Мы начинаем наш шуточный бой, но для меня он становится все серьезнее. Я изо всех сил стараюсь попасть в маму, а она даже не особо пытается уклоняться от моих снарядов. Это еще больше распаляет меня. И наконец у меня получается! Отвратительная скользкая ветка водорослей попадает ей в лицо, более того, она липнет к коже. Будто опухоль, она тянется по лбу, через левый глаз и крыло носа, через губы к подбородку. Довольно забавное зрелище, на самом-то деле. Но я почему-то пугаюсь. Мама снимает ветку с лица. Она смеется.
Я бегу к ней.
– Мне так жаль, мамочка, мне так жаль, пожалуйста, прости меня, я не хотела, клянусь всеми богами, я не хотела…
– Все в порядке, радость моя, ты же меня не убила, просто плеснула мне водой в лицо.
Мама смеется.
А я плачу.
Я даю себе клятву, что больше никогда не обижу маму.
Впервые увидев этот сон, я рассказала о нем матери, а она удивленно посмотрела на меня и сказала:
– Но это был не сон, радость моя. Это произошло на самом деле. Два года назад, помнишь? Нет? Ну что ж, тогда ты была очень-очень маленькой. Но все было именно так, как ты и говоришь.
– Я увидела это во сне! – настаивала я.
– Может быть. Значит, ты увидела во сне явь. Это немного странно, потому что обычно мы видим во снах то, чего не было. Или то, что было, но в каком-то искаженном виде. Бывает и так, что мы видим то, чему еще суждено случиться. Но такое происходит только тогда, когда боги хотят повлиять на нашу судьбу. По крайней мере, так говорят жрецы. Но ты не должна волноваться из-за этого. Ты увидела то, что уже было с тобой.
Моя мама была права. С тех пор я стала видеть во снах события прошлого, о которых я помнила. Только тот случай у озера я так и не смогла вспомнить, наверное, потому что была тогда совсем мала. Сны не были кошмарами, и после них я никогда не просыпалась в дурных чувствах, но мне все равно казалось немного странным то, что во сне я вновь и вновь проживаю свое прошлое.
Последний такой сон приснился мне семь лет назад, после смерти моего отца, и я полагала, что эти сны прекратились.
Ко мне пришла немая служанка. Она принесла мне кусок хлеба и кувшин с водой. Я жестами попросила ее принести мне еще воды, но она лишь рассмеялась – это был жутковатый звук, смех, напоминавший крик дикого зверя. Мне пришлось выбирать, буду ли я пить эту воду или же использую ее для того, чтобы отмыться. Кровь Агапета до сих пор на моей коже. Я не вижу ее, не чую, не чувствую, но я знаю, что она там. У меня зудит спина, чешется грудь и горят ладони. Это сводит меня с ума. Все мое естество молит меня о том, чтобы смыть кровь. Но я пью воду. Когда тело и душа борются за выживание, всегда побеждает тело. У него больше опыта в этой борьбе. Тело сражается с безжалостным миром, который пытается тебя убить с первых минут твоего существования, в то время как душа не сразу осознает то, что творится вокруг.
Когда немая служанка заметила написанное мною – я нацарапала слова острым камешком на стене, – она оттолкнула меня и уставилась на надпись. На венгерском, конечно. Я увидела ненависть в ее глазах. Прорычав что-то, она повернулась и ушла.
Никто в этом замке не понимает ни слова по-венгерски, а если здешние возьмут в плен других венгров, никто не выдаст меня, дочь вождя, ибо боги покарали бы за такое преступление. Нельзя, чтобы здешние узнали, кого они взяли в плен. Думаю, что это привело бы к моей погибели.
Элисия
С утра я отправилась на кладбище, чтобы рассказать матери о том, что мне удалось выяснить об орудии убийства. Придя на могилу отца, я сразу же увидела, что ночью мать плакала.
– Доброе утро, дорогая.
– Доброе утро, мама. Ты завершила свое ночное бдение, и, если ты позволишь, я займу твое место на могиле до вечера.
– Конечно, милая. Я хотела объяснить тебе, почему я…
– Прежде чем ты уйдешь, я должна задать тебе один щекотливый вопрос. Он связан с убийством отца.
– Какие у тебя стали тонкие губы, родная. Они ведь у тебя такие красивые, полные, нежные, а ты поджимаешь их… Не вини меня в этой истории с похоронами.
– Истории! – выдохнула я. – Ты так это называешь?
Но я не хотела начинать скандалить на могиле отца. Мать приняла решение, которое мне не нравилось, и теперь я буду принимать решения, которые меня устраивают. И при этом я ни на кого не буду оглядываться. Мой отец мертв. Его я слушалась во всем, и ради него я всегда вежливо общалась с матерью, хотя, видит Бог, мне это нелегко давалось. Теперь же с этим покончено.
– Сейчас есть вещи и поважнее, о которых нам следует поговорить, – сказала я. – Я имею в виду свершившееся преступление. Я сделаю все, что необходимо, чтобы покарать преступника, и уже начала вести расследование. Этот кинжал лежал на дне бассейна, в котором умер отец, – я вытащила оружие из складок платья и передала его матери. – Ты узнаешь его?
Мать едва скользнула по лезвию взглядом и уставилась на меня.
– Я часто видела этот кинжал в покоях твоего отца.
– Нет, это не совсем так. За несколько недель до того, как отец отправился на войну с венграми, гонец короля Конрада передал ему серебряную шкатулку. В ней лежало кольцо и этот кинжал. Ты помнишь?
– Что-то припоминаю.
– Я сразу пришла в восторг от того чудесного кольца. Папа тогда еще посмеялся надо мной, сказал, мол, я люблю украшения, как и любая женщина, и пообещал мне это кольцо в подарок, если он вернется из похода с победой.
Мать побледнела – не знаю почему. Наконец она сказала:
– Об этом я ничего не знала.
– Как ты могла забыть? Не каждый же день король делает графу такие дорогие подарки. Отец положил шкатулку в сокровищницу, ту, которая поменьше. Вчера я заглядывала туда через решетку. Шкатулка все еще стоит там, но она открыта. И кинжала в ней нет.
– Я же сказала, твой отец оставил кинжал в своей комнате. Любой мог взять его. Из-за пира в честь возвращения Агапета эту комнату не охраняли.
– Кинжал был в сокровищнице именно потому, что любой мог бы взять его, если бы оружие валялось у всех на виду. Отец ни за что бы не оставил столь дорогую вещь без присмотра. И я никогда не видела у него кинжал.
– Да и как бы ты его видела? Агапет был в походе, ты не входила в покои отца после его отъезда. В отличие от меня. Эстульфу приходилось заходить в сокровищницу, чтобы сложить туда собранную подать или, напротив, взять оттуда деньги на покупки. Он часто просил меня открыть ему сокровищницу, и при этом я проходила через комнату твоего отца и каждый раз видела кинжал.
– Как странно. Я тоже много раз заходила в папины покои, чтобы положить там туники, которые я для него сшила. Несомненно, я бы заметила кинжал. Но он не попадался мне на глаза.
Я ожидала, что мать ответит мне что-нибудь, но она молчала, и я заметила, как беспокойно мечется ее взгляд.
– Только у двух людей, – продолжила я, – был ключ от сокровищницы, у тебя и у отца. А теперь объясни мне, как кинжал из шкатулки оказался в купальне.
– Ты же не хочешь сказать, что…
– Возможно ли, что кто-то взял твой ключ, который ты хранишь в выемке в стене рядом с сокровищницей, о чем знаю даже я?
Пару мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Во взгляде матери вспыхнула решимость.
– Я начинаю уставать от твоих расспросов, Элисия.
Больше она мне ничего не сказала.
Элисия
Может быть, она немного расстроена из-за того, что я расспрашивала ее с таким рвением. Она не любит раздоров, даже если дальше слов дело не заходит. Для матери жизнь должна быть теплой и уютной, чтобы она чувствовала себя хорошо. Что ж, за исключением той трагедии с Оренделем, ей действительно удалось создать для себя такие условия. Признаюсь, ночью перед этим разговором мне в голову навязчиво лезли не очень-то лестные мысли о моей матушке, но сейчас я принуждаю себя к справедливым суждениям. Я предполагаю, что кто-то сумел пробраться в сокровищницу и взял там кинжал. Не стоит с ходу отметать и возможность того, что папа действительно взял это оружие с собой в поход, хотя Бальдур и утверждает, что заметил бы такой дорогой кинжал. Но я не верю в то, что отец бросил столь драгоценный и в прямом, и в переносном (это ведь подарок короля!) смысле предмет в своей комнате, к тому же я его там не видела.
Если бы решение принимала моя мать, она объявила бы расследование завершенным и казнила бы венгерскую девушку. Но я продолжу расследование. Как только Бальдур станет графом, мне будет легче опрашивать людей, к которым я еще не могу подступиться.
* * *
Время, проведенное на кладбище, пошло мне на пользу. Я вспоминала прошлые годы, дни и часы, проведенные с моим отцом. Покой – странное состояние, оно может возникнуть в совершенно неожиданном месте, если рядом правильный человек, а моему отцу удалось даже собственную могилу сделать тем местом, где я чувствовала себя в безопасности. Он всегда был моим спасителем, посредником между мной и миром, который мне не всегда нравился.
Все началось с того, что он помог мне подружиться с жителями замка. Это самое раннее мое воспоминание о нем. Мне только исполнилось шесть лет, и у меня не было друзей моего возраста. Отец избавил меня от одиночества. Мой брат был еще совсем мал, а дети слуг избегали меня. Бильгильдис была немой, а папа часто отправлялся в разъезды. В результате я переняла материн говор, за что дети в замке посмеивались надо мной: моя мать говорила с сильным акцентом, свидетельствовавшим о том, что она родом из Западно-Франкского королевства. Я очень страдала от этого, но папа спас меня. Он заставил старшего сына Бильгильдис и Раймунда играть со мной, чтобы я могла избавиться от акцента. Я помню, что мать возражала против этого – мол, как это так, дочь графа будет играть с сыном слуги!
Знаете, воспоминания – это вообще очень странная штука. Ты знаешь наверняка, что что-то случилось, но образы, отложившиеся в твоей памяти, кажутся какими-то ненастоящими…
Только сегодня, стоя на могиле отца, я поняла, каким счастливым было мое детство. Детство, кончившееся, когда умер папа. Для мира – мне незачем себя обманывать – я всего лишь какая-то молоденькая дочурка графа в каком-то замке на Рейне. Но для моего отца я была целым миром. Теперь же с этим покончено. Нет человека, который бы заботился обо мне. Я осталась одна.
Только что Бальдур сообщил мне о том, что случилось. Я не могу поверить в то, что они это сделали.
Бильгильдис
Ровно пять дней назад Агапет умер, и с тех пор в этом обычно столь скучном замке началась такая катавасия, что я о таком даже и подумать не могла. Между Элисией и графиней разгорелась настоящая война за власть в замке. Собственно, сейчас у нас две графини, и я принадлежу им обеим.
Три дня назад, когда Элисия несколько запоздало отправилась на могилу Агапета проститься с отцом, графиня созвала в замке собрание. Пришли: Бальдур как командир стражи и зять покойного графа; кастелян Эстульф; настоятель монастыря Св. Трудперта; старосты и деревенские священники из соседних селений; представители гильдии купцов из Брейзаха, Церингена и Кольмара. Мой супруг Раймунд и я сама стояли неподалеку от собравшихся на тот случай, если госпоже что-то понадобится. Графиня, выйдя к гостям в белом, играла роль безутешной вдовушки, но нужно сказать, что она сильно переигрывала. Она извинилась перед гостями за столь скоропалительные похороны, приняла соболезнования и "погоревала" немного, излив свою мнимую скорбь в слова грусти.
Впрочем, долгие разглагольствования о том, как больно ей было потерять мужа, были бы совершенно неуместны, ибо не успела наша Клэр отдать последние почести Агапету, как она сказала:
– Так как у нас с моим супругом не осталось наследников, я считаю своим долгом позаботиться о том, чтобы в замке как можно скорее появился новый граф. Бремя забот, возложенное на графа, слишком велико, чтобы мы могли медлить. Бурхард, герцог Швабии, и король Конрад должны быть уверены в том, что наше графство, расположенное на границе королевства, находится в надежных руках. Поэтому я приняла, признаю, несколько неожиданное решение не выжидать время траура, который должен длиться целый год, а сегодня же повторно выйти замуж. В качестве своего нового супруга я избрала распорядителя Эстульфа. Уверена, Агапет поддержал бы меня в этом решении. Для него безопасность графства всегда была на первом месте, к тому же по возвращении из похода он высказывал свое одобрение по поводу проведенной Эстульфом работы. Я прошу собравшихся здесь поприветствовать нашего нового господина. Да здравствует Эстульф!
Графиня все очень хорошо продумала. Все собравшиеся здесь старосты очень тепло относились к Эстульфу, поэтому они сразу подхватили ее клич: "Да здравствует Эстульф!" Поддавшись общей атмосфере ликования, поддержали Эстульфа и купцы. Сельские священники широко улыбались, а аббат перекрестил новоиспеченного графа. Бальдур вообще не понял, что произошло, он просто стоял и смотрел на всех собравшихся, как баран на новые ворота. Я уверена, если бы он перебил графиню и не дал ей произнести эту речь, ничего бы не случилось. По крайней мере, если бы он попытался противостоять Клэр, то купцы и духовенство не стали бы вмешиваться в их спор, и, кто знает, наверное, умолкли бы и старосты. Возможно, Бальдур мог бы спасти положение и сразу после того, как все прокричали "Да здравствует Эстульф". Для этого ему нужно было громко и отчетливо высказать свое недовольство. В конце концов, Бальдур ведь командир стражи! Одного его приказа было бы достаточно для того, чтобы разогнать это собрание и продемонстрировать собственную силу.
Но если на поле боя Бальдур был полон отваги и решимости, то когда речь заходила о подобных интригах, он терялся. Его застали врасплох, и Бальдур, смутившись, не смог и рта открыть. Стоя с каменным лицом, этот дурак наблюдал за церемонией венчания, проведенной отцом настоятелем, и не произнес ни слова!
Ах, как бы мне хотелось присутствовать при том, как Бальдур расскажет Элисии о происшедшем! Но, к сожалению, даже мне не удается находиться в двух местах одновременно, а графине нужна была моя помощь в приеме гостей. К вечеру, когда уже стемнело, Клэр вспомнила о своей дочери и послала меня за Элисией.
Если бы наши чувства могли влиять на погоду, то в комнате Бальдура и Элисии с потолка свисали бы сосульки. Видимо, они уже поговорили и сказали друг другу все, что могли. Бальдур, не двигаясь, сидел на лежанке в позе уставшего кучера, а Элисия бегала туда-сюда по комнате. Ее волосы растрепались, лицо раскраснелось.
– Бильгильдис! – воскликнула она, увидев меня. Подскочив ко мне, Элисия схватила меня за плечи, будто собиралась поднять меня и перенести куда-то, и заглянула мне в глаза. – Как такое возможно? Какая наглость! Какой позор для нашего дома! Вдова, гуляющая на свадьбе! Земля на могиле моего отца еще не подсохла, а она уже выходит замуж! Мир вокруг ликует, а мои предки переворачиваются в гробах. Ах, если бы я тогда была в зале, уж я-то поставила бы этого Эстульфа на место! – Она покосилась на Бальдура, сидевшего с поникшей головой. – Бильгильдис, только ты понимаешь, что я сейчас чувствую, и я знаю, ты разделяешь мои чувства. Этот позор пал и на тебя. Это позор для всего замка!
Они так привыкли к тому, что я нема, что, разговаривая со мной, они будто ведут беседы сами с собой. Я для них словно игрушка, обезьянка, от которой не стоит ждать собственного мнения, а уж тем более ответа.
– Нам нужно действовать, – заявила Элисия. – Это самовольное назначение нужно отменить. Ты командир стражи, Бальдур, ты можешь это сделать.
– Аббат повенчал их и благословил.
– Потому что ты это допустил.
– Да-да, ты мне уже сотню раз это сказала. Я должен был сделать то, я должен был сделать это. Должен был. Но не сделал. Все произошло так быстро. И кроме того, еще не было принято решение о том, что я стану графом. Да, Агапет хотел сделать меня своим наследником, но не все формальности были улажены.
– О чем ты говоришь?
– Во время похода твой отец сказал мне, что хочет признать меня своим официальным наследником, чтобы уладить вопрос о том, кто станет следующим графом.
– Отец хотел… Но это же…
– Что? Невероятно?
– Удивительно.
– Почему? Я был его самым верным спутником. Я сражался с ним плечом к плечу.
– Это все хорошо. Просто… Ты ничего не говорил мне об этом.
– Времени не было. Мы вернулись из похода, переоделись, сели пировать. Я собирался тебе сказать, но теперь что уж об этом говорить? Агапет не признал меня своим наследником, значит, я просто его зять, а зятья – не сыновья.
– Но это зятья. Если отец хотел признать тебя наследником, он хотел сделать тебя новым графом. И мы, черт побери, выполним его волю.
– Наш разговор идет по кругу. Отец настоятель уже заключил этот брак и благословил его, нам с этим ничего не поделать. Эстульф – муж твоей матери. А она – графиня.
– Но это не делает Эстульфа графом.
– Я не могу приказать моим солдатам напасть на него, Элисия. Все видели эту свадьбу, видели, что этот союз благословлен церковью. И никто не возражал против того, чтобы Эстульф стал графом.
– И все-таки это несправедливо. Мы обратимся к королю.
– Твой отец был графом, а не пфальцграфом , Элисия, а значит, мы подчиняемся герцогу Швабии.
– А если мы пожалуемся на совершенное преступление? Такие вопросы должен решать суд. В какой суд мы должны были бы обратиться по закону?
– В наш, конечно. Агапет как граф был верховным судьей в здешних краях, теперь же Эстульф стал его преемником.
– Но Эстульф не может на суде определить собственную вину.
– В этом ты права. Самый влиятельный суд в герцогстве – в Констанце.
Она сразу же написала письмо, я даже помогла ей с формулировками, хотя мне и не нравится то, что девчонка не верит в вину этой венгерской твари. Представитель суда, только этого мне тут не хватало. Но если уж Элисия себе что-то вбила в голову, то так тому и быть. А она любит забивать себе голову всякой чепухой. "Мой папа хотел, мой папа сказал бы, мой папа сделал бы…"