. - Замечательно.
- Замечательно? - Инка насмешливо подняла брови. - Я бы с удовольствием сделала что-то более современное, но со строительством клиники я пока исчерпала все свои финансовые ресурсы.
Они посмотрели друг на друга.
- Я пришел не вовремя? - спросил Боденштайн. - Я не хочу мешать.
- Ты не мешаешь, - возразила Инка. - Сегодня спокойно. Мой ребенок улетел. Лошади получили все необходимое, бухгалтерия потерпит.
Они прошли на террасу и сели в уютные ротанговые кресла в перголе, заросшей фиолетовой глицинией. Это был один из дней золотого бабьего лета. Теплый полуденный воздух отдавал ароматы летней сирени и лаванды, которая густо росла возле террасы.
- Расскажи о себе, - попросила Инка. Она села напротив него на ротанговый диван, поджав под себя ноги и рассматривая гостя с растущим любопытством.
Боденштайн обрисовал свою жизнь за последние годы, упомянув жену, детей и работу. Ему оказалось тяжело беседовать с ней просто и непринужденно. Вдруг он спросил себя, хорошая ли это была идея - прийти сюда. Все эти годы он не думал о том, как сильно ему всегда нравилась Инка. Чувства, которые, казалось, давно были забыты, вспыхнули с такой остротой, что это его напугало.
- А ты? - спросил он наконец. - Чем занималась с тех пор, когда мы виделись в последний раз?
Мимолетная тень промелькнула на ее лице.
- Два семестра учебы за границей превратились в десять, - сказала она через некоторое время. - Вероятно, я бы осталась в Америке, если бы с моим отцом не случилось несчастье. Мама попросила меня вернуться.
Инка убрала со лба непослушные пряди волос.
- Я долго размышляла. В Америке у меня была прекрасная работа в одной из престижных клиник в Кентукки. В конце концов решение приняла моя дочь. "Мы не можем оставить бабушку в одиночестве", - заявила она, и все сразу стало ясно. Ну вот, так я и вернулась в Руппертсхайн.
Она посмотрела на него.
- Ты все еще вспоминаешь турниры, урожаи сена и занятия по верховой езде у твоего деда?
- Вряд ли, - сказал Боденштайн. - Только когда я снова увидел тебя, все сразу опять вернулось.
- У меня тоже. В последние семь лет вся моя жизнь вращалась лишь вокруг клиники.
- У вашей клиники хорошая репутация.
- Да, - кивнула она. - Если все так пойдет и дальше, вскоре мы будем иметь приличную прибыль. - Инка немного помолчала. - Надеюсь, так оно и будет.
Боденштайн понимал, что она имела в виду.
- Я не думаю, что Керстнер имеет какое-то отношение к смерти жены, - заметил он.
- Я тоже не могу себе этого представить. - Инке, казалось, стало легче.
У Боденштайна не было желания говорить с ней о деле. Он не хотел, чтобы Инка думала, будто он пришел к ней с целью что-нибудь разнюхать.
- Почему ты приехал сюда? - спросила она наконец.
Да, почему? Из-за детского желания двадцатипятилетней давности, которое он, как думалось, давно забыл и переварил в глубинах своих воспоминаний, пока случайно не встретил ее три дня назад? В своей юности они были неразлучны: Инка, Квентин, Ингвар, Симоне и он. Как она разбилась, эта крепкая дружба? Боденштайн вспомнил лето 1979 года, когда этот доктор Хагштедт приехал со своими лошадьми в замок Боденштайн. Лошадей звали Латус Лекс и Фиорелла. Хагштедт предоставил их Боденштайну для верховой езды. Он должен был с этими лошадьми принимать участие в турнирах, поэтому всю зиму работал с животными в маленьком манеже, тренировал их и обучал. Но все вышло иначе. Тяжелое падение при полевой езде внезапно разрушило все его планы на будущее. Ингвар взял обеих лошадей, и что из этого вышло, давно стало историей: с Латусом Лексом Ингвар участвовал в своем первом конкуре класса "S", на Фиорелле он стал чемпионом Европы среди юниоров. Боденштайн вздохнул. Он долго тогда спорил с судьбой. Был бы он сегодня знаменитым жокеем, если бы не тот несчастный случай? Лошадей получили Ингвар и Инка. Уже спустя три года, на свадьбе Симоне и Романа Райхенбаха, они считались парой. Но вскоре после этого произошло что-то, что заставило Инку уехать в Америку. Собственно говоря, это была ирония судьбы, что теперь все они опять оказались здесь: Ингвар Руландт, Инка и он. Боденштайн чувствовал, что Инка смотрит на него.
- Латус Лекс и Фиорелла, - громко сказал он.
- Бог мой! - Она скептически рассмеялась. - Ты шутишь.
- Тогда это было архисерьезно, - возразил он. - Все мое детство я был твердо убежден в том, что однажды буду управлять замком Боденштайн и жить на доходы от конного бизнеса.
Инка стала серьезной и внимательно посмотрела на него.
- После несчастного случая ты отстранился ото всех, как будто считал нас виновными в этой истории.
- У Ингвара остались мои лошади, - Боденштайн с удивлением обнаружил, что об этом в самом деле до сих пор тяжело вспоминать. - Я был инвалидом и чувствовал себя преданным и обманутым им. Каждый день я видел вас, тебя и Ингвара. Это было невыносимо для меня.
- Для меня это было так же невыносимо, - ответила Инка. - Мы всегда были хорошими друзьями, но ты в одночасье не захотел больше иметь со мной ничего общего.
- У меня складывалось впечатление, что все было совершенно иначе. - Боденштайн слегка улыбнулся. - У Ингвара была совесть нечиста по отношению ко мне, а ты была на его стороне.
- Это неправда. - Инка покачала головой. - Но от жалости к самому себе ты больше ничего не замечал. Ты ни разу не дал мне возможности с тобой поговорить. Я думаю, ты всегда был закрытым и немногословным, но внезапно ты стал…
Боденштайн почувствовал, что затронул опасную сферу, но он не мог иначе. Он хотел знать, что она тогда о нем думала.
- Я стал - кем? - спросил он.
Инка, казалось, почувствовала себя неловко и смущенно.
- Ах, ладно! - Она скрестила руки на груди и посмотрела в сторону. - Это все старые истории.
- Да, ты права. Все давно прошло. Мы все пошли своим путем. Кто знает, кому все это было нужно?
Стало совершенно тихо. Ее смущение перекинулось на него, и Боденштайн хотел помолчать. Вдруг Инка подняла голову и посмотрела на него долгим странным взглядом. Когда она вновь заговорила, то делала это осознанно легко и как будто невзначай.
- Мои отношения с Ингваром начались лишь значительно позже, - сказала она. - Всю мою юность был один-единственный парень, в которого я была влюблена, и это был ты. Я любила тебя с тех нор, как научилась думать, и всегда надеялась, что ты это заметишь, но этого не произошло.