Босиком по 90 м - Иван Любенко

2009 год. Автор исторических детективов Валерий Приволин отдыхает в Египте и случайно знакомится со стариком, говорящим на русском языке дореволюционной поры. Он представляется отставным генералом Фостиковым и сообщает весьма необычные новости, которые могли быть известны лишь человеку, жившему более ста лет назад. Вскоре незнакомец исчезает, писатель пытается его отыскать, но портье уверяет, что никакого господина Фостикова никогда в отеле не было. Приволин понимает, что вновь вернулся к истории пятнадцатилетней давности, к началу 90-х, когда бросил учительствовать… Но тогда всё начиналось по-другому…

Содержание:

• Пролог 1

• Глава 1 - Пустая квартира 2

• Глава 2 - Конфуций и саморезы 2

• Глава 3 - "Hard day's night" 4

• Глава 4 - Стамбульские приключения 8

• Глава 5 - Знаки судьбы, или пятница, 13 9

• Глава 6 - Викентий Закарпатский 11

• Глава 7 - Лёгкий офицерский ужин 12

• Глава 8 - Чёрная полоса 14

• Глава 9 - Суд да дело 15

• Глава 10 - Белая полоса 17

• Глава 11 - Полюс холода 17

• Глава 12 - Якутские будни 19

• Глава 13 - Салфетка с печатью 21

• Глава 14 - И один в поле воин 22

• Глава 15 - Камикадзе 23

• Глава 16 - Вячик, или герой Кронштадтского мятежа 25

• Глава 17 - Солнечный остров 27

• Глава 18 - Гость из Томска 28

• Глава 19 - Греческое общество 30

• Глава 20 - Bravo! Charlie! Whiskey! 31

• Глава 21 - Безысходность 32

• Глава 22 - Томск 33

• Глава 23 - Ревенант 35

• Глава 24 - На волосок от смерти 35

• Глава 25 - Спасение 37

• Глава 26 - Возвращение 37

• Эпилог 37

• Сноски 38

Босиком по 90-м

Посвящаю старым друзьям, живым и ушедшим…

Выражаю особую благодарность Климу Валерьевичу Агаркову.

Пролог

15 октября 2009 г., Хургада, Египет.

Чернильная, уходящая в бесконечность полоса горизонта, словно ватерлиния гигантского судна, надвое разрезала пространство, отделив бесцветное, будто застиранное африканское небо, от бирюзового, пахнущего спелыми арбузами моря.

Страна пирамид, фараонов, финиковых пальм и молчаливых бедуинов гостеприимно принимала тысячи русских туристов, среди которых оказался и я.

Всё получилось нежданно-негаданно, как обычно происходит с героями американских фильмов. Вчера утром я проснулся от телефонного звонка. Незнакомый, безразлично-ласковый голос секретарши, съедая предлоги и приставки, будто спотыкаясь и прихрамывая, в характерной московской манере сообщил, что мой первый исторический детективный роман о приключениях присяжного поверенного удостоился положительной рецензии и одобрен главным редактором издательства. А ещё через минуту, судорожно затрясся мобильник, и знакомая девушка из местного туристического агентства предложила воспользоваться горящей путёвкой на Красное море. Времени на раздумья не было, и я согласился. События следующих двадцати четырёх часов, как сцены немого, чаплинского фильма сменяли друг друга с кинематографической скоростью и в этой бешеной суматохе дня плёнка, казалось, могла порваться на любом кадре: туман, шоссе, спидометр, встречная полоса, аэропорт, таможня, Боинг, гроза над морем, посадка, аплодисменты, пальмы, отель, пляж… Прикрыв глаза и лениво растянувшись на мягком лежаке, я с трудом пытался перенестись в губернский город начала ХХ века, мысленно набрасывая новый сюжет детективных хитросплетений, замешанных на блистательных победах генерала Ермолова. Горячий, пришедший с пустыни ветер, резкими порывами разгонял назойливых арабских мух, норовивших примоститься на выставленные под яркое солнце тела моих соотечественников, составляющих основную массу отдыхающих.

Хамоватый персонал отеля говорил на русском со всеми подряд, включая немногочисленных поляков и нескольких пожилых немцев. Правда, то был не язык Пушкина, Чехова или даже современных журналистов. В ходу был грязно-серый сленг начала 90-х. – Привьет, бра-туха! Как деля? Ты сам от-кудя? – коверкал слова, одетый в несвежую футболку курчавый араб лет двадцати пяти, пытался примоститься рядом со стариком, внезапно возникшим подле меня. Не давая пожилому туристу опомниться, молодой человек заученной скороговоркой рекламировал поездку на ближайший коралловый остров и, не дождавшись согласия, стал тут же выписывать чек на оплату. – Вы зря, любезный, изволите беспокоиться. А посему, не смею вас боле задерживать. Египтянин тупо уставился на подтянутого, седовласого старца и растерянно пробормотал: – Я не понимаю… – I've told I'm not goin for a sea-trip. See you… Потомок Тутанхамона неуверенно кивнул и, надев маску обиженного бассет-хаунда, уныло поплёлся пытать счастье у лежака следующей "жертвы". "Надо же, – подумал я, – до чего интересный типаж. Ведь у нас так уже давно не говорят". – Прошу извинить за беспокойство. По рассеянности я забыл завести часы, и мой брегет безмолвствует. Не будете ли вы любезны, подсказать, который час? – с лёгкой, ироничной улыбкой, спрятанной в уголках рта, на меня смотрел крепкий ещё мужчина с завитыми кверху усиками "a la Пуаро". – Да, конечно, – ответил я и полез в пляжную сумку доставать безотказную "Нокию". На синем электронном табло отсвечивало время. – Тринадцать сорок пять, – невнятно пробормотал я. – Простите, вы хотите сказать, что уже без четверти два? – уточнил незнакомец. – Совершенно верно. – Помилуйте, сударь, мы совсем забыли про обед. А ведь эти господа азиаты не особенно церемонятся с вашими компатриотами, – собирая пляжное полотенце, открывал сермяжную правду неизвестный господин. – А я, признаться, думал, что мы с вами граждане одной страны, а именно той, где сейчас исповедуют суверенную демократию. Разве нет? – пытался сострить я. – Видите ли, молодой человек, суверенным может быть лишь государство, а демократия не предполагает каких-либо рамок или ограничений, поскольку в этом случае она уже перестаёт отражать чаяния граждан и превращается в их оковы. Эта неверное словосочетание, и оно так же ошибочно, как и ваше недавнее изобретение – "демократический централизм". Согласитесь, разговоры о демократическом суверенитете – это новый, очередной обман, оправдывающий недоразвитость народовластия в современной России. Что же касается моей территориальной принадлежности, то я, хоть и считаю себя русским, но нахожусь, так сказать, на обратной от вас стороне. Тем не менее, позвольте отрекомендоваться: Фостиков Михаил Архипович, отставной военный. "Фостиков, Михаил Архипович, – в памяти с невероятной быстротой всплывала историческая справка: принимал участие в известном восстании против большевиков 8 июля 1918 года; командир 1-го Кубанского казачьего полка, впоследствии командовал армией; генерал-лейтенант; имел десяток ранений и пять контузий"…Точно! Похоже, именно его фотографию я видел в доме одного умершего старика ещё в 1994 году… Господи, мистика, да и только! А может быть, это просто совпадение или это внук нашего знаменитого земляка, названный так в честь своего деда? Да ведь он, и впрямь, упомянул, что живёт на противоположной от меня стороне, следовательно, он гражданин Австралии. Всё ясно! Этот старичок эмигрант в третьем поколении, потому и говорит по-русски, как его учили ещё тогда… В России он, видимо, никогда не бывал и обитает теперь на какой-нибудь богом забытой страусиновой ферме…". Устав от догадок, я, наконец, представился:

– Валерий Приволин, адвокат.

– Ого! Присяжный поверенный! Знавал я одного вашего коллегу…Очень уж он был популярен. На Николаевском проспекте жительствовал. Сам Сергей Аркадьевич Андреевский из столицы ездил к нему советоваться, да-с… А позвольте полюбопытствовать, из каких краев вы будете? – вежливо поинтересовался иностранец. – Из Красноленинска, – неуверенно протянул я.

– Надо же, вот уж никак не ожидал, – едва слышно выговорил он и поднял на меня полные грусти усталые глаза. – Из Красноленинска говорите… Раньше он по другому назывался. Там сейчас октябрь – золотая сень. Красиво. А как город? Я слыхивал, собирались соорудить фуникулёр, и даже воздвигнуть Ледовый дворец…Вероятно уже построили? А в Воронцовской роще, наверное, полно экзотических растений, да? А скажите, господин адвокат, нет ли памятника братьям Ртищевым, казнённым красными на Ярмарочной площади в восемнадцатом? Надеюсь, Иоанно-Мариинский монастырь давно открыли? А Городской голова теперь из местных или пришлых купцов? Я стоял и молчал, будто в сомнамбулическом оцепенении, готовый провалиться под землю, хотя именно там должны были оказаться все те, кто поочередно, друг за другом, десятилетиями беззастенчиво лез во власть, чтобы успеть разворовать мой город и, распродав его по частям, устроить себе безбедную жизнь и карьеру… И пройдут следующие четыре года после выборов, и снова запестрят на столбах, заборах и ржавых телефонных будках толстые, осоловевшие от излишеств и пороков физиономии кандидатов. Плюхнувшись на мягкие кожаные кресла казённых "Мерседесов", с плохо скрываемой брезгливостью, поедут они встречаться с нищим электоратом в грязные цеха полупустых заводов, в школы и убогие районные больницы. Брызжа сытой слюной, "народные избранники" станут бить себя в грудь и обещать манну небесную… Да только "бойтесь данайцев, дары приносящих!". Но разве мог я сказать ему всё это? Незаметно мы достигли лифта и расстались, пообещав встретиться в ресторане через несколько минут.

Прошло более часа, но господин Фостиков так не появился. Минут через двадцать улыбчивый портье пояснил мне, что человек с такой фамилией среди отдыхающих не значился, и граждане Австралии здесь вообще никогда не останавливались. Подключившись к интернету, я узнал, что Сергей Аркадьевич Андреевский, известнейший на всю Россию присяжный поверенный, жил ещё в царское время и скончался в Петрограде от воспаления лёгких девятого ноября 1918 года. "Ну вот, – подумал я, – получается, что я вновь вернулся к истории пятнадцатилетней давности. Но тогда всё начиналось по-другому…".

Глава 1
Пустая квартира

15 октября 1994 г., г. Красноленинск.

Я оказался в этом доме случайно. Он стоял в самом центре Красноленинска. Это была двухэтажная малогабаритка, построенная в послевоенные годы немецкими военнопленными. Я и сам когда-то в таком родился и прожил до двадцати трёх лет. Правда, моё родовое гнездо находилось на городской окраине, а это здание располагалось в самом центре, в двух шагах от центральной площади, всё ещё носившей имя вождя мирового пролетариата.

В коридоре пахло сыростью и мышами. Скрипели потёртые деревянные ступени, а перила, выкрашенные в тот же половой коричневый цвет, были настолько расшатаны, что скорее напоминали корабельные ванты. Квартира, в которую нам предстояло забраться, числилась под номером пять.

Признаться, эта затея мне не понравилась с самого начала. Но Алик твердил, что это наш единственный шанс, другого может и не быть.

Хозяин двухкомнатного жилища был одинокий старик, скончавшийся прошлой ночью. Ещё совсем недавно он перешагнул девяностопятилетний юбилей, и ему давно, выражаясь словами моего приятеля, "пора было заказывать "номер" на Сажевом" (так у нас называли новое городское кладбище, устроенное неподалёку от Сажевого завода).

Надо сказать, что почивший слыл колоритной личностью. Он ходил с тростью с ручкой в виде гусиной головы и всегда, даже летом, носил костюмы ветхозаветного покроя. Я однажды заметил, что сбоку, из лацкана его пиджака, выглядывал конский волос. Как потом мне стало известно, это была отличительная особенность какой-то известной английской фирмы, шившей такую одежду полвека назад.

Дед – как мы его называли между собой – по воскресеньям толкался на антикварном развале, высматривая редкие экземпляры монет или просто какую-нибудь мелочь: медную пуговицу с гусарского мундира, дореволюционный полицейский незильберовый свисток, нательные крестики, открытые письма или бронзовые подсвечники. Но если ему что-то нравилось, он тут же лез за бумажником и даже не пытался сбивать цену. Так, при мне, он отдал почти две моих учительских зарплаты за дореволюционный значок присяжного поверенного. Вещь редкая, но и стоила немало. И кто знает, не "новодел" ли? Мне стало жаль его, и я заметил, что можно было бы купить и дешевле. Продавец Васильич не слыл жлобом, и, наверняка бы, сбросил десятку-другую.

– Мельник не торгуется за нужный ему камень, – сухо ответил Дед и, выкидывая вперёд трость, зашагал вниз по бульвару.

– Здорово он тебя отбрил, – усмехнулся Алик, глядя ему вслед. – Надо же, какой фрукт выискался! Держится будто сиятельный князь. Интересно, откуда он взялся? Он даже разговаривает как-то не так, по-барски что ли…

– Да, – согласился я, – и не "гэкает", и чётко произносит окончания слов.

– Видать не здешний, не с Кавказа, – предположил мой старый школьный товарищ.

– С каких, ребята, он краёв я не знаю, – вмешался в беседу довольный Васильич, шурша купюрами дневной выручки, – но слыхал, что кличут его Мстиславом Никаноровичем и, похоже, он то ли бывший дипломат, то ли эмигрант какой-то. В начале шестидесятых, при Хрущёве, много таких вернулось в Союз.

– Каких "таких"? – уточнил Алик.

– Ну, буржуев этих, из бывших которые, – уточнил пролетарий рыночной торговли и лихо перетянул резинкой капитал ценителя старины. – Он сразу же купил кооперативную квартиру, а потом, говорят, разменял её, что бы жить поближе к Тифлисским воротам.

– К чему? – снова переспросил Алик.

– По улице Карла Маркса, а она именовалась Николаевским проспектом, раньше, в самом начале бульвара, стояли Тифлисские ворота. Их потом разрушили при советской власти, – пояснил я.

Вот такой разговор случился пару лет назад. Но вчера ночью этого сухопарого старика не стало. Алик узнал об этом почти сразу от его соседки Леночки – замужней полногрудой дамы тридцати пяти лет, отдававшей моему другу своё горячее, ищущее ласок тело в отсутствие мужа.

– Ты пойми, – убеждал меня он, – это ведь никакая не кража. И ты, как умный человек должен это понимать! У него нет наследников. А значит, всё достанется, так называемому, государству, то есть, мусорам, прокурорам и следакам! Хоть раз послушай меня! Давай сходим, посмотрим. Так из любопытства. Мы же деньги или золото брать не будем. Мы же не домушники-скокари. Так, безделицу какую-нибудь на память прихватим. Может, книгу или хоть тот же значок присяжного поверенного. Ну, не дрейфь, Валера, не тушуйся! "Скорая" уехала, а квартиру Ленка досматривает. Сегодня как раз её дома не будет. Они в гостях с мужем. А ключ она сунула в почтовый ящик и участковому позвонила, мол, всё в порядке, квартира на замке. Она сама мне об этом проболталась. Медлить нельзя, надо идти прямо сейчас. Мы и так с тобой в долгах. За изъятые кагэбэшником иконы всё равно придётся расплачиваться. С Самиром шутки плохи. И уборкой лука в Гудермесе мы с тобой не отделаемся. Ну, неужели ты этого не понимаешь?

– Ладно, – махнул я рукой, – пошли. Но только чур не барыжничать! Договорились?

– Зуб даю! Ценные бумаги и золотишко не трону. А вот библию Гутенберга, пожалуй, прихвачу! – сострил Алик и улыбнулся своей обезоруживавшей улыбкой, которую так ценили замужние дамы бальзаковского возраста.

Глава 2
Конфуций и саморезы

Антиквариатом я стал заниматься вместе с Аликом, а точнее – с Альбертом Клейстом, еще недавно уходившим в длинные, как зимние ночи, запои, которые, по обыкновению, тянулись две недели.

Эти четырнадцать дней были тем благословенным временем, когда, как говаривал Алик, можно было не сталкиваться с опостылевшей действительностью внешнего мира. Он называл этот период отпуском. И к нему готовился основательно: несколько банок кабачковой икры, рыбные и мясные консервы, ящик портвейна, две дюжины бутылок водки и батарея пивных бутылок позволяли чувствовать себя уверенным в завтрашнем дне. Два блока "Стюардессы" ждали своего часа на облупившемся от солнца подоконнике. В такие дни мой приятель занавешивал зеркало полотенцем. По его словам этот "ритуал покрова" носил сакральный характер, ибо Алик считал запои неким актом инициации, когда его бренное тело переживало символическую смерть и душа его, проходя через катарсис многими литрами спиртосодержащей жидкости, являлась миру очищенной и обновленной. Однако я всегда был уверен, что тряпки на зеркалах выполняли вполне утилитарную функцию. Они позволяли Алику не любоваться своей многодневной небритостью, мешками под глазами да и всем остальным экстерьером, который за эти дни приобретал цвет баклажана, забытого на мангале шашлычником.