– Здесь! – звучно скомандовала Ирен нашему кучеру, указывая, где остановиться. Она обвела взглядом убогие окрестности, будто генерал, оглядывающий удачно расположенное поле сражения. – Отсюда мы пойдем пешком и позже встретимся на этой площади.
Кучер остановил наш открытый экипаж в тени царственного орехового дерева и слез с козел, чтобы помочь нам. Я улыбнулась, догадываясь, какое впечатление мы производим на обитателей Монмартра: Ирен в наряде от Ворта – полосатом шелковом прогулочном платье цвета нильской зелени и чайной розы с каймой розеток по подолу и отделкой из зубчатого ирландского кружева по лифу и рукавам; я в легком шерстяном наряде кремового и голубого цветов из магазина "Бон марше" с широким поясом республиканского красного цвета; были в продаже платья того же фасона, но другой расцветки: королевский зеленый с кремовым или розовое дерево с белым. Даже готовая одежда из парижских универмагов выделялась своей вычурностью и экстравагантностью.
Тем временем я заметила, что окружающий пейзаж стал немного лучше. Выше нас лениво крутили крыльями под бризом мельницы, на зеленых пастбищах паслись коровы. В каком-то смысле Монмартр по-прежнему оставался живописной деревней, какой всегда и был.
Ирен тоже обратила внимание на пасторальность сцены:
– Жаль, у нас нет времени на пикник. Идем, мы должны обследовать окрестности.
Я с облегчением обнаружила, что в гуляющей толпе попадаются жены лавочников и даже представители французской аристократии, чье изящество в одежде и манерах контрастировало с вульгарностью простого люда вокруг нас. Ирен взяла меня за руку – не могу сказать точно, для своей или для моей защиты.
– Видишь, Нелл, – проговорила она, наклонясь поближе, как будто доверяя свой девичий секрет, – твой мистер Стенхоуп был бы здесь совсем незаметен.
– Действительно. – Я не стала доставлять ей удовольствие и протестовать против слова "твой".
– Но это еще что, – продолжала Ирен, – по сравнению с вечерним временем, когда квартал наполняется любителями веселья, в кафе зажигаются огни, а танцовщицы канкана разминаются перед выступлением.
Я взглянула на темные фасады кафе.
– А этот канкан действительно такой скандальный, как о нем говорят?
– Все зависит от того, кто говорит. Однако я бы сказала, – Ирен снова доверительно наклонилась ко мне, – что женщины, наряженные в юбки с такими пышными оборками, вряд ли успевают управляться с этим барахлом и в то же время быть скандальными.
– Но они же демонстрируют панталоны, – фыркнула я.
– И к тому же не слишком чистые, как я слышала. Странно, что самая знаменитая исполнительница канкана – прачка .
– Прачка! Откуда тебе известны такие подробности, Ирен?
Она пожала плечами в подозрительно похожей на галльскую манере и остановилась, чтобы раскрыть зонтик от солнца:
– Я лишь слушаю, что говорят вокруг.
– Хм. – Мне было известно, что Ирен предпочитает собирать слухи лично, пусть и не всегда в собственном обличье. – Я буду весьма разочарована, если узнаю, что ты посещаешь эти непристойные кабаре.
– Значит, я очень постараюсь тебя не разочаровать, – пообещала подруга.
Оставалось гадать: то ли она имеет в виду, что будет избегать подобных мест, то ли постарается не рассказывать мне об их посещении. С Ирен никогда не знаешь наверняка. Для меня правда была очевидной и цельной, как глыба льда; Ирен воспринимала правду как ледяные осколки: все менялось в зависимости от того, на какой кусочек обратить внимание.
– Давай-ка осмотрим работы художников с Монмартра, – предложила Ирен, указывая кончиком зонта в сторону обшарпанного кафе, внутренние стены которого были обклеены рваными плакатами.
Под изодранными красными навесами кафе сидели мужчины еще более потрепанного вида в окружении блокнотов для эскизов и холстов. Они привлекали меня не больше всего района в целом.
– Зачем?
– Потому что у художников острый глаз. Пока будем рассматривать наброски, можно расспросить авторов. Уверена, турецкие штаны Квентина, если не все остальное, стоят того, чтобы их заметить.
Я посмотрела на человека в мешковатых брюках, который волочил ноги по булыжной мостовой:
– Сомневаюсь в этом; здесь хватает подобных клоунов.
– Но надо же с чего-то начать. Выше нос, дорогая Нелл. Я стараюсь рассуждать логично.
– Я вижу очень мало логики в столь грубых мазках. Должно быть, эти люди сумасшедшие. На их картинах вообще не разберешь, где что, – проворчала я, когда мы подошли к столикам.
Дурной вкус местных художников был очевиден. Пальцы у них были перепачканы маслом, пастелью, акварелью и углем. Многие рисовали прохожих, которые присаживались рядом с их малоаппетитными творениями, среди которых попадались вульгарные изображения молодых женщин с задранными кверху ногами в черных чулках, торчащими из пенистых облаков юбок. Трудно сказать, действительно ли предметы туалета танцовщиц были грязными, или сказывалось плохое освещение тусклым газовым светом кабаре. Если честно, я очень сомневалась, что человеческое тело в состоянии принять такую эксцентричную позу.
– Их навыки в изображении анатомии достойны жалости, – шепнула я Ирен, пока мы прохаживались мимо братства художников, увлеченно рисующих одинаково неприглядные объекты. – Смотри! Ноги этой сидящей бедняжки идут в противоположных направлениях – такая поза не только не подобает леди, но и является абсолютно неправдоподобной.
– Она называется "шпагат", Нелл, и это одно из самых изумительных достижений, подвластных настоящей танцовщице. Мне и самой приходилось занимать довольно неудобные – и совсем не подходящие для леди – позиции во время моей исполнительской карьеры, хотя я далеко не танцовщица. Разве ты никогда не смотрела балет?
– Мой отец не одобрял театрализованные пантомимы.
– Тогда тебе непременно нужно увидеть одну из них, – объявила Ирен, беспечно отбрасывая пожелания моего покойного отца. – Парижский балет уже не тот, что был раньше, – первенство в этой области перешло к Санкт-Петербургу, – но остались еще маленькие искры таланта. Мы сходим на балет в новую Парижскую оперу, как только решим загадку исчезновения мистера Стенхоупа.
– Я предпочла бы вовсе его не искать, Ирен! Раз он захотел уйти, значит, у него была причина.
– Конечно, но какая?
– Это его дело.
– Уже нет. Раз мы в курсе, мы обязаны ему помочь. Он отстал от жизни, оторвавшись от цивилизации почти на десять лет.
Я огляделась вокруг:
– Если он поселился здесь, это абсолютная правда.
Тут один из неряшливых художников вынул изо рта толстую сигару, положив ее на край маленького круглого столика, и взглянул на Ирен.
– Мадам желает увезти с собой в Англию один из парижских пейзажей? – спросил он.
Моя подруга взяла маленький холст, который он сунул ей прямо в руки, затянутые в перчатки – на этот раз лилейно-белого цвета, – и стала его поворачивать, чтобы дневной свет во всей красе выхватывал размытые синие, желтые и оранжевые пятна, вероятно, обозначающие сад.
– Я искала что-нибудь яркое, какую-нибудь уличную сценку, – сказала она. – С фигурами.
Наш собеседник снова схватил сигару и грубо отобрал у Ирен полотно.
– Тогда спросите у него. – Он махнул окурком в сторону другого курящего мужчины в дальней группе художников. – Я никогда не рисую человеческие объекты. Они только упрощают правду.
– Боюсь, мне как раз и нужна упрощенная правда, – сообщила Ирен. – Моя спутница ищет близкого друга, которого изрядно потрепал чужеродный климат. Он европеец, но у него смуглая кожа и он одевается в эксцентричной восточной манере.
– Если вам хочется эксцентрики, вы пришли в нужный квартал. – Художник раскинул руки, демонстрируя грубую манишку, разукрашенную пятнами от еды и вина. По моему мнению, она представляла даже б́ольшую художественную ценность, чем его жалкая мазня. – Здесь среди продавщиц, булочников и подметальщиков улиц бродят поэты, художники и бумагомаратели всех мастей, а иногда попадаются даже леди и джентльмены в поисках чего-нибудь оригинального. Но как из всей этой публики можно выделить кого-то одного?
Ирен в ответ по-галльски красноречиво пожала плечами и двинулась дальше.
– Тот художник прав, и не важно, насколько отталкивающе он выглядит, – заявила я. – Как нам найти одного человека среди такой толпы?
– Район поиска совсем не такой случайный, как может показаться. – Кончик зонта Ирен указал на мельницу на холме перед нами. – В кармане нашего гостя я нашла упаковку спичек из "Мулен де ла Галетт", самого известного мюзик-холла на Монмартре и рассадника скандального канкана.
– Ты мне не сказала!
– Зачем? Это же его дело, – повторила она с коварной улыбкой мою предыдущую реплику. – Я решила не говорить тебе заранее. Без сомнения, ты была бы не в восторге, что кумир твоей юности посещает вульгарные французские танцульки, чтобы разглядывать грязное белье сомнительных девиц, пусть и художественно представленное.
– Мужчина, – сказала я медленно, – должен позволять себе развлечения.
Ирен резко остановилась, поскольку в нас едва не врезался смуглый мальчишка.
– Очень толерантное заявление, Нелл! – Она повернулась, чтобы взглянуть, как убегает маленький грубиян. – У тебя сумочка на месте?
– Конечно. Я уже не та глупая провинциальная девушка. После нашей счастливой встречи в конце прошлого десятилетия я уже осведомлена об испорченных уличных воришках. – В подтверждение своих слов я подняла правую руку, с которой свисали зеленые атласные шнурки моей… отсутствующей сумочки!
Ирен уже бросилась в толпу, крича:
– Arrêtez, voleur! – голосом, который мог бы разбудить Наполеона в Доме инвалидов .
Однако ее красноречия оказалось недостаточно, чтобы остановить вора, срезавшего сумку. Зонтик от солнца, воздымающийся над подругой, как кружевная пика, качался в водовороте людей. Я поспешила следом за Ирен и наконец нашла ее в гуще схватки французов с пострелом, которого мы искали. Мальчишка попытался вывернуться, но Ирен подсунула ему под ноги зонтик. Беглец запнулся, схватился за стол художника и в конце концов рухнул в лавину холстов.
– Ici, Madame . – Владельцем картин оказался именно тот человек, на которого нам указали ранее: темноволосый мужчина с бородой и грубыми чертами, которому очень подходила сигара, брошенная на маленькое фарфоровое блюдце рядом с тошнотворно-зеленым стаканом абсента. Он был довольно хорошо одет: широкополая соломенная шляпа, пестрый галстук, жилет и даже пальто, несмотря на теплый день. Тем не менее вид у него был слегка зловещий, когда он поднял с тротуара паренька вместе с моей сумочкой. – Сомневаюсь, что негоднику нужна такая изящная вещь. – Мерзкий тип подмигнул, протягивая пропажу Ирен.
Та быстро передала ее мне.
– Что будем делать с этим воришкой? – поинтересовался мужчина.
– Отпустите его, – сказала Ирен. Я уже собиралась возмущенно прокомментировать ее снисходительность, но подруга добавила: – У нас недостаточно времени, чтобы тратить его на беспризорников. Мы занимаемся важными поисками.
– Понятно, – произнес мужчина, слишком долго и слишком пристально разглядывая Ирен. – Мадам – замечательная охотница. Подождите минутку, и я вас нарисую.
Подруга отряхнула от пыли пострадавший в схватке зонтик и поправила шляпу.
– Меня уже рисовали и без вас, – заявила она, отворачиваясь.
– Подождите! Я должен поймать то, что я вижу. У вас потрясающее лицо, мадам. Ему положено быть на холсте.
Ирен остановилась – было затронуто ее тщеславие. Оно не имело ничего общего с ее красотой, которую она воспринимала как должное и о которой часто забывала. Нет, хитрый художник привлек ее внимание, игнорируя красоту и подчеркнув вместо этого необычные волю и ум моей подруги. Результат не заставил себя ждать: пока сомнение затуманило черты Ирен редкой для нее растерянностью, мужчина уже принялся царапать углем в блокноте для набросков.
Я наклонилась, чтобы привести в порядок разбросанные холсты. Среди них мне попалось то, что искала Ирен: наброски углем и портреты, краска на которых была размыта до призрачных угловатых пятен: старая женщина с прозрачным, как испанское кружево, лицом; столь же нахальный, как наш недавний воришка, сорванец; вульгарная светловолосая танцовщица, – все они чередой мелькнули у меня в руках, будто фигурные карты из старой колоды Таро, пока я складывала наброски. У этого мужчины с лицом безумного профессора явно были способности, но все его объекты, казалось, прятались за тающими масками. Я опасалась, что черты Ирен в его в́идении подвергнутся болезненным искажениям, превратившись в далекий от совершенства, грубый и схематичный портрет, какие встречаются в газетах.
Взгляд художника не щадил никого: с маленьких холстов на нас глядели дебоширы-аристократы, надменные попрошайки в цилиндрах, потасканные продавщицы и развратные исполнительницы канкана. И вдруг, подняв очередную картину, я замерла: знакомое лицо! Квентин Стенхоуп – такой, каким мы впервые увидели его около собора Парижской Богоматери: глубоко отчаявшийся, сгорбившийся в каком-то мрачном кафе перед стаканом переливчатого ядовито-зеленого ликера, с догоревшей сигарой в щербатой пепельнице и маленьким коробком спичек между пальцами.
Я внутренне сжалась, осознав явную схожесть портрета с оригиналом из закоулков моего сознания. Обычно я склонна сразу заявлять о своих открытиях на весь мир; впрочем, мне не часто доставалась честь быть единственной хранительницей чего-либо, даже фактов. Однако теперь я медлила, рассматривая рисунок. И зачем только я не сунула набросок, не глядя, лицом вниз в общую груду, которую уже просмотрела? Зачем Квентин Стенхоуп не остался похороненным в моем далеком прошлом? Более того: зачем Ирен его донимала, пока он не сбежал туда, где ему, возможно, вовсе не хотелось находиться?
Не могу сказать, действительно ли я собиралась скрыть находку от подруги и долго ли сумела бы держать свой секрет в тайне. Пара рук в белоснежных перчатках скользнула вниз и нежно забрала полотно из моих объятий.
– Вот славный портрет, – снова выпрямившись, произнесла Ирен тоном человека, готового к торгу. – Такой экзотический. А вы знаете этого человека? Понятно, просто еще одно интересное лицо, подмеченное в бистро. Недавно? Однажды видели, но больше не попадался? Ах да. Где-то на Монмартре. Сколько стоит?
– Ирен, я… – Возможно, она меня не услышала, поскольку я все еще копошилась внизу.
– Сорок франков, месье?! – воззвал с упреком ее мелодичный голос надо мной. – Двадцать. Тридцать, если сможете сказать, где найти джентльмена с портрета. Ладно, не важно. Искусство должно быть иллюзорным, не правда ли? Тогда двадцать пять.
Звон монет сподвиг меня удостовериться, что вновь обретенная сумочка по-прежнему крепко зажата у меня под мышкой. Придется таскать ее с собой, как дохлую крысу, пока я не вернусь домой и не починю срезанные ручки.
– Нет, не надо заворачивать, месье, – настаивала Ирен. – Ваше произведение слишком прекрасно, чтобы его прятать. Мы будем обращаться с ним очень осторожно, я вас уверяю.
К тому времени я уже поднялась и расправила складки юбки. Ирен держала холст в вытянутых руках, задумчиво изучая объект. Сам художник тоже встал, чтобы произвести расчет, и оказался не выше пяти футов ростом . Я заморгала. Теперь со своей бородой, сигарой и шляпой он напоминал гадкого переодетого мальчишку, который – не могу найти другого слова – пялился с видом знатока на Ирен, а когда я поднялась, то и на меня!
Ухмыляясь, он повернул свой блокнот с набросками так, чтобы его могла видеть только Ирен. Она приподняла бровь:
– Оригинальный подход, месье. Мой портрет еще ни разу не служил в качестве рекламы абсента. Я выгляжу столь же убийственно, как и сама La fée verte.
Так во французских бистро называли смертельно опасный ликер изумрудного цвета: Зеленая Фея, роковая женщина с притягательной, отравляющей красотой. Мне мельком удалось увидеть набросок: черты лица Ирен выглядели весьма зловещими. Моя подруга с царственным безразличием распрощалась с фамильярным типом, после чего мы отправились дальше. Художник вряд ли подозревал, что Ирен купила его работу из-за личности того, кто был на ней изображен, а не из-за сомнительных способностей рисовальщика; этот наглый коротышка подписал свою работу чрезвычайно длинным именем: Тулуз-Лотрек. Я надеялась, что никогда больше не увижу эту подпись или ее автора.
– Великолепное сходство, Нелл, – прокомментировала Ирен противный портрет Квентина, когда мы уже ушли. – Контуры вроде бы едва намечены пунктиром, но какая поразительная точность линий. Этот художник сделает себе имя. Я знала, что мы найдем какие-нибудь следы Квентина в этом районе, но обнаружить такой портрет – quelle chance , как сказали бы наши французские собратья. Теперь мы обязательно его найдем! – Она обратила свой взор на меня, что-то вспомнив: – Не злись из-за мальчишки, их на Монмартре что блох. Кстати, я не успела тебя поздравить с тем, что ты снова нашла мистера Стенхоупа. Ты обладаешь явным талантом натыкаться на него в том или другом виде. До конца дня мы наверняка обнаружим настоящие подсказки, указывающие на его местопребывание. Что ты на это скажешь? Разве не чудесно? – Поскольку руки у нее были заняты сумочкой и зонтиком, она сунула портрет под мышку, и этот аксессуар мигом превратил ее в настоящего habituée Монмартра.
Воодушевление Ирен только увеличило мою смутную тревогу. Почему же я так боюсь снова увидеть Квентина? Казалось бы, побег должен был окончательно похоронить все мои иллюзии о его характере и серьезном отношении к жизни.
Ирен ждала ответа, внимательно глядя на меня. И тут я сообразила, что своим щебетом она пыталась вытащить меня из состояния самоанализа, нелепого внутреннего оцепенения. Развернув плечи, я решительно нахлобучила шляпку покрепче на голову. Значит, Квентин решил, что во мне проснулось пристрастие к приключениям? Что ж, сегодня на Монмартре мы выясним, насколько я склонна к приключениям. Я кивнула в сторону извилистой дороги, ведущей наверх, и мы продолжили путь.
Вторая половина дня выдалась долгой и теплой, постепенно переходя в бесконечную и жаркую. Я надела пенсне, чтобы свериться с часами на лацкане. Без сомнения, существовал предел времени, до которого приличные дамы могли находиться на Монмартре, и сумерки служили его границей. В конце концов, Годфри будет беспокоиться.