– Расследование убийства этой старушки нужно провести быстро. Больше недели, от силы десять дней я тебе дать не могу. Потом на тебе еще дело Гливкой. По политическим соображениям его в этом месяце нужно передать в суд.
– Вы понимаете, что я не могу подвести своих односельчан. Они на меня надеются. Для них мое отстранение будет большим моральным ударом. Еще одним доказательством силы Симоненко или моей трусости. Меня не устраивают оба варианта…
– Есть еще веская причина. Ты не можешь быть объективным. У тебя есть личные счеты…
– Я не присяжный, не народный заседатель, наконец, не судья. Следователь добывает факты. Дело суда считать их доказательными или ложными. Мое личное отношение к Симоненко здесь ни при чем.
– Буду с тобой откровенным. В районе все знают о наших дружеских отношениях. Стань на мое место. Если бы твой друг попал в такую историю и попросил у тебя такую малость, как заменить следователя?
– Если бы мой друг был районным прокурором, я бы остерегался сомнительных авантюр или, по крайней мере, с ним бы посоветовался до того…
– Он крепкий хозяйственник, золотой фонд сельских руководящих кадров. Такими нельзя разбрасываться.
– Насчет золота вы правильно заметили. Он озолотился. Вы лучше меня знаете, на него уже была масса жалоб. Резолюция везде одинакова: "Все в рамках действующего законодательства, оснований для возбуждения уголовного дела нет".
– Очень надеюсь, что так будет и на этот раз.
– А я в этом уверен. Поэтому ваше решение нахожу опрометчивым. Он обеспечил себя и своих родственников на три поколения вперед. Самое худшее для него – снимут с должности председателя.
– А репутация?
– Что эти факты добавят нового к тому, что уже было? А вот ваша репутация – это единственное что у вас есть. Он, говорят, может прожить пять лет не выходя со двора. Подвалы забиты армейскими консервами, канистрами с растительным маслом, амбары – пшеницей и другими крупами. Еще золото, валюта, две машины. У сына иномарка и полный набор сельскохозяйственной техники. Завтра он купит землю и будет самым богатым фермером района…
Сафонов нетерпеливо заерзал в кресле и прервал Михаила:
– Что-то здесь правда, а больше вымысла. Сплетни завистников…
– Здесь все правда. Можете проверить. Другу он не откажет. А если откажет, то какой он друг?! Лучший для него выход – уйти на пенсию. Возраст позволяет, а жадность держит – не все унесено…
– Зачем вы так. Он заслуженный человек…
– Он своим поведением сам зачеркнул свои заслуги, если они были. Многолетнее напряжение людей, все жертвы пошли прахом…
– Так резко и безапелляционно может говорить абсолютно безгрешный человек.
– Каюсь, нет на мне греха. Возможно потому, что молод, не успел… Впрочем, был на мне большой грех, но я его списал на государство. В Афганистан попал не по своей воле. И с моджахедами был на равных. Они хотели отнять мою жизнь, мне пришлось отнять у них. Их души сейчас в раю, если он существует…
– Не об этом речь. Кто может заменить Симоненко? У вас в селе нет ему равных по опыту, волевому напору, знанию хозяйства…
– Он, конечно, очень старался, чтобы конкурентов у него не было, но в селе есть люди, которые могут его вполне заменить. Здесь как раз тот случай, когда большее значение имеет то, какие цели преследует руководитель, чем его опыт. Опыт появится. Думаю, ущерб хозяйству от недостатка опыта будет меньше, чем от "многоопытного" Симоненко… Кроме того, сейчас хозяйству нужны новые технологии и совершено другие производственные отношения. В этом Симоненко не только понимает мало, но и является ярым противником, так как видит угрозу своей единоличной помещичьей власти.
– Ладно говоришь. Уж не сам ли метишь в председатели?
– Нет. Этот слух пустил сам Симоненко, чтобы заранее дискредитировать расследование. Утром через тестя он предлагал высокооплачиваемую должность юрисконсульта. Зачем мне эти должности?! Как только земля станет объектом нормальных рыночных отношений, колхоз развалится, а работать на фермера я не хочу. – Михаил улыбнулся и после паузы добавил, – Возможно, я мечтаю о должности Генерального прокурора…
– Мечтать, естественно, никому не запрещается, – Сафонов иронично улыбнулся, – но это политическая должность, а политик из тебя, извини за прямоту, никудышный. Нужно преодолеть много ступенек и с каждой можно сорваться, сделав неосторожный шаг.
– Сейчас такое время, что лучшая политика состоит в том, чтобы политикой не заниматься, а честно делать свое дело. Извините и вы меня за прямоту, но мне кажется, что неосторожный шаг сейчас совершаете вы, идя на поводу у заведомо неправого человека. Он ради вас так бы не рисковал…
– Не будем об этом. Ладно. Занимайтесь этим делом, – он потемнел лицом и почему-то перешел на "вы", – но учтите, что я буду следить за каждым вашим шагом и ошибки не прощу.
– Это ваше право и обязанность. Спасибо! Постараюсь все сделать в срок.
Глава 2. Хутор Дикий и его обитатели
Будильник зазвонил в шесть утра. Михаил проснулся сразу. По привычке воспитанной еще отцом, он спустя несколько секунд покинул постель. От этого его не смогла отучить даже Анастасия, хотя он уступал ей иногда.
Сегодня ему нужно было подготовиться к поездке на хутор, что он не сделал вечером как раз из-за жены – она не хотела идти спать без него.
После бритья и прохладного душа, вода в нагревателе сохранила немного тепла с вечера, Михаил поднялся в библиотеку (в мансарде под крышей). Зажег настольную лампу и стал заполнять таблицу, которую задумал еще вчера. В таблице было три графы: "Подозреваемый", "Мотивы", "Алиби".
В графу "Подозреваемый" он переписал всех обитателей хутора, не разбирая пола и возраста, правда, за исключением детей моложе двенадцати лет.
Вот что получилось:
Нужно было за ближайшие дни заполнить эту таблицу по всем графам. Логика подсказывала, что убийца в этом списке. Список мог и расшириться за счет посетителей хутора. Все это и предстояло выяснить.
Михаил взял с собой портативный диктофон, который еще осенью купил за свои деньги, так как пробить покупку через бюджет прокуратуры не удалось. Он ему здорово помогал в работе, особенно при таких массовых опросах.
В полдевятого просигналил Саня. Они выезжали с часовым запасом, так как не были уверены, что дорога на хутор проходима для "газика".
Их опасения подтвердились. Они смогли осилить только первый подъем. Спускаться в балку по крутому склону было опасно, не было надежды выбраться наверх, и Михаил пошел пешком, заправив штанины в сапоги. Саня должен приехать за ним в четыре часа дня.
Грунтовая дорога была разбита тракторами, обочины непроходимы из-за прошлогоднего бурьяна, и Михаил, едва спустился вниз, сразу повернул по каменистому дну балки. Это и была знаменитая Змеиная балка, и он знал, что она приведет к хутору. Дорога будет немного длинней, но зато куда удобнее. Следы подсказывали, что местные жители ходят таким же путем.
Он шел не торопясь и с интересом осматривал склоны. Осталось ли в памяти что-нибудь от той поездки на лошадях. Прошло тринадцать лет! Колхозная бахча страдала от набегов обитателей пионерского лагеря со стороны моря и автомобилистов с другой стороны, так как примыкала к трассе. Сторожа выбрали меньшее из двух зол и охраняли бахчу со стороны шоссе. Поговаривали, что они продавали арбузы проезжающим, а разговоры о набегах мальчишек служили больше для отвода глаз, чтобы было на кого списать урон. Но начальство отреагировало, и нужно было доставить сторожам двух оседланных лошадей.
Дядя Митя, будущий тесть Михаила, должен был организовать перевозку. Специальной машины в колхозном гараже не было, поэтому решили попробовать обыкновенную бортовую. Когда испуганных лошадей по помосту из досок подняли наверх, дядя Митя понял, что целыми их не довезти. Он и нашел Михаила. Тот почти постоянно крутился в гараже, восстанавливая с помощью взрослых списанную трехтонку. Михаил получил задание быстро найти второго седока и перегнать лошадей на дальнюю бахчу, что-то за десять километров от села.
Выбор Михаила пал на мальчишку его возраста, с которым недавно познакомился. Вадик Шинкарь приехал из города жить к бабушке, так как родители уехали на Север, а его не взяли. Михаила он привлекал своим городским развитием и определенным своеобразием. Сыграло роль и то, что деревенские мальчишки Вадика приняли плохо. Он сразу получил кличку Шнобель, хотя нельзя сказать, что его большой нос сильно выделялся на продолговатом лице.
В пользу Вадика было то, что он принял кличку спокойно, отзывался на нее, и как-то даже сказал в шутку: "Моя подпольная кличка".
Мальчики захватили обычную еду деревенских ребят вне дома: хлеб и помидоры, так как собирались купаться в море и вернуться только вечером с попутной колхозной машиной.
Дядя Митя помог ребятам забраться в седла, подогнал стремена и хлопнул лошадей по крупам, напутствуя ребят:
– Никуда не отвлекайтесь, через два-три часа заеду на бахчу… Чтоб были там!
Резвые лошади понесли ребят навстречу приключениям. Яркое солнце августовского утра слепило через зелень листвы придорожной посадки. Свежий ветерок выветрил из головы напутствия дяди Мити. Перегон, который должен был длиться час, от силы полтора растянулся до вечера. Началось с того, что Михаил предложил ехать не вдоль трассы, а по Змеиной балке, которая, как было ему известно, выходила к морю недалеко от места, где была бахча. Оказалось, что балка представляла собой большую извивающуюся дугу. Не зря названа Змеиной, да и змей оказалось действительно много.
Чтобы добраться к балке, нужно было проделать несколько километров в сторону. Как только они очутились в прохладе и тишине глубокого оврага, отвесные стены которого в иных местах напомнили мальчишкам Большой каньон, детская фантазия их унесла далеко от практической задачи, порученной им взрослыми. Для начала они сделали луки и стрелы из веток орешника. Лошадей на время привязали к дереву.
Потом устроили охоту на сусликов на склонах балки. Пасли лошадей на лугу, поили у криницы, ели сами. На десерт были дикие абрикосы, которые они срывали прямо с седла. Они выбрались из балки и с гиком пронеслись по короткой и широкой улице хутора Дикий, изображая набег индейцев на форт бледнолицых. Их голые торсы и лица были измазаны красной глиной, а в волосах торчали красивые перья удода. Они нашли их на склоне у большого камня. Бедняге удоду не повезло, им пообедал ястреб или шулика. Парочка, а иногда и больше, хищных птиц постоянно кружилась над головой, высматривая добычу.
Солнце перевалило далеко за полдень, когда овраг расступился и поверх зарослей камыша блеснуло море. Они еще выкупали лошадей и искупались сами в бакае. Седла пришлось при этом снять.
Когда, наконец, они поднялись на невысокое плато, оказалось, что до бахчи еще три или четыре километра вдоль берега моря по склонам, сильно изрезанным промоинами. Проще было проделать остаток пути по пляжу. Дикая скачка по мелкой воде привела их в восторг и развлекла немногочисленных пляжников.
Они поднялись наверх на поле неожиданно для оравы мальчишек, только что атаковавших бахчу. При виде всадников все оставили добычу и бросились врассыпную. Один мальчик лет десяти упорно не расставался с большим арбузом, вскоре был отрезан с двух сторон и остановился. Михаил до сих пор помнил загорелую голову со щетиной коротких выгоревших волос, худые шелушащиеся плечи и большие темные от расширенных зрачков глаза. Шнобель с азартом охотничий собаки наседал на мальчишку, рискуя его раздавить лошадью, а тот увертывался, но арбуз не бросал.
Михаил приказал Шнобелю оставить мальчика в покое, и они заторопились к виднеющемуся вдали шалашу сторожей.
– Нужно было их припугнуть, – не унимался Шнобель.
– Я знаю, чем их кормят. Как-то одно лето бабушка здесь работала на кухне и взяла льготные путевки для нас с сестрой. Три раза в день душили перловкой… Почти никто ее не ел, вся шла в отходы. Директорша и повара откармливают для себя свиней… Бабушка не удержалась и сказала: "Им бы фруктов, а не перловку, которая свиньям идет…". С тех пор ее больше на работу в лагерь не брали…
Этот случай отдалил Михаила от Вадика. Позже другой случай положил конец их намечающейся дружбе.
Михаил, петляя по дорожке между валунами, узнавал все, словно был здесь вчера. Конечно, середина марта не август. Другие краски, другая одежка у деревьев и кустов. Заросли терновника светятся, как кисея наброшенная на склоны оврага, голые деревья сиротливо торчат наверху. Среди бурого прошлогоднего бурьяна большие обломки известняка белеют костями гигантских доисторических животных…
Михаил зачерпнул ладонью и хлебнул воды из знакомой криницы, потом направился по усыпанной известковым щебнем дорожке вверх по склону к хутору, уже слышному криками петухов и лаем собак.
Хутор открывался не сразу. Сначала на фоне неба, словно резцом гравера, прорезались темные безлистные кроны могучих деревьев, окутанные дымком из труб, потом печные трубы и шиферные крыши. Наконец открылась панорама хутора, свободно разместившегося на юго-западном склоне холма, подошву которого с севера подрезала Змеиная балка.
На возвышенности Михаил сверился с планировкой хутора и безошибочно нашел дом покойной Алевтины.
Он открыл калитку. Первое, что он увидел – сиротливую пустоту собачьей будки. Вошел в сени и постучал.
– Да! Входите! – послышалось за дверью.
Мария с отрешенным лицом сидела у чадящей печи в верхней одежде.
– Холод собачий! – встретила она вошедшего Михаила глубоким вздохом после первых же слов. – Только затопила. Садитесь здесь.
Она указала на широкую лавку вдоль стенки печи, облицованной изразцами.
– Кстати, о собаке… – хотел спросить Михаил, но Мария его перебила и глубоко вздохнула.
– Отравили собаку.
– Когда и кто?
– Месяца два назад. Бабушка кого-то подозревала, но мне не говорила, – последовал очередной вздох.
Михаил не удержался от вопроса по поводу вздохов, хоть все и так было понятно – она потеряла родного человека…
– Что так? Есть проблемы?
– Настроение плохое. Не рада, что все это затеяла.
– Мы еще ничего не начинали…
– А меня уже гнетет предчувствие неприятностей…
– Заниматься расследованием преступления всегда неприятно. Открывается столько низости, подлости, трусости… Можно перечислять долго человеческие недостатки, но главное зло – равнодушие, которое порождает безнаказанность. Впрочем, лучше, чем сказал Бруно Ясенский по этому поводу, я сказать не могу.
– Пожалуй, что так.
– Давайте все же выполним свой долг перед Алевтиной Петровной.
Мария молча кивнула, преодолевая с трудом свои грустные думы.
– Нужно для начала просмотреть ее личные бумаги, письма… Возможно, там есть какие-нибудь зацепки.
– Писем она не писала. – Мария тяжело поднялась и вышла в другую комнату. Возвратилась она почти сразу с деревянным сундучком, размером в почтовую посылку.
– Здесь все. Еще ничего не разбирала. Есть еще книги на полке…
– Книги пока не нужны. Хотя интересно, что она в последнее время читала…
– Ничего, кроме библии.
– Она была верующая?
– Трудно сказать. Она была в партии, уже на пенсии перестала ходить на партсобрания. Исключили за неуплату взносов. Знаю еще, что к библии она относилась как к историческому роману. Однажды сетовала, что не читала библию раньше…
Михаил открыл сундучок. Сундучок оказался полным бумаг, сваленных без всякого порядка.
– Здесь на день работы! Так я не успею опросить соседей.
– Чем могу помочь? – спросила Мария.
– Нужно бы разложить по типам документов и хронологии… Лучше всего здесь, на столе.
– Когда вы собираетесь назад?
– Где-то в половине четвертого. А что?
– Нужно еще что-нибудь приготовить, чтобы вас накормить.
– Ничего не нужно. У меня с собой бутерброды. Разве что чай… От чая не откажусь.
– Чай – это очень просто. У бабушки…, здесь есть электрический самовар.
– Вот и хорошо. Успеете разобраться с бумагами…
– Вы с кого начнете допрос?
– Опрос?! С одиноких женщин. Мужчин оставлю на конец.
– Начните с бабки Елизаветы. Они дружили и, потом, она очень болт…, короче, разговорчивая. Еще Катерина. Если заведется, то не остановишь.
Бабка Елизавета, такая аккуратная, неторопливая сидела на низкой скамеечке и сортировала фасоль.
Михаила она усадила на старый, но еще крепкий стул с гнутыми спинкой и ножками из тех послевоенных, которые называли почему-то венскими. Она говорила, изредка поднимая свое когда-то красивое лицо с ярко-голубыми молодыми глазами.
– И откуда берется этот долгоносик. Поточил усю фасолю, и на посадку не наберу. Еще пахать… Восени нагнала самогону, так нашлось кому выпить. Трактористам нечем было платить… Жалко Алевтину. Тепер и телевизор не к кому пойти смотреть. Бубыри не пустят и много их, а до Катерины не хочу, лаються они дюже…
– Елизавета Федоровна! Когда вы последний раз видели Алевтину Петровну в день ее смерти. – Михаил избегал пока слова "убийство".
– Вот и я говорю, жалко Алевтину. Так, живет человек, и сразу нет человека…
– Вы ее видели в ту субботу?
– Как же. Лавка приезжала. Алевтина хлеба купила, консерву и водку. Спрашиваю, гостей ждешь. Уже есть, говорит. Я ничего не купила. Хлеб як глина, лучше паляницу спеку. Мука у меня в этом годе…
– В котором часу это было?
– Може десять, може больше. Мои часы сичас – солнышко. Оно иде спать и я, оно проснется и я. А як у гори, то обед…
– Кто у нее был в гостях?
– Сын был. И еще хахаль Марии. Алевтина казала жених. Я так думаю, жених, як засватал. А так – хахаль. Они городские так думают, шо им сичас усе можно. Алевтина жалилась, пропадет Мария у городе без присмотру. Одна у большой квартире…
– Вы знаете, когда ушли гости от Алевтины Петровны?
– Вскорости и ушли. Зразу хлопец этот. Высокий такой, ладный. Потом Семен. Жалко Семена, як потерянный. Скрутила новая жена як сноп жита.
– Что было потом?
– Крутилась коло печки. А тут темнеть стало. Пополдничала и пошла к Алевтине телевизор глядеть. А ее нету. Хата закрытая. Собаку ей отравили. Подумала, чи в город подалась до Марии. А воно он як! – Елизавета краем своего ситцевого платка вытерла набежавшую слезу. Такой знакомый жест!
– У нее были здесь на хуторе враги?
– У самотней жинки усе враги. Бубырь межу запахал. Катерина грозила окна побить…
– За что?