- Вам надо выпить это… А если у вас хватит храбрости, я вам даже советую ради перестраховки отдать обратно часть выпитого, очистить желудок…
Ее мутный отсутствующий взгляд встревожил его. Она не шевелилась. Он приподнял ее, усадил, поднес ей к губам чашку.
- Выпейте.
- Горячо…
Ее речь была невнятной, звуки выпадали изо рта вялые, аморфные, как если бы у нее язык распух.
- Все равно пейте…
Он еще раз вызвал у нее рвоту, практически силой, но потом ее долго сотрясала мучительная икота, и она, похоже, обозлилась на него за эти новые страдания.
- Зато теперь мы можем быть спокойны.
Наверное, потому, что задыхалась, она просунула руку к себе за ворот, под платье, расстегнула лифчик и жестом, который был ему незнаком, но шокировал, изловчилась снять его. Сдернув, швырнула на пол.
- Прилягте… Если хотите раздеться, я на минуту выйду…
Не давая ему на это времени, она все с тем же равнодушным видом сбросила платье через голову так, что оно скользнуло по ее телу, словно отслужившая кожа. Он отвернулся к стене, но все же видел ее - она отражалась в зеркальной дверце шкафа. Под платьем на ней не было ничего, кроме крошечных розовых трусиков и еще более узкого пояса, к которому все еще были пристегнуты чулки. Когда, снимая их, она наклонилась, ее маленькие острые груди словно повисли в пустоте.
Она и трусики скинула, от их резинки на коже осталась розоватая полоска. Теперь она застыла, совсем нагая, с легкой тенью на животе у основания бедер, и, поколебавшись, двинулась на цыпочках в сторону ванной, держась так, будто не сознавала присутствия мужчины в смежной комнате.
Возвратилась она оттуда в голубом выцветшем пеньюаре, глаза у нее все еще были мутными, рот брезгливо кривился.
- Мне плохо… - выдохнула она, падая снова на кровать.
Потом, когда он подоткнул одеяло, чтобы не соскальзывало, шепнула:
- Не могу больше…
Заснула она мгновенно, свернувшись калачиком, ее голова сползла с подушки, так что теперь он видел только ее обесцвеченные волосы. Еще минута-другая, и она захрапела, а господин Монд, стараясь не шуметь, прокрался к себе в номер, чтобы надеть пиджак и накинуть пальто. Его знобило.
Он расположился в кресле у кровати. Прошло совсем немного времени, и он заметил, что щели в ставнях посветлели. Звуки понемногу просыпались, одни внутри здания, другие на улице. Особенно резкими были уличные - треск моторов, которые не сразу заводились, и лодочных тоже, а еще было слышно, как хлопают по воде весла, как в Старом порту со скрежетом трутся боками лодки; раздался заводской гудок, вдали, у грузового пирса, неумолчно выли сирены.
Тогда он погасил электрическую лампочку, которую до того оставил включенной, и дневной свет, прорывающийся сквозь щели, полосами отпечатался на стенах.
Там светило солнце. Ему захотелось выглянуть наружу. Стоя у окна, он силился проникнуть взглядом сквозь решетчатые ставни, но различал не предметы целиком, а лишь узенькие отрезки картины - мелькнула, например, штанга трамвайного токоприемника, груда каких-то розовых и сиреневых раковин на маленькой тележке…
Женщина больше не храпела. Одеяло с головы она отбросила, стало видно лицо - щеки раскраснелись, губы припухли, черты мученически сведены, кожа залоснилась от пота, и все это так не вязалось с искусственным цветом помады, будто перед ним была другая женщина. Лицо казалось более человеческим, в нем проступило что-то совсем юное, очень жалобное и немножко вульгарное. Она, наверное, родилась в трущобах предместья, младенцем ползала с голым задом, вся в соплях, по каменному крыльцу, после уроков в начальной школе болталась на улице…
Проезжающие один за другим покидали гостиницу, по улице мчались автомобили, все бары наверняка уже открылись, в закусочных, пока еще пустых, официанты посыпали серые полы опилками и протирали стекла разведенным в воде порошком мела.
Однако ему пора было привести себя в порядок, одеться. Убедившись, что его новая приятельница все еще спит, он прошел к себе в номер. Там, несмотря на пронизывающую утреннюю прохладу, он во всю ширину распахнул ставни и, чувствуя прилив свежих сил, смотрел на голубую воду, на белые скалы вдали, на пароход с трубой, окантованной поверху красной полосой, - пароход уходил в открытое море, оставляя позади чарующий своей белизной пенный след.
Уже забылись ночные грезы с их беспредельным морем, приснившийся морской песок под солнцем, нашептывавший ему горькие признания, и если бы в горле еще остался едва уловимый привкус тех слез, он бы их устыдился.
С какой стати ему выделили комнату без ванной? Ведь так хочется всем телом ощутить струящуюся, очистительную прохладу воды! Наверное, в том, что с ним обошлись столь небрежно, повинна его одежда, убогая, дурно сшитая, вот и теперь она его стесняет…
У него не было с собой ни бритвы, ни мыла, ни зубной щетки. Он позвонил. Посыльный не замедлил явиться - раздался стук в дверь. Прежде чем дать ему поручение, господин Монд на миг заколебался, стесняясь того, что уже отрекается от вчерашних, еще столь близких мечтаний.
- Ступайте и купите мне…
В окно он видел, как этот парень в униформе выскочил на тротуар и вприпрыжку куда-то затрусил. В ожидании его возвращения господин Монд снова засмотрелся на море, которое днем выглядело совершенно иначе: теперь оно четко обрамляло пирсы, само служило их продолжением. Моторные катера бороздили его, рыбаки закидывали сети в его воды.
Жмурясь от слепящего утреннего солнца, он долго глазел на заслонявший горизонт гигантский металлический каркас трансбордера с едва угадывавшимися на нем хлопотливыми фигурками людей.
4
Господин Монд ждал, поскольку всякий иной образ действия ему представлялся невозможным. Время от времени он подходил к двери, ведущей в номер соседки, прижимался к ней ухом, затем снова занимал свой наблюдательный пост у окна, а так как холод пробирал до костей, он накинул пальто и засунул руки в карманы.
Было около десяти, когда ему пришло в голову, что когда его окликнут из соседнего номера, шум города и порта может заглушить этот зов. Не без сожаления он затворил окно. В этот момент на сердце легла тяжесть. Со странной улыбкой он посмотрел в зеркало. Там в чужом пальто рядом с измятой постелью стоял посреди гостиничного номера он сам. Стоял и не понимал, что теперь делать.
В конце концов он, словно в зале ожидания, опустился на стул подле пресловутой двери и принялся, опять-таки как в зале ожидания, перебирать в уме предположения, возможные опасности, досчитал до ста, потом до тысячи, сыграл в орла и решку, пытаясь таким образом решить, оставаться здесь дальше или нет, но вдруг дернулся, будто спящий, которого внезапно разбудили, потому что и в самом деле, похоже, вздремнул. За дверью слышались шаги, и ходили там уже не босиком, а на высоких каблуках. Они звонко постукивали, хотя походка была вялой.
Он кинулся к двери, постучал.
- Войдите!
Женщина была уже совсем одета, на голове маленькая красная шляпка, в руке сумочка - она собралась уходить. Еще несколько секунд, и он бы ее упустил. О своем туалете она позаботилась тщательно, будто ровным счетом ничего не произошло: макияж был полностью завершен, странно смотрелся нарисованный крошечный ротик - оттого, что он был меньше ее настоящего рта. Его бледно-розовые края выглядывали из-под алой помады, будто нижняя юбка из-под верхней.
Без тени замешательства она бросила на него острый взгляд через плечо, будто проверяя, вправду ли это тот же господин, что был здесь ночью, - видно, лица совсем не запомнила, - и принялась озираться, ища, где перчатки; зато он, напротив, смущенно замер в дверях.
- Вам лучше?
- Есть хочу, - обронила она.
Отыскала наконец свои перчатки, такие же красные, как шляпка, и вышла из номера, не удивляясь тому, что он идет к лестнице за ней следом.
Отель между тем сменил обличье. При свете дня его вестибюль стал больше напоминать зал приемов - он выглядел почти шикарно. Служитель, восседающий на месте администратора у стойки красного дерева, был во фраке, стены, как он только теперь рассмотрел, обшиты деревянными резными панелями, по углам зеленые растения в кадках, и посыльный у двери тоже в зеленом.
- Такси не угодно?
Не он, а женщина сказала "нет", между тем как господин Монд, сам не понимая почему, старался не встречаться глазами со служителем у стойки администратора, хотя видел его впервые в жизни. По правде сказать, господина Монда стеснял его убогий костюм. В нем он чувствовал себя неуклюжим. Может быть, ему и усов уже не хватало?
На улице он пристроился слева от своей спутницы, она же куда-то уверенно зашагала, не обращая на него внимания, но и не удивляясь, что он идет с ней рядом. Внезапно она свернула направо, потом они очутились у Старого порта, на углу авеню Канебьер. Женщина толкнула стеклянную дверь ресторана, вошла и с видом человека, которому все тут привычно, двинулась вперед, огибая столики.
Господин Монд шел за ней по пятам. Здесь было три этажа, на каждом - просторные залы с застекленными отсеками, и всюду ели. Сотни людей, теснясь друг к другу, без устали жевали, а в это время между столиками, по коридорам, по лестнице сновали официанты и официантки, разнося лангустов, буйабес и блюда с горами моллюсков.
В оконные проемы лились потоки солнечных лучей. Они здесь достигали пола, как в больших магазинах с громадными витринами, так что снаружи сотрапезники были видны с головы до пят. Все поглощали пищу. И поглядывали друг на друга, кто с любопытством, кто бездумно. Иногда кто-нибудь, теряя терпение, взмахивал рукой и звал:
- Гарсон!
От густого запаха чеснока, шафрана и ракообразных першило в горле. Над всеми ароматами превалировал дух лангуста. Пронзительная нота: лангусты были всюду - на подносах в протянутых руках официантов, почти на каждом столе, а еще на тарелках едоков, собравшихся уходить: там от них оставались голые опустевшие панцири.
Молодая женщина нашла два свободных места у стены. Когда сели, господин Монд оказался напротив, лицом к лицу с ней. И тотчас с удивлением заметил, что она чрезвычайно внимательно всматривается в нечто, расположенное у него за спиной. Оглянувшись, он обнаружил, что там зеркало.
- Я такая бледная… - вздохнула она. - Гарсон!
- Вот! - Пробегая мимо, официант подбросил им на стол гигантское меню, размноженное явно на ротаторе - все в фиолетовых и красных пятнах типографской краски.
- Гарсон!
- Мадам…
- Колбаски сегодня хорошие?
Господин Монд поднял голову. В это мгновение его осенило. Если бы он задал подобный вопрос - черт возьми, сомнения нет! - то официант, любой официант мира сего, разумеется, ответил бы, что колбаски превосходны, ведь таково его ремесло. Только вообразите официанта, который говорил бы клиентам: "Блюдо плохое! Не ешьте его!"
Этот, само собой, тоже ответил "да" на вопрос молодой женщины, но это было не абы какое "да". Чувствовалось, что ей он не солжет, к ней у него совсем иное отношение, не то, что к сотням клиентов, кишащих на всех трех этажах огромной фабрики по поглощению пищи.
Гарсон держался с ней почтительно и вместе с тем фамильярно. Он признавал, что среди таких, как она, иные кое-чего стоят. Эту он уважал за успешность. Не хотел причинить ей вред. А значит, следовало осмыслить ситуацию. Он повернулся к господину Монду, пытаясь оценить, что за птица:
- Если позволите дать вам совет…
При этом он не терял контакта с женщиной. К чему слова, если им достаточно незаметного знака? Казалось, он спросил ее: "Крупная дичь?"
Поскольку она сохраняла равнодушную мину, он склонился над меню, отчеркнул ногтем несколько блюд:
- Для начала, наверное, подойдут мидии… Не стоит труда приезжать в Марсель, если не лакомиться мидиями… А как насчет морского ежа?
Он умышленно утрировал свой акцент южанина.
- Потом славный домашний буйабес с лангустом.
- Мне вы подадите просто лангуста, без супа! - перебила она. - И без майонеза. Соус я готовлю сама…
- Затем колбаску…
- А корнишоны у вас есть?
- Что будете пить?
Ему вспомнился один ресторан в районе шоссе д’Антен, имевший немало общего с этим: там тоже можно было, поглядев с улицы, увидеть за стеклом множество персон, пережевывающих пищу. Господину Монду случалось им завидовать, бог знает почему. В сущности, он и сам не вполне понимал, чему именно завидовал. Вероятно, этой возможности смешаться с толпой, стать как все, чувствовать локоть соседа, испытывать уютное ощущение банальности, понежиться в приятной атмосфере дешевого блеска.
Клиенты этого заведения в большинстве своем, вероятно, заезжие провинциалы или малоимущие, в кои-то веки принявшие решение "раскошелиться на хороший обед"…
За соседним столиком, освещенная ярким солнцем, восседала женщина средних лет и неимоверных пропорций. Меховая накидка делала ее еще массивнее, крупные бриллианты, настоящие или фальшивые, переливались у нее в ушах, другие сверкали на пальцах. Она зычным голосом отдавала распоряжения, пила в три горла и громко хохотала в обществе двух молодых людей, которым вряд ли исполнилось двадцать.
- Вы не шпионили за нами?
Он содрогнулся. Его спутница, имени которой он все еще не знал, смотрела на него, наморщив лоб, в этом взгляде было столько ледяной проницательности, что он покраснел.
- Лучше бы вы сказали правду. Вы из полиции?
- Я? Клянусь вам…
Ей хотелось в это поверить. И парней из полиции она, должно быть, знала. Но тем не менее настаивала:
- Как получилось, что вы там оказались именно в эту ночь?
И он ответил смущенной скороговоркой, будто застигнутый за неблаговидной проделкой:
- Я только вчера прибыл из Парижа… Не мог заснуть… Только-только задремал… А потом услышал… - Он был слишком честен, чтобы соврать: - Все, о чем вы говорили…
Их стол уже ломился от закусок, подносы с моллюсками, теснясь, налезали друг на друга, а белое вино им подали в ведерке со льдом из тех, в каких приносят шампанское. Господин Монд недоумевал. Значит, его скромная одежда не обескуражила официанта? Или, может, сюда принято приходить именно в таком виде, когда собираешься задать пир?
- Я сказал шеф-повару, чтобы позаботился о ваших колбасках, - проворковал официант, наклоняясь к уху молодой женщины.
А та, поднося к губам ложечку зернистой бледно-розовой массы, в которую поварское искусство превратило морского ежа, обронила:
- Вы женаты…
И взглядом показала на обручальное кольцо, которое господин Монд не додумался снять.
- С этим покончено, - сказал он.
- Вы бросили свою жену?
- Вчера…
Она скорчила презрительную мину:
- И что, надолго?
- Навсегда.
- Все так говорят…
- Уверяю вас…
Тут он покраснел, сообразив, что дело выглядит так, будто он похваляется своей свободой и намерен ею воспользоваться, а ведь это совершеннейшая неправда…
- Все не так, как вы думаете… Гораздо сложнее…
- Ну да. Знаю.
Что она может знать? Она посмотрела на него, потом перевела взгляд - все такой же жесткий - на свое отражение в зеркале, оттуда - на женщину в бриллиантах, с двумя юнцами… Вздохнула:
- Может, зря вы меня вытащили… Лучше бы оставили. Сейчас все уже было бы кончено.
Однако креветки продолжала очищать, с большой тщательностью вылущивая их своими длинными ногтями.
- Вы здешняя? - спросил он.
Она пожала плечами. Дурацкий вопрос, женщина вроде нее такого бы не задала.
- Я с севера, из Лилля. А вы из Парижа, верно? Чем занимаетесь?
Ее изучающий взгляд скользнул по его костюму, галстуку, рубашке. А поскольку он, смутившись, медлил с ответом, она осведомилась изменившимся голосом, чуть ли не с угрозой:
- Надеюсь, вы не удрали, прихватив кассу?
Он запнулся, не понимая смысла этого наскока, и дал ей время продолжить:
- Потому что мне это обрыдло! Сыта по горло!
- Я не служащий.
- А кто же вы?
- Рантье.
Она снова оглядела его. Что-то в наружности собеседника ее успокоило - интересно что?
- Ладно…
- Мелкий рантье.
Должно быть, эти два слова женщина истолковала в смысле "скупой": она странно покосилась на стол, ломящийся от подносиков с ракообразными и бутылок дорогого вина.
Господину Монду кровь бросилась в голову. Ничего не пил, едва омочил губы в запотевшем бокале, и все же он слегка захмелел от слепящего света, в лучах которого мелькали люди, слишком много людей. Захмелел оттого, что все эти лангусты такие красные, а гарсоны без конца носятся взад-вперед, так что голова кружится, и шум голосов тоже пьянил, и разговор, а может статься, еще то, что люди орали, пытаясь перекричать и друг друга, и звяканье вилок, и звон тарелок.
- Я все голову ломаю, спрашиваю себя, где он сейчас.
По наивности он, не подумав, умудрился спросить, кто именно. Она только пожала плечами, окончательно и бесповоротно составив мнение на его счет.
- Он на этом больше потеряет, чем я…
Теперь ею овладела потребность поговорить о случившемся. Не обязательно именно с ним - с кем угодно. Подали лангуста, и она принялась составлять соус, тщательно подбирая ингредиенты и смешивая их у себя на тарелке.
- От майонеза меня мутит. Не знаю, почему бы не сказать вам, как все это случилось. Имею право после того, что он сотворил! Я перед ним на коленях ползала, никогда бы ни с одним мужчиной до такого не дошла, а он меня каблуком саданул вот сюда… Видите? След остался!
Это была правда. Если смотреть вблизи, на верхней губе слева под слоем помады угадывался синячок.
- Тип, которому грош цена… Сын овощного торговца, он и сам еще недавно с тележкой по улицам таскался… И добро бы я сама бегала за ним! Так нет, мне вообще ничего не нужно было… Вы знаете Лилль?
- Бывал проездом.
- В "Красный шар" не заходили? Маленькое такое кабаре в подвальчике, рядом с театром. Хозяин еще до того кабачок держал на площади Пигаль… Фред его зовут… Туда сплошь завсегдатаи ходят, серьезные люди, которые не желают показываться невесть где… В основном фабриканты из Рубэ, из Туркуэна. Представляете уровень? По вечерам танцы, ну, и номера… Я там дебютировала как танцовщица, три года назад…
Ему хотелось узнать, сколько ей лет. Но спросить не решился.
- Гарсон! Поменяйте-ка мне бокал, будьте так любезны! Я уронила туда кусочек лангуста…
Не теряя нить своего рассказа, она по-прежнему время от времени посматривала в зеркало и, похоже, одновременно еще прислушивалась к разговору женщины в бриллиантах с двумя ее спутниками. Вдруг спросила:
- Как по-вашему, кто они?
- Не знаю. Вряд ли это ее сыновья…
Она прыснула: