И сразу же все завопили о новом законе, правда, потом его не утвердили, и все осталось по-прежнему. Этот новый закон о прохождении службы в армии враз положил бы всех любителей острых ощущений на лопатки, по этому закону все гомики просто обязаны были оттрубить свой срок в вонючих портянках. Я сам слышал, как какой-то полковник заявил по телику во всеуслышание, что в армии Македонского абсолютно все воины были педики и шли в бой с особым азартом после гибели любимой "подруги" или "жены". Дескать, это способствовало победам полководца. Меня чуть не стошнило, ей-богу! Меня вообще тошнит при мысли о том, что парень начнет ко мне приставать, а от него пахнет пивом и табачищем, и грудь у него в волосах. С другой стороны, от всех девчонок тоже за версту несет пивом и табачищем, что уж тут поделаешь. А я не переношу дурных запахов, наверное, потому что никогда не жил в общежитиях и коммуналках. Меня воротит от наших девчонок, особенно с нашего курса. Вот такой я, Денис Белов, тезка великого Сани Белого из народного сериала "Бригада". Честно говоря, я и не хочу совершать ничего великого, мне нравится моя комната, моя мутер, мой молчаливый папахен, иногда даже тетя Галя мне нравится, особенно когда ее не тревожат мысли о покинутых мужьях и женихах и она не очень обжирается.
- Иди, помоги мне. - Мамуля проворно шустрила у плиты, забыв про пуховый платок и печаль.
Все-таки любит она свою подругу. По квартире разносился дивный запах обжирального ужина. Я представил, как грозная подполковница оттянется за домашним ужином, и зажмурился. Мне уже не грезился одинокий странник в пустыне, уныло бредущий по зыбучим пескам.
В тот злополучный вечер решилась моя судьба. Гюзель Аркадьевна Юмашева, так зовут тетю Галю на службе, одним махом стерла из моей памяти картинку с одиноким солдатом. Она предложила другой вариант.
- Представь себе, что ты - Эраст Фандорин! Читал книги Бориса Акунина? Не читал? Плохо дело! Срочно прочитай, даю тебе два дня на изучение творчества великого писателя нашей современности.
Не пойму я, когда она шутит, а когда говорит всерьез. Наверное, никто этого не может понять, ни моя мутер, ни мужья тети Гали, ни, разумеется, ее многочисленные женихи.
- Так вот! Представь себе, что ты - Эраст Фандорин! Герой нашего времени! Чацкий! Онегин! Александр Матросов! Базаров! Рудин! Раскольников, э-э, не-ет, только не Раскольников. Он нам не годится. Кто же еще? - Тетя Галя поджала губы.
Классная тетка! Не зря она изводит себя медом и орехами. Выглядит, как фотомодель для солидных женщин. Неужели такие фотомодели бывают? Что-то я не слышал…
- Ты еще Василия Теркина вспомни. - Мама легкомысленно прикалывается в присутствии тети Гали.
- А что? Чем не герой Василий Теркин? Это тебе не Саня Белый. Кстати, где Саша? Куда твой герой запропастился?
- На даче. Вторую неделю там живет. Мы ему надоели. - Мамуля абсолютно не стесняется прикалываться.
- Он теперь знаменитый стал, тезка народного героя, - ворчит тетя Галя и продолжает, не забывая уплетать долму за обе щеки: - А тебя, юноша, я отправлю служить в уголовный розыск. Хоть жизни научишься, пооботрешься там, человеком станешь. Привык жить без трудностей, нужды не знаешь.
Это какое-то целое поколение зловредных людей, и полноправными членами этого поколения являются мои родители и их подруга. Они все прошли коммуналки и общежития, работу на стройке и всякую лабуду, именуемую суровыми тяготами жизни. Эти зловредные люди способны выжить даже на Северном полюсе, в тайге, в пустыне, их хлебом не корми, дай только вспомнить про их тяжелую юность.
- Обтереться можно и в армии! - Я не даю себя в обиду и безжалостно жалю поколение зловредных людей.
- Ну уж нет! - Оба полноправных представителя зловредного поколения вскинулись, как заполошные. - Ни за что!
- Если бы все с твоего курса пошли служить, слова бы не сказала.
Тетя Галя опять накинулась на долму, словно в тарелке находились все несправедливости жизни и их непременно нужно было срочно уничтожить.
Долго же она орехи ела, да, голод - не тетка!..
Неожиданно я уселся на колени к мазе и заорал диким голосом:
- "Ты накрашенная - страшная и не накрашенная - страшная!"
Со мной такое случается, я могу совершить дикий поступок, совершенно не входящий в планы зловредного поколения, когда-то перенесшего все тяготы суровой действительности.
Обе вскочили как ужаленные и завопили в голос:
- Иди к себе в комнату, занимайся, у тебя же диплом на носу!
Я мигом удалился, но не потому, что диплом был на носу, а потому что они обе мне надоели и своими байками про народных героев, и жуткими страшилками про тяготы жизни, и всем таким прочим. Не люблю я это зловредное поколение, особенно когда оно начинает пугать сказками про суровую действительность. Никакой суровости я не ощущаю, в комнате тепло и уютно. Мерцает монитор компьютера, переливается огоньками музыкальный центр, сверкают кожаными боками боксерские перчатки.
Я осторожно нажимаю кнопки аппаратуры, готовясь к очередной атаке на зловредное поколение. Кажется, уже все готово, мгновение - и я включаю на полную мощность все энергоносители, находящиеся в моей комнате. В этом деле главное - включить все разом и на полную мощность. Через секунду в дверях моей комнаты возникают два призрака из прошлой жизни и начинают давить мне на психику своими жалящими взорами. Переждав минуту-другую, я позорно сдаюсь. Вырубаю энергоносители и валюсь на кровать. Призраки исчезают…
Кажется, я проиграл, мне ярко засветила другая армия. Я представил себе ухмылки моих однокурсников, и меня опять затошнило. Почему меня всегда тошнит, когда я вспоминаю своих однокурсников? Они удачно отмазались от армии, представив справки о неизлечимых болезнях, поступлениях в аспирантуру и всякие другие, включая справки о срочной беременности. Некоторые не постеснялись удариться в дурку, то есть обратились за помощью в психушку. Но ни один не пошел работать в милицию, интересно, почему? Неужели удариться в дурку престижнее, чем работать в органах внутренних дел? И что я там буду делать?
* * *
Знаменитая тетя Галя сдержала свое мужское слово - она отправила меня стажером в самый занюханный отдел милиции. Она так и сказала - "занюханный", самый-самый, на улице Чехова, 15. Раньше там было районное управление внутренних дел, а после очередной реформы РУВД превратилось в тот самый занюханный отдел, скромный и грязный. В далекой молодости там работала сама подполковник Юмашева, правда, в то время она была еще лейтенантом, но понюхала пороху вдоволь. Не знаю, какой порох она там нюхала, но то, что отдел самый занюханный в городе, я понял в первое же посещение. Еще на пороге мне в нос шибанул такой коктейль из ароматов, что я пошатнулся. Меня даже не затошнило от запаха, просто я чуть не потерял сознание. Устоявшийся запах мочи разносился по небольшой улочке окрест - и как только прохожие все это терпят? Давно бы вызвали представителей "Гринписа". Прижав палец к верхней губе, таким образом стремясь уравновесить желания, я тихонько пробрался к лестнице. Внутри меня тихо тлели два страстных желания: первое - незаметно исчезнуть отсюда, второе - оказаться в пустыне, и оба находились в борьбе противоречий.
Оба желания казались тщетными, исчезнуть и оказаться в пустыне мог лишь гомик со справкой из психушки на третьем месяце беременности. На нашем курсе их было четверо. Я к их ордену не принадлежал.
Тетя Галя взяла с меня клятву, что я буду вести себя примерно и ничем не выдам ее материнского ко мне отношения.
Подполковник Юмашева слыла в определенных кругах суровым службистом - цитирую мою милую мутхен.
На четвертом этаже я долго нажимал кнопку на ободранной двери с гордой надписью: "Уголовный розыск". В эту минуту я горько сожалел, что не удосужился посмотреть хотя бы одну серию из двухтысячного сериала "Менты". Моя маза смотрела все "ментовские" серии, наверное, при просмотре она и замыслила записать меня в герои современности.
Дверь открылась минут через десять. Лохматый парень в шляпе и с красным шарфом, обмотанным вокруг тощей шеи, долго и молча рассматривал меня, потом так же молча кивнул, дескать, валяй, вливайся в нашу компанию. Впереди простирался пустой коридор с обшарпанными стенами, облупившейся краской темно-синего цвета, свисающей со стен огромными рваными лохмотьями. Что-то зловещее почудилось мне в этом полутемном коридоре, а когда парень с красным шарфом вокруг тощей шеи неожиданно исчез, меня опять затошнило. Почему меня всегда мутит в экстриме?
"Шаг - остановка, другой - остановка, вот до балкона добрался он ловко, через железный барьер перелез, двери открыл и в квартире исчез".
Вместо того чтобы бороться с тошнотой, я вспомнил другие стишки из лазоревого детства, из того далекого времени, когда моя милая мутер еще не мучила меня сказками про суровую действительность: "Был у майора Деева товарищ майор Петров. Дружили еще с гражданской, еще с двадцатых годов. Вместе рубали белых шашками на скаку, вместе потом служили в артиллерийском полку…"
Почему у меня нет товарища майора Петрова? Рубали бы вместе белых шашками на скаку…
- Ты кто? - огорошил меня вопросом толстый дядька, неожиданно материализовавшийся в коридоре.
- Я - Белов! - заорал я благим матом.
Я всегда ору в экстриме, тем более я так и не понял, откуда материализовался толстый дядька.
- Не ори! - прервал он мои вопли. - Ты от Юмашевой, что ли?
- Что ли, от Юмашевой! - продолжал вопить я.
- Пошли со мной! - Дядька открыл одну из дверей в коридоре, и я оказался втиснутым в небольшое помещение, заставленное ржавыми сейфами, заляпанными пластилиновыми пломбами.
Кроме сейфов, в помещении стояли три стола и стулья по стенам; я насчитал их тринадцать штук и сбился со счета. С потолка свисала электрическая лампочка, запыленная до такой степени, что электрический свет еле пробивался сквозь накопившуюся грязь. Давно не мытые окна с трудом пропускали дневной свет, точнее, они пропускали его, но он преломлялся в грязновато-серый, от чего помещение напоминало болото. Толстый дядька при таком специфическом освещении мгновенно ассоциировался в моем воспаленном мозгу с черепахой Тортиллой. Он говорил и дышал точно так же, как она, Тортилла, моя самая любимая героиня. В помещении было тепло и сыро. Я посмотрел в угол: из ржавой батареи сочилась горячая вода, наполняя помещение ядовитым паром. Амбре в помещении соответствовало назначению болота. Меня уже не тошнило, меня просто мутило. Толстый дядька долго рассматривал меня узкими заплывшими глазками и, наконец, произнес надтреснутым голосом:
- Ты - Денис Белов?
Чтобы не завопить от отчаяния, я молча потряс головой, вот так: трах, трах, трах. Денис - я, Денис, Денис Белов! Пришел к вам отмазаться от армии. Заодно распрощался с чудесной картинкой-видением - бредет одинокий странник по песчаной пустыне…
- Присаживайся, Денис Белов, - сказал Тортилла черепашьим голосом. - Вот твой стол. Мне Юмашева звонила, сказала, что тебя надо оформить стажером. Будешь проходить у меня практику, заодно пройдешь медицинскую комиссию. Я тебе дам справку, что ты являешься стажером. Комиссию надо пройти быстро, иначе загремишь под фанфары. Забреют тебя в армию.
Что они все время пугают меня армией? Далась им эта армия! Почему у дядьки совсем нет глаз, одни пухлые веки, как у гоголевского Вия? Давным-давно, когда я был маленьким, тетя Галя затащила меня в кинотеатр посмотреть "детский" фильм "Вий" по ранним произведениям классика. До сих пор мне этот Вий во сне снится, он все поднимает и никак не может открыть свои веки. Теперь любящая тетя Галя подсунула мне еще одного Вия, теперь уже настоящего, чтобы, значит, он преследовал меня не в кошмарных снах, а наяву.
- Будешь регистрировать сообщенки. И запомни! Сообщенки являются государственной тайной; если где проболтаешься, тебе светит статья. Я тебе попозже секретку оформлю, в смысле допуск, это когда ты комиссию пройдешь. Пока будешь работать на доверии, все-таки мне сама Юмашева звонила.
Он произнес "сама Юмашева" так, словно Юмашева числилась английской королевой. Или египетской царицей. Меня опять замутило, и я схватился за живот.
- Живот болит? - ласково поинтересовался Тортилла иезуитским голосом. - У меня тоже живот схватило, когда я в первый раз в милицию на работу наниматься пришел.
Очень мне интересно, когда это он нанимался на работу? Наверное, в те самые благословенные времена, когда майор Деев вместе с майором Петровым шашками рубали белых прямо на скаку?!
- Ну, давай, принимайся за работу. Вон у меня сколько незарегистрированных сообщенок. Видишь?
От груды пыльной бумаги, высящейся на двух столах и пяти стульях, можно было сыграть в дурку, не напрягаясь, и косить не надо, тогда уж точно не забреют в армию.
Я присел за стол и провел ладонью по столешнице. Толстый слой пыли прилепился к руке - вовек не отмыться. Я поднес ладонь к носу и вдохнул амбре. Спертый аромат застоявшегося болота ударил мне прямо в легкие и осел где-то там, глубоко внизу.
В университетских аудиториях мне никто и никогда не говорил о таком болоте, да и тетя Галя за все двадцать три года ни слова не сказала - наверное, боялась разгласить государственную тайну. Кажется, в болоте тепло и уютно, пар из дырявой батареи нагрел помещение, тусклая лампочка разгорелась с новой силой, она даже затрещала от напряжения, и я принялся за работу. Потрепанный журнал регистрации начат в восемьдесят шестом году прошлого века. Мне тогда было шесть лет, и я посещал с тетей Галей детские кинотеатры. Если бы я знал в то время, что кто-то открыл новый журнал и начал первую запись, а продолжать записи придется мне, я бы умер на просмотре "Вия" прямо в зале кинотеатра.
- А компьютера у вас нет? - спросил я, в глубине души надеясь, что такой простой элемент цивилизации все-таки можно привнести в болото. Но болото оказалось прочным. Тортилла всполошился так, что из пухлых щелочек выглянули глаза-буравчики.
- Не положено! Я же сказал - гостайна! Ты будешь вручную вписывать сведения, полученные от агентов. Какой компьютер? С ума сошел?
Как я жалел сейчас, что не посмотрел ни одной серии "Ментов"! Интересно, там такое показывают?
Я даже не знаю, как правильно разговаривать с Тортиллой. Надо будет спросить тетю Галю…
Правда, спросить ее можно при очередной обжираловке, когда она начнет умирать от орехов и меда, а это свершится месяца через два. За два месяца я утону в болоте, откуда вытащат мой обглоданный труп, а моя милая маза обрыдается над моей могилкой. А похоронят меня на Старо-Охтинском кладбище. Недавно я видел сюжет по телику: кругом деревья, на голых ветках сидят замерзшие вороны, и прямо на кладбище находится дом, и в нем живут люди, самые настоящие живые люди. Телевизионщики с замиранием в голосе брали у жильцов дома интервью: дескать, как вам живется-можется среди покойников? А жильцы отвечали: да неплохо живется, но многие жильцы, правда, уже спились и померли. Дескать, очередь за нами… Страшно до жути! На этом кладбище хоронили староверов, а теперь оно бесхозное. Но люди там живут. Люди, наверное, везде живут, где жить можно.
С некоторым трудом я избавился от видения староверского кладбища и попытался вчитаться в одну из секретных сообщенок.
Честно говоря, я ничего не понял из этого доноса. Агент по кличке Резвый сообщал, что ему стало известно о том, что банда налетчиков действует по наводке проститутки, имя которой ему установить не представилось возможным. Вот и все сообщение. Секретов я не разглядел, хотя вертел потрепанной бумажкой из стороны в сторону, даже помахал ею.
Тортиллу звали Леонид Иваныч, он так и сказал, дескать, зови меня Леонид Иваныч, а фамилия моя Вербный. Я закатил глаза вверх и чуть не заорал благим матом: "Ты накрашенная - страшная и не накрашенная - страшная!"
Я так и не понял, что меня удержало от этого поступка, но я молча уткнулся в изучение записки Резвого. Про себя я долго соображал, почему агенту дали такую кличку - Резвый. Он что, так быстро бегает, рысью или иноходью, в поисках секретной информации? Эту информацию и я мог сманстрячить, сколько вашей душе угодно. От Леонида Иваныча Вербного, от каракулей Резвого мне стало так плохо, что я стал грезить о пустыне с песком и ветром. Бредет одинокий солдат по пустыне, в огромных армейских ботинках, тощий и худой, бредет навстречу опасностям и превратностям судьбы. Я вспомнил слова тети Гали: "Пооботрешься в милиции, человеком станешь!"
Пожалуй, это не я оботрусь в милиции, это милиция оботрется мной. Это совершенно точно.
Глава 2
Вечером я завалился на диван и долго смотрел в потолок, размышляя, доплюну так высоко или нет. После долгих размышлений я понял, что, пожалуй, до потолка я не доплюну, поэтому не стоит и пробовать. Услышав телефонный звонок, я вытащил трубку из аппаратного гнезда.
- Мне Саню Белого! - рявкнул в трубку прокисший мужской голос.
Я сразу понял, что это корефаны моего папахена, им всем за сорок лет, и они чувствуют себя героями модного сериала, а мой папахен у них вроде главаря шайки.
- Александра Викторовича нет дома, - нежно пропел я в трубку.
- Как это нет? Мы же договаривались! - заорал корефан из папахенской банды.
- Его нет дома, - соловьем заливался я, но на последней ноте мой папахен вырвал трубку из моих рук.
Он нежно прижал ее к груди и укоризненно посмотрел на меня снизу вверх. С тех пор, как он достиг уровня моего пояса, наши отношения резко изменились. Папахен стал избегать меня, он никак не мог дотянуться, чтобы заглянуть в мои глаза. Поэтому мы с ним давно не разговариваем. Он молча удалился из моей комнаты, прижимая трубку к груди. Корефаны моего отца такие же, как и он, мастеровые, обычные российские рабочие, но, в отличие от соотечественников, группа этих товарищей составляет компанию не пьющих горькую. Мой отец не любит выпивку, и его друзья тоже, зато они регулярно, как на работу, ездят на рыбалку, уплывают на льдинах на середину Ладоги, их каждый год спасают на вертолетах, но они каждый год снова и снова выходят на лед. Летом они готовятся к зимней рыбалке, шьют подходящую одежду, обмениваются ящичками и снастями, достают всякие фонарики, ножички, ремни, фляжки. И ждут, с нетерпением ждут наступления зимних холодов, чтобы, значит, быстрее Ладога затянулась льдом, и уж тогда они оттянутся по полной программе, уплывут далеко, каждый на своей льдине. Наверное, мой папахен со товарищи так и не совершили в своей жизни никакого подвига, и, прыгая с льдины на льдину в ожидании спасателей, они реализуют нерастраченное мужское начало - цитирую мою мутхен. Она так говорит, когда отца в очередной раз привозят домой сотрудники МЧС.
Я нажимаю кнопки всех энергоносителей, приводя их в боевую готовность, и неожиданно включаю на всю мощность. Децибелы зашкаливают сверхпредельную переносимость. Мгновенно в дверях появляется папахен и дергается, будто его подключили к электрической розетке. Я вздыхаю и одну за другой выключаю кнопки, глуша на корню орущих и поющих шоуменов и шоуменш. Наступает гробовая тишина, совсем как на Старо-Охтинском кладбище.
- Тебя к телефону. - Папахен сует мне трубку.
Я краснею и отшатываюсь от него. Мне становится нестерпимо стыдно, я точно знаю, что мой папахен не самый худший из отцов.
- Белов на пр-р-роводе! - раскатисто ору я в трубку, растирая горящие от стыда уши.