Должен признать, этот замок – очень странное место. Как снаружи, так и изнутри он кажется светлым и удивительно чистым, но почему-то здесь у меня скверно на душе, а со мной такое случается редко. Наверное, все дело в здешних людях. Многие кажутся замкнутыми и злыми. Они должны бы радоваться, что расследовать произошедшее в замке преступление будет викарий, но они относятся к моей должности скептически и предпочли бы, чтобы к ним явился экзорцист. Во время моей прогулки по замку один из стражников подошел ко мне со словами: "Отрубите этой дикарке голову". В часовне, куда я зашел помолиться за мою усопшую супругу, ко мне приблизился священник, толстенький, улыбчивый и, судя по всему, довольно добродушный. Мы познакомились. Как оказалось, его зовут Николаус. Когда я выходил оттуда, он протянул мне колбу и сказал:
– Непременно обрызгайте ее святой водой, прежде чем утопить, иначе ее душа вернется.
Еще в коридоре я повстречал трех рыжих девушек, наверное служанок. Они пели какую-то песню, и я радостно улыбнулся, думая, что хоть кто-то в этом замке не поддался общему настроению. Но потом я услышал слова той песни:
Из вскрытого горла толчками
черная кровь изливалась,
выпустив бесов на волю.
Теперь же приехал судья и палач,
что смертию смерть отомстит.
Здешнее население склонно к суевериям, оно верит мрачным пророчествам, а вот здравого рассудка им не хватает. В таких условиях процветает страх, а под воздействием ужаса люди способны на многое. Этот "проклятый" замок стал средоточием черных помыслов. С таким я еще не сталкивался. Конечно, это производит впечатление. И это нужно запечатлеть на бумаге.
Бильгильдис
Я наблюдала за тем, как наш гость расхаживал по замку. Никто не давал мне такого поручения, мне просто стало интересно, с кем всем нам придется иметь дело. Викарий – среднего роста мужчина, еще не старый (ему лет тридцать пять), статный. Он внимателен, не слишком учтив и одет в черное.
Графиня сказала мне:
– Пригласи его сегодня вечером на ужин. Передай Элисии и Бальдуру, чтобы они тоже пришли. Да, и позаботься о том, чтобы викарий чувствовал себя здесь как дома.
Все необходимое он уже получил от Раймунда, поэтому я лишь принесла викарию письменные принадлежности, конечно же, самую лучшую бумагу, не то что тряпичная, на которой писать приходится мне, и перо вместо угольного стержня, от которого чернеют руки. Да, мои руки всегда черные, будто они гниют, но письмо – это для меня единственный способ услышать свой голос. Когда я пишу, я вспоминаю, как красиво он звучал раньше, и потому стараюсь как можно больше писать.
Николаус, наш местный священник, говорит, что это Господь наделил меня даром письма. Если бы этот дурак знал, о чем я пишу, он бы не позволял себе болтать такие глупости. Божественное провидение, Божий дар… Если так, то это, наверное, Бог так сделал, чтобы во время войны между Восточно-Франкским и Западно-Франкским королевством солдаты взяли в плен молодую и очень красивую девушку по имени Бильгильдис. Разозлившись из-за того, что командир отряда запретил им насиловать пленницу, они придумали себе другое развлечение и вырезали ей язык – такого им не запрещали. Это тоже был Божий дар, да? Они заставили эту девушку съесть собственный язык, чтобы она его переварила и потом он вышел из ее тела. Тоже Божий дар? Кто знает, может быть, до сих пор во мне остались куски того съеденного языка, хотя прошли уже десятки лет. Нет мне дела до Бога и до его мерзких зазывал тоже. В лучшем случае Бог – что-то вроде равнодушного писаря, отмечающего каждую молитву. Но я лично думаю, что Богу нравится смотреть, насколько далеко может зайти человек в своей жестокости. Бог получает от этого удовольствие, а мы должны еще и любить его за это. Ну уж нет! И если Господь отправит меня за это в преисподнюю, я скажу ему, что знаю ад как свои пять пальцев. Я научилась жить в аду и даже в какой-то мере наслаждаться этим.
Как бы то ни было… Насмотревшись на этого викария, я вернулась к себе и задумалась о том, не нарушит ли его прибытие мои планы. Я уже много дней намеревалась сделать это и не собиралась отступать от своего и потому пошла к Элисии.
– Бильгильдис, ты уже слышала? Состоится суд. Теперь все будет хорошо, я это чувствую. Ты же знаешь, я не желаю зла своей матери, но она поступила со мной плохо, даже ты это признаешь, ты, ее самая верная служанка. Но ты меня понимаешь…
Я кивнула.
– Это правильно. Нельзя плевать на справедливость. А что до смерти моего отца, то расследование викария прольет свет на произошедшее, а я, дорогая Бильгильдис, вручу викарию факел, чтобы он не заблудился во тьме, если ты понимаешь, о чем я.
Да, я примерно представляла себе, о чем она говорит. Проведя допрос стражи, Элисия немного успокоилась. Она не посвящала меня в подробности, но я уверена, что кроме кинжала она обнаружила и другие доказательства того, что Агапета убила не та тварь. Это позволит Элисии приблизиться к ее цели. А цель ее состоит в том, чтобы лишить Эстульфа графского титула и казнить его за убийство Агапета.
И я подбросила еще одно поленце в костер ее решимости. Я дала Элисии понять, что должна сообщить ей что-то очень важное, а потом жестами показала ей округлившийся живот.
– Кто-то ждет ребенка? Кто ждет ребенка?
Я показала на западное крыло замка с другой стороны двора.
Элисия зажала руками распахнувшийся от изумления рот.
– Ты уверена? – спросила она, оправившись от ужаса.
О да. Я уверена. Графиня пыталась скрыть это, она одевалась самостоятельно, не прибегая к моей помощи, это и вызвало мои подозрения. Выдали Клэр и кое-какие повадки, свойственные только беременным. Наконец мне удалось украдкой заглянуть в комнату, когда графиня была уже раздета. Тогда-то и подтвердилась моя догадка.
– Но она… она замужем всего две недели. А отец полгода пробыл на войне. Как же… О Господи… Ох, Бильгильдис, это же… Какая подлость!
Да, это действительно было подло. По крайней мере, с моей стороны.
Элисия
Я положила кинжал, который мы нашли в купальне, в небольшую шкатулку и поставила ее на стол рядом с нашей лежанкой. Прежде чем идти на ужин, я хотела достать его, чтобы показать викарию. Кинжал должен был стать доказательством, подтверждающим невиновность венгерской девушки. Это был бы, так сказать, мой приветственный подарок викарию. Но кинжал исчез! Бальдур говорит, что в последний раз видел это орудие убийства две недели назад. Я сама заглядывала в шкатулку три дня назад, чтобы утвердиться в своей решимости отыскать убийцу, того, кто лишил меня самого дорогого мне человека.
Значит, в течение последних трех дней кинжал украли. Кто мог войти в наши с Бальдуром покои? Три "Ф" – мои служанки Фернгильда, Франка и Фрида. Я допросила их, но они поклялись мне, что ничего не брали в комнате. Впрочем, я заметила, что служанки о чем-то умалчивают, и потому наседала на них, пока они не сознались, что вчера видели мою мать в наших покоях. Она сделала вид, что ждет меня, но ушла вскоре после того, как три "Ф" застукали ее в комнате.
В соответствующем настроении мы с Бальдуром отправились на ужин в зал, куда нас пригласили по случаю приезда викария Констанца. Мы шли молча, и потому у моей ярости было время на то, чтобы преумножиться. Я готова была излить вскипевший во мне гнев на мою мать.
Когда мы пришли, викарий уже был в зале и о чем-то говорил с Эстульфом и моей матерью. Он был не молод, но и не стар, знаки судебной власти на его шее и пальцах придавали ему величественный вид. Любопытство в его глазах, когда он взглянул на меня, пробудило интерес и в моей душе, и уже через пару мгновений я поняла, что с этим человеком у меня сложатся самые теплые отношения.
Конечно же, мама и Эстульф попытались сразу же расположить к себе викария, они шутили, угостили его вином… Я тут же мысленно выругала себя за то, что мы с Бальдуром пришли слишком поздно. Наверное, мама приказала привести сюда викария чуть раньше, чем мы обычно ужинали, чтобы сразу завлечь его в свои сети. Мама была графиней, а значит, у нее было определенное преимущество передо мной и Бальдуром, ведь и она, и Эстульф могли делать в замке все, что им вздумается. Мне же придется в дальнейшем действовать с большой осторожностью, чтобы противостоять им. На Бальдура в этом отношении рассчитывать не приходилось.
Я сразу же решила воплотить свое решение в жизнь. Хотя их веселые лица и выводили меня из себя, я подыграла им. Мы непринужденно поговорили об истории замка – я никогда особо не интересовалась этой темой, в моей памяти остались лишь воспоминания о том, что рассказывал мне о замке отец. Удивительно, но это был первый мой спокойный разговор с матерью после смерти папы. До этого я только огрызалась на мать, высказывая ей свое мнение о ее новом браке и о захвате графского престола. С Эстульфом же я с тех пор и словом не перекинулась.
– Около двухсот лет назад в этом замке жил последний король из династии Меровингов, – рассказывал Эстульф. – Он скрывался здесь. Каролинги, захватившие в то время власть в королевстве, хотели убить его, ведь он был законным королем франков. Но они не нашли его, хотя и обыскивали замок много раз. Считается, что король переоделся монахом или слугой. Или просто очень умело спрятался.
– И что с ним случилось потом? – Викарий явно интересовался прошлым. Надеюсь, не только столь далеким.
– Этого в точности никто не знает. В народе говорят, что хозяин крепости решил избавиться от нежеланного гостя и замуровал короля. Заживо. С тех пор и замок, и гора, на которой он стоит, считаются проклятыми. Так гласит легенда.
– Где-то была летопись, – поспешно сказала мама, будто пытаясь перевести разговор на другую тему. – Наверное, она лежит в сокровищнице. Я давно уже ее не видела, возможно, она потерялась.
– В этом нет ничего удивительного, – я решила, что настал момент подлить масла в огонь. – К сожалению, время от времени из нашей сокровищницы пропадают всякие предметы. Например, кинжал. Кстати, он пропал даже не один, а целых два раза.
– Вашего отца убили кинжалом, не так ли? Это оружие может стать важной уликой.
– Я знаю.
– Как он мог пропасть два раза?
– Я понимала, что это улика, и потому забрала кинжал себе. Мне показалось, это очень важно, ведь только у моего отца и у моей матери был ключ от сокровищницы.
– Понимаю.
Я смотрела на мою мать, но она отводила взгляд.
– А теперь его у меня украли. Это произошло в течение последних трех дней.
– Это весьма прискорбно, – отметил викарий. – Я хотел бы посмотреть на него.
– Я могу описать его вам во всех подробностях.
– Возможно, сейчас мы могли бы присесть за стол? – перебила нас мать. – Надеюсь, плоды земли нашей придутся вам по вкусу, викарий.
Так ей – пусть и не очень изящно – удалось отвлечь нас от кинжала. Прислуга внесла кушанья, Бильгильдис разлила вино. Мама принялась расспрашивать викария о его семье – так, будто она давно знает его детей и была им чуть ли не крестной. Я же едва могла усидеть на месте.
Так мы узнали, что Мальвин из Бирнау вдовец, у него трое маленьких дочерей.
Но если мама надеялась, что столь неприятная для нее тема больше не всплывет в нашей беседе, она просчиталась, потому что викарий сам заговорил об этом. В это мгновение я ощутила глубокое уважение к этому мужчине. Такого как он, сказала я себе, за нос не поводишь.
Я описала ему оружие.
– Мы с дочерью расходимся во мнениях относительно того, где находился кинжал. Элисия полагает, что он хранился в сокровищнице, я же уверена, что видела его в комнате Агапета. Мне кажется, что я видела там кинжал всякий раз, как заходила в покои мужа. В последний раз это было за пару дней до приезда Агапета. Я нисколько не сомневаюсь в том, что эта венгерка взяла кинжал перед тем, как ее отправили в купальню.
Я воспользовалась своим первым козырем:
– Двое стражников случайно видели, как ты прокралась в купальню. Это было незадолго до того, как там появились мы с Бальдуром. Что ты там делала, как не искала оружие убийства?
– Во-первых, я никуда не кралась. Я хозяйка этого замка, и мне не нужно никуда пробираться тайком.
– В том числе и в мою комнату, где тебя недавно видели? Кстати, в то самое время, когда пропал кинжал!
– Я хотела навестить тебя, чтобы поговорить с тобой… Многое случилось, и я думала… А в купальню я пришла, потому что там умер мой муж.
– Если это так, то зачем ты задействовала рычаг, при помощи которого можно спустить воду из бассейна? Или ты будешь отрицать то, что это сделала ты?
– Нет, не буду. В купальне стоял отвратительный запах крови. Это было ужасно.
– Почему же ты сбежала оттуда, чтобы не встретиться со мной и Бальдуром, если тебе нечего скрывать и ты ничего не знала об оружии, лежащем на дне бассейна?
– Сегодня ты в особенности настроена на ссору или это твоя привычная страсть к расспросам говорит в тебе?
– Пожалуйста, ответь на мой вопрос.
– Да, я действительно ушла оттуда. Увидев, что вы привели с собой ту, что убила моего мужа, я предпочла удалиться. Я не вынесла бы встречи с нею.
– Все это отговорки и ложь! – Я вскочила на ноги.
Я так рассвирепела от этой комедии, которую они разыграли перед викарием, что позабыла обо всех правилах приличия. Я подбежала к матери, резко подняла ее на ноги, схватилась обеими руками за ее подол и изо всех сил рванула на себя, разорвав ткань на уровне живота. Громкий вздох изумления пронесся по всему залу, слуги принялись креститься, Эстульф вскочил, викарий чуть не подавился, мать застыла на месте. Когда она поняла, что я сделала, было уже поздно. Камиза под разорванным платьем прикрывала, но не могла скрыть округлившийся живот.
Не буду скрывать, в тот момент я испытывала острое чувство ликования: я сумела воспрепятствовать темным интригам, я лишила мою мать лживой личины!
– Вот! Этому ребенку в утробе не две недели! И не пять месяцев! Она изменяла моему отцу, пока он был на войне! Она спала с любовником, и теперь этот любовник стоит рядом с ней! Это Эстульф, управляющий замком! Мой отец узнал бы об измене, и потому ему была уготована смерть! – Я смотрела матери прямо в глаза. – Ты пыталась скрыть эту тайну, но я видела тебя в твоих покоях, когда ты разделась. Думаю, факты говорят сами за себя. Либо ты убила моего отца, либо ты жена убийцы. Выбирай сама.
После того как викарий поспешно удалился из зала, мы с матерью поскандалили. Это было ужасно. Может быть, я обошлась с ней слишком сурово? Может, это было жестоко? И несправедливо? Прошло несколько часов с того момента, как мы разошлись, и теперь в моей голове звучит тонкий голосок сомнений. Да, этот голос знаком мне. Он звучит всякий раз, когда матери нет рядом. Он говорит мне, что она не самая плохая мать в мире, что у нас с ней есть хорошие воспоминания, что она никогда не была слишком строга ко мне. В такие моменты я всегда обещаю себе больше не дерзить ей. С тем же успехом можно принять решение больше не утолять жажду. Легко думать о таком, если ты только что вдосталь напился. Как только я подхожу к матери, этот голос перекрикивает хор других голосов, я чувствую, как начинаю дрожать, прихожу в ярость и забываю о своем обещании. Мельчайшего жеста, мимолетного взгляда достаточно для того, чтобы я вспомнила о всей той боли, что она причинила мне.
С тех пор как родился мой брат (тогда мне было три года), мне казалось, что я скрыта какой-то вуалью. Мать больше не видела меня, не смотрела в мою сторону, по крайней мере так, как раньше. В первый год после рождения ребенка, сказала мне тогда Бильгильдис, такое бывает. Но в моем случае прошло два года, три года, четыре года, девятнадцать лет – и ничего не изменилось. Может быть, все дело в том, что я была ребенком моего отца, а Орендель – сыном материного любовника? При том, что мне сейчас известно о моей матери, эта мысль не кажется такой уж абсурдной. Эстульфа тогда еще не было в замке, но мамочка могла влюбиться еще в какого-нибудь красавчика.
Она никогда не любила моего отца. Но почему? Он так заботился о ней! Я вспоминаю все украшения, которые он дарил ей, – браслеты, кольца, ожерелья. Он засыпал ее золотом. Все эти драгоценности до сих пор пылятся в сокровищнице. После паломничества в Рим, через пару месяцев после рождения Оренделя отец привез ей тончайшую вуаль. Мать никогда ее ни разу не надела. И я никогда не слышала, чтобы папа кричал на маму, а вот мама всегда относилась к нему холодно. Я этого просто не понимаю. Бальдур – не тот мужчина, которому я стала бы целовать ноги, и я знаю, что иногда ему со мной приходится нелегко, но, несмотря на все его недостатки, я тепло к нему отношусь.
Когда я услышала, что Оренделя вскоре отправят на войну, мне было жаль его, ведь я знала, что мой братик не хочет идти в поход, но вот в отношении матери я испытывала определенное злорадство. А когда я узнала, что Оренделя похитили и, скорее всего, убили, я горевала о моем братишке, утешала мать, как могла, но в то же время ждала, что уж теперь-то она подарит мне свою любовь. Но и после смерти Оренделя мать не удостоила меня своим вниманием. Мне казалось, что в ней не осталось ни капли любви, словно ее выжали досуха. Вернее, любовь в ней была, только уготована она была какому-то незримому для всех созданию. Ангелу.
Через пару месяцев я вышла замуж за Бальдура.
Я писала о том, что малейшего жеста моей матери было достаточно для того, чтобы распалить мою ярость. Совершенно иначе воздействовал на меня отец. Даже сейчас мысли о нем успокаивают меня. Со вчерашнего вечера идет дождь, и перестук капель вызывает чувство радости в моей душе, ведь в нем мне слышатся отзвуки прошлых дней. Я высунулась в окно, выставила ладони под дождь и посмотрела вниз, на пропасть под обрывом, пропасть глубиною в восемьсот шагов. И в этой тьме и пустоте я увидела хохочущую девчушку на жеребенке, которого вел под уздцы темнобородый широкоплечий мужчина с обветренным лицом.
Папа гордится тем, какая у него отважная девочка, не боится дождя, как хорошо она умеет скакать. "Отлично, Элисия, какой ты молодец! Ты станешь моим лучшим солдатом, если и дальше будешь стараться". Он смеется, мне хочется ехать быстрее, и папа бежит передо мной и жеребенком, но вдруг оскальзывается и падает в грязь. Я испуганно спешиваюсь, подаю папе руку, чтобы он поднялся, но папа притягивает меня к себе, и я тоже валюсь в грязь, мы перемазались с головы до ног и хохочем, хохочем… Папа обнимает меня, а с небес льется дождь.
Капли с кончиков моих волос падают на пергамент, стекают по щекам. Я останавливаюсь на время и смотрю на лежанку, где уже спит Бальдур. Внутри у меня пустота. Я всегда думала, что пустота не имеет веса, но она давит мне на грудь, тяжелым камнем ложится на мою жизнь. Я замужем уже семь лет и до сих пор не понесла. Я будто монашка! Да, Бальдур выполняет свой супружеский долг, как и я, но это не приносит плодов. От наших соитий не родились ни дети, ни чувства.
Чувства проснулись в моей душе сегодня. Что-то изменилось. Похоже, смерть моего отца принесла мне не только горе. Благодаря папиной гибели в замке появился он .