- Да что, я помню, что ли? Не знаю, не видела, говорю же, перепутала адрес. Ты что, не веришь?
- Почему? Верю! Вам верю! - слишком горячо вырвалось у меня. И я снова почувствовал, как зажглись огнем мои уши.
Мне до чертиков бывает стыдно, когда уши начинают пылать в самый неподходящий момент. Хоть бы они сгорели когда-нибудь!
- Так кто был в квартире? Сколько человек?
- Не помню, не видела. Позвонила, мне сразу дверь открыли и ломиком шарахнули. Очнулась, лежу в Мариинке, везде грязь, пыль, тараканы. Даже клопы ползают. Ужас, а не больница! Самое страшное место в Питере.
- Нет, есть еще и пострашнее, - смело возразил я.
- Где? - Юля округлила глаза.
- На Старо-Охтинском кладбище. Там есть дом, обычный жилой дом прямо на кладбище, кругом вороны, могилы, и здесь же люди живут, с колясочками гуляют. Жуть!
- Это точно, жуть! - легко согласилась Юля. - Я бы ни за что на свете не стала жить на кладбище. Но в Мариинской больнице не лучше.
- Тогда жуть одинаковая получается. - Я покачал головой.
Мне нравился такой расклад - цитирую тетю Галю. Юлины глаза подобрели и приобрели ярко-песочный цвет, такой песок бывает на море в яркий солнечный день. Мы с мутхен раньше каждый сезон на море ездили в Лазаревское, песок там ярко-желтый, вода переливается изумрудными красками, кругом разливается космический покой, и там я понял, что такое счастье. Счастье - это когда ты безмятежен, мама рядом, а на душе покой. Другого счастья я не знал до сих пор…
- Неужели вы не помните, кто там был и сколько? - не отставал я.
- Не помню, - сразу загрустила Юля, - не помню. Если бы помнила, все бы тебе рассказала, дурачок.
- Почему - дурачок? - опять обиделся я.
- Маленький ты еще, потому и дурачок. Когда вырастешь, поумнеешь, тебя сразу перестанут дурачком считать. Ишь, уши горят, словно блины на сковородке. Сейчас Масленица, может, угостишь?
- Это у меня нервное. - Я дернул головой, процитировав в очередной раз тетю Галю. Она всегда так говорит, когда у нее какие-нибудь неполадки в гардеробе или на лице. И еще в личной жизни…
- Это у тебя-то "нервное"? Тебе лет-то сколько? - засмеялась Юля, округляя ярко-песочные глаза.
- Двадцать шесть! - гордо крикнул я и приподнялся на табурете.
Табурет предательски скрипнул, и я съежился, не желая позорно свалиться в присутствии красавицы с пронзительными глазами.
- Будет врать-то! - Юля совсем по-детски залилась тоненьким смехом. - Тебе от силы лет восемнадцать, даже ксивы не имеешь. Как только тебя одного по адресам отправили, не пойму.
- Я по поручению следователя. - Мне пришлось грозно сдвинуть брови. Для солидности…
Мне захотелось сдвинуть не только брови, но и ноги, чтобы, значит, получилась заглавная буква X.
- Брось ты, гнилое это дело! Неужели думаешь, что найдешь бандюков? Сам-то мозгами пораскинь. Куда тебе, малец!
Я озадаченно уставился на Юлю, размышляя, собственно говоря, зачем я сюда пришел. До сих пор я не задумывался, что я делаю - ищу преступников или просто убиваю время. Так себе, погулять вышел, а все потому, что на улице Чехова батарею ремонтируют, Вербный парится в кабинете, ожидая заветного дня, когда он отправится на пенсию с чистой совестью, тетя Галя трансформировалась в злую фурию, парень с красным шарфом нервный какой-то, сейчас не вспомню, как его зовут. За три дня я больше никого в отделе не видел, только Леонида Иваныча Тортиллу-Вербного и парня в шляпе. Нет, все из-за того, что на курсе прикрыли военную кафедру, и, если меня забреют в армию, моя мамуля будет страдать. Я не хочу, чтобы мама страдала из-за меня, поэтому я здесь. Ради того, чтобы избавить мою милую мутхен от страданий, я готов выдержать и не такие испытания. Все это, разумеется, я подумал про себя, вслух ничего не сказал, только сверлил ярко-песочные Юлины глаза, проверяя, умеет ли она читать чужие мысли.
- От армии хочешь отмазаться? - Оказывается, Юля умела читать чужие мысли. - Так бы сразу и сказал. Сейчас все кинутся в ментовку отсиживаться от армии. Кому охота в Чечне пропадать? Что ты окончил?
- Университет, еще диплом надо защитить, - неохотно пояснил я, проклиная тот день, когда к нам приехала поужинать мамина любимая подруга.
- Наверное, и не думал, что пойдешь грязь месить в ментовку? - посочувствовала Юля.
- Не думал, - честно признался я, опустив голову.
- Ну, ничего, не расстраивайся, время убьешь, глядишь, потом найдешь работу по душе. Считай, что это практика по жизни. - Юля откинула назад волосы и сразу превратилась в юную школьницу.
"Интересно, сколько ей лет?" - подумал я, даже не догадываясь, что могу задать ей вполне законный вопрос. Не знаю, чего я сам хочу "по жизни", никогда не задумывался. Плыл, плыл по течению, вот и приплыл. Моя мамуля нещадно ругает меня за неправильные обороты речи, вроде - "по жизни", "как бы" и другие. Я стараюсь не говорить, как все, но иногда подделываюсь под других, ведь все так говорят.
- А давай чаю попьем, Дэн? Ты ведь Денис? Я буду звать тебя Дэном, договорились? И все! Сразу разбегаемся, у меня дела. Ты все равно никого не найдешь, сейчас даже опытные менты никого найти не могут, куда уж тебе, молокососу.
Юля превратилась в опытную взрослую женщину, знающую толк в жизни. Она захлопотала по хозяйству, расставила чашки, включила чайник, достала пакетики с заваркой. Я придвинул табурет поближе к столу, и в это время в коридоре раздался звонок. Я заметил, что Юлино лицо побледнело, мгновенно превратившись в меловую маску.
Кого она так боится? Впрочем, если ей недавно проломили голову ломиком, вполне возможно, она до сих пор находится в состоянии шока.
- Я пойду открою, - предложил я, в глубине души ощущая себя рыцарем без страха и упрека.
- Нет! - заорала Юля свистящим шепотом. Клянусь, до сих пор я не слышал, чтобы люди орали шепотом. Чего только не насмотришься и не наслушаешься, выполняя поручения следователя.
- Нет, я сама. Сиди, пей чай, будто ты случайно зашел ко мне. Понял?
- Понял, - проворчал я, не понимая, почему, собственно говоря, я должен сидеть и спокойно пить чай в то время, когда моя дама сердца так напугана. Я до сих пор не знаю, почему я выбрал Юлю в дамы сердца, но так уж получилось: вот увидел ярко-песочные глаза, вспомнил Лазаревское, солнце, безмятежный покой, мамины руки, и Юля слилась в моих ощущениях с тем счастьем, которое я испытал когда-то на кромке моря.
В коридоре послышались голоса, вначале басистые и сердитые, затем голоса стихли, вместо басов слышался шепот, недовольный, брюзжащий и дребезжащий. Я ерзал на своем табурете, мучаясь от мысли, стоит ли мне броситься на выручку моей даме сердца или все-таки дождаться ее приказа. Я стал судорожно вспоминать примеры из классической литературы. Как поступали настоящие рыцари в подобном случае: ждали приказа дамы сердца или ориентировались на зов собственного сердца? Мое собственное сердце выбивало фокстрот, самбу, меренги и салсу. Эти новомодные танцы я отплясываю довольно успешно на университетских дискотеках и даже получаю призы, а все благодаря моей мутхен: кроме занятий живописью, я под ее давлением посещал кружок бальных танцев все в том же Дворце культуры имени Ленсовета. До сих пор там танцуют и рисуют детишки с Петроградской стороны, абсолютно не ведая, зачем они это делают.
Я несколько раз поменял комбинации ног, прислушиваясь к приглушенным голосам в коридоре, и как только собрался изменить конфигурацию в очередной раз, кто-то сзади схватил меня за шиворот и поволок в комнату. Дело это многотрудное, с учетом моего ставосьмидесятишестисантиметрового роста. Это сколько же надо сил приложить, чтобы вытащить такое туловище из кухни?! Мне скрутили руки, вытащили из нагрудного кармана справку о моей принадлежности к уголовному розыску, заодно выпотрошили остальные бумажки, ровным счетом сто одну штуку - злополучным поручениям следователя катастрофически не везло.
Я задергался, как эпилептик, и мрачный голос, сдавив до хруста мои руки, стянутые наручниками, грозно приказал:
- Не брыкайся, малыш!
А я и не брыкался. Я уже рассказал в самом начале своего повествования, что со мной случилось. После всех костоломных приключений я потерял остатки сознания, а когда вновь обрел его, увидел сидевшую на мне верхом Юлию Валентиновну, измазанную сажей, разукрашенную синяками, кровью и слезами и активно делающую мне искусственное дыхание. Когда она схватила меня за руки и начала дышать рот в рот, как утопленнику, я отключился в очередной раз и уже надолго.
* * *
Очнулся я от чьего-то прикосновения, нежная рука гладила мою забинтованную голову. Я даже не дернулся, я знал, что это мамуля. Я всегда дергаюсь как ужаленный, когда она меня гладит, а в этот раз ничего, даже не дернулся.
- М-ма-аам-ма! - восхищенно прошептал я, совсем, как тот придурок в рекламе кофе "Нескафе".
- Сыночка, проснулся! - Мутхен тоже не удержалась от восхищенного шепота. - Денис, сынок, как ты себя чувствуешь?
- Мама, я чувствую себя отлично! - заявил я и вдруг заорал что есть мочи: - "Ты накрашенная - страшная и не накрашенная - страшная!"
Это я завопил, чтобы удержаться от дикого стона, при любом движении все тело издавало скрип и включало сигнализацию. Мне даже показалось, что в палате замигали сигнальные лампочки и оглушающе завыла сирена. Я замер, и сразу погасли лампочки и вой прекратился. Я понял, что шевелиться мне нельзя, иначе мамуля умрет от сердечного приступа.
Приоткрыв один глаз, я решил взглянуть, где нахожусь.
"В больнице я нахожусь", - подумал я и приоткрыл второй глаз. Палата внушала уважение своими габаритами, потолки метра четыре, и все это великолепие в кавычках на шестьдесят квадратных метров, а то и на все восемьдесят.
Мариинская больница. Здесь лежала Юля с сотрясением мозга, а теперь я валяюсь. Широко открыв глаза, я увидел пригорюнившуюся мутхен. Она смотрела на меня с диким страхом, будто я вернулся с того света или припилил прямиком со Старо-Охтинского кладбища.
Наверное, так смотрят на всех воскресших покойников. В ногах у меня сидел Тортилла, он шумно вздыхал, сморкался в какой-то платок серого цвета, с бурыми клеточками, моргал набухшими веками, от чего по его щекам катились мелкие слезинки. Казалось, Тортилла оплакивает мою несчастную судьбу. Я двинул взгляд дальше и увидел… В жизни никто не догадается! Я увидел Ее величество тетю Галю, она вышагивала по палате однозначно, как цапля: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Иногда, правда, метала гневные взгляды на Вербного, будто он представлял собой исчадие ада.
- Денис, сыночек, скушай что-нибудь!
Мама захлопотала с шуршащими пакетами. Меня сразу замутило. От одной мысли, что сейчас начнут заталкивать в рот бульон или пирожок, мне стало невыносимо.
- Мама, не хочу. - Я старался не шевелиться, но и не отрывать пристального взгляда от вышагивающей тети Гали.
Интересно, что она придумает в этот раз? Куда отправит по выздоровлении? Наверное, я спутал ей все карты, она ведь думала, что я стану примерным учеником, аккуратно выполняющим все поручения начальства и следователя… Интересно, чьи еще можно поручения выполнять?
Ан нет, фокус не удался, факир оказался пьян.
Так мой папахен говорит, когда нажуливает свое начальство на работе. Сидит на кухне и сам с собой разговаривает: дескать, факир был пьян, и фокус от этого не удался.
- Ну, хорошо, потом покушаешь, главное, ты не волнуйся! - Мама заметно нервничала.
Как же! Чуть не лишилась родного сыночка, как тут не заволнуешься!
Мне стало стыдно, и я взял мамулю за руку и слегка пожал. Это я в каком-то старом фильме видел: белогвардейский офицер, умирающий от смертельной раны, слабо пожимает руку своей старенькой матери. Правда, когда я фильм смотрел, меня чуть не стошнило, а сейчас даже здорово получилось. Тетя Галя забеспокоилась, повернулась на каблуках и наклонилась над моей забинтованной головой.
- Ты, смотри, не расслабляйся. Как только отлежишься, сразу на работу пойдешь. У тебя ничего сложного не выявили, а в Мариинской больнице врачи отменные. Руки не сломаны. Только вывихнуты в трех местах.
Ей-богу, она так и сказала - "только вывихнуты в трех местах", как будто я их крапивой обжег, причем ожоги нанес умышленно, чтобы покрасоваться на больничной кровати.
- Голова цела, даже сотрясения нет. Тебя не тошнит? - вдруг всполошилась она.
Я повел глазами, иначе бы меня точно стошнило.
- Тошнота - первый признак сотрясения! - безапелляционно изрекла лучшая мамина подруга. - Ты с честью выдержал первое боевое крещение! Молодец! Я позабочусь, чтобы тебя отметили по службе.
- Не надо, Галь, - засмеялась мамуля.
За что я люблю мою мутхен, так это за то, что она с юмором относится к наградам и медалям. Она считает, что любая награда - от бога. Она так и говорит: знания - от учебы, почести - от заслуг, благосостояние - от труда, а награда - от бога. Наверное, мамуля права, но куда ей справиться со своенравной подругой, та, знай, свое твердит.
- В отделе сменился начальник, Леонид Иваныч уходит на пенсию. Ты будешь работать под руководством талантливого сыщика, можно сказать, сыщика от бога, и, вообще, хорошего человека.
Что это они заладили - все от бога, да от бога. Верующие какие-то все стали, а я точно знаю, что обе вступали в компартию по идеологическим убеждениям.
- Можешь попрощаться с Леонид Иванычем. Он все переживает, что отправил тебя одного по адресам. - Тетя Галя хмуро взглянула на Вербного.
Тортилла съежился, слезинки потекли еще быстрее, стремительно заскользив по пухлым щекам, и Вербный все тер и тер клетчатым бурым платком мокрое лицо.
Я даже глаза прикрыл от тошноты. Если я сейчас скажу, что меня тошнит, они вызовут доктора и мне припишут сотрясение мозга. А меня тошнило от одного вида несчастного Тортиллы, я-то знал, отчего он плачет. Он плачет потому, что потерял свое родное болото, и если бы не я, он сидел бы в нем еще лет десять. Я ему все жизненные планы спутал, но все равно мне было нестерпимо жаль Тортиллу. Вечно я всем карты путаю.
- Таня, пойдем, мальчику вредны эмоции. - Тетя Галя потянула мамулю за рукав. Наверное, ей не терпится нашептать ей что-нибудь скверное про своих мужей.
- Сыночка, мы пойдем? - Мама вопросительно смотрит на меня.
Ей ужасно хочется, чтобы сын выглядел героем в глазах любимой подруги и Тортиллы Вербного. И мне пришлось поддержать марку семьи Беловых: я струной вытягиваюсь на кровати и пытаюсь отдать честь. Слава богу, они ничего не заметили, но у меня опять помутилось в голове, и я замер. Одно точно знаю: ни в коем случае нельзя признаваться, что тебя тошнит и мутит. Мне Юля рассказала, как она задурила врачей, в итоге они отпустили ее через три дня.
"А если бы не отпустили, я сама бы сбежала! Это не больница, это морг". Юля даже руками замахала в ужасе от видения больничных страшилок.
- Да, мама, идите. До свиданья, Леонид Иваныч, - вежливо отвечаю я, стараясь произвести впечатление на окружающих и заодно сделать приятное мамуле. Ей нравится, когда я выгляжу в глазах посторонних культурным и воспитанным юношей.
- Лежи, сынок, выздоравливай.
"Гости" медленно удаляются, впереди шурует тетя Галя, за ней семенит мутхен, процессию замыкает пыхтящий Тортилла.
Видел бы кто эту троицу! Со смеху умереть можно.
Как только за процессией закрылась дверь, ко мне подсаживается - кто бы мог подумать - сама Юлия Валентиновна! Она выпорхнула откуда-то из воздуха, я не понял, откуда она взялась.
- Я спряталась у твоего соседа, попросила одного больного, чтобы он сделал вид, что я его посетительница. Вон видишь, тот дедок у стенки? Я ему баксов подкинула, он и согласился.
- Сколько баксов? - Я едва пришел в себя от шока. Разве здесь вылечишься нормально? Нет, это невозможно, особенно когда тебе постоянно сыплются сюрпризы на голову, заметь, голову забинтованную!
- Десять. Хотела дать пять, но дедок затребовал десять. Дэн, как ты?
- Нормально. Расскажи, как ты меня вытащила, там же все горело.
- Как только они ушли, я сразу бросила одеяло на огонь, тебя с веревки сняла, а пожар все больше разгорается. Тогда я стала тащить тебя, а ты тяжелый оказался, мы же чуть не сгорели! - Все это Юля выпалила одной фразой, но я успел выстроить обрывки из калейдоскопа в одну целостную картину.
- А кто это был? Ну, эти… - Я напряг память, чтобы вспомнить лицо мужчины, склонившегося надо мной с веревкой в руках.
- Откуда я знаю? - огрызнулась Юля. - Скажи спасибо, что живым остался. Могли бы и кони бросить на пару. А жить-то хочется! Тебе хочется жить?
- Хочется, - вяло согласился я и представил одинокого странника в пустыне - идет себе, идет, ботинки огромные, гимнастерка цвета хаки…
- Дэн, не куксись, я тебя умоляю. Ненавижу нытиков и слюнтяев.
- А я кто? Нытик? Или слюнтяй? - живо заинтересовался я и даже голову повернул, чтобы разглядеть Юлины глаза.
У меня при этом резком повороте ничего не треснуло, не щелкнуло, не защемило. Значит, нет у меня никакого сотрясения мозга, полный кайф!
- Ты - нормальный мужик! - Юля одобрительно потрясла головой. - Ты даже сам шел, хоть и без сознания находился. Наверное, где-то у тебя в башке засело, что это я тебя тащу, слабая и хрупкая девушка.
- Как это - "нормальный мужик"? - Беседа принимала дискуссионный характер.
В нашем университете один преподаватель всегда так выражается - "беседа приняла дискуссионный характер".
- Подрастешь - поймешь, - отмахнулась Юля - и вдруг приникла ко мне, причинив, признаюсь, приятную боль.
У меня что-то защемило внутри, потом поднялось к голове и с бешеной силой заколотилось в ушах. Мне захотелось, чтобы она так и осталась возле меня. Приникшей и хрупкой.
- Брось ты эти глупости, Дэн, лучше пообещай мне, что не скажешь ментам, я имею в виду настоящих ментов, что ты меня видел в квартире. Скажи, что пришел, а там сидят эти бандюки. Вот они тебя и пытали, поджечь хотели. Квартира-то сгорела дотла.
- А как же я скажу… сам, что ли, до больницы добрался?
- Ну, придумай что-нибудь. Ты же умный, университет скоро окончишь. Диплом получишь, придумай что-нибудь. Ты же нормальный мужик!