Мы так и сделали. Был славный день, и хотя, меня беспокоил тот оборванец, я наслаждалась видами Ковент-Гардена. Окрестные места привлекали людей с противоположных полюсов лондонской жизни: хотя каждый вечер район буквально сиял, будучи центром театральной жизни, днем он еле мерцал в свете солнечных лучей, приветливый и доброжелательный.
Здесь грубые звуки чистого кокни эхом отражались от каменных зданий и напоминали стрекотню Казановы. Здесь бродили отставные военные со старомодными бакенбардами, похожими на бараньи отбивные, с прямыми как шомпол спинами, в начищенных до зеркального блеска сапогах. Среди них фланировали модные дамы в украшенных цветами летних шляпах из неаполитанской соломки и в воздушных нарядах из самого легкого кружева и шелка.
Среди дефилирующих господ попадались и дети, маленькие девочки в плиссированных юбках и шляпках от солнца с широкими полями и совсем юные мальчики с длинными локонами и в коротких штанишках, похожие на миниатюрных придворных из другой, более помпезной эпохи.
Маленькие леди и джентльмены резвились, как котята, под добрыми лучами летнего солнца, и я почувствовала, что визит в Гросвенор-сквер, а также приятная встреча с доброжелательной Аллегрой внушили мне самые нежно-розовые воспоминания о работе в качестве гувернантки. Я строго напомнила самой себе о детских истериках, о лжи и упрямом молчании некоторых подопечных. Никакие приступы ностальгии не заставят меня вернуться к этому поприщу.
– Пардон, – рявкнула пожилая дама в траурном платье, столкнувшись со мной. Слова были вежливыми, но тон вызывающим.
Я покраснела, сообразив, что иду, как лунатик.
– Мне очень жаль. – Я протянула руку, чтобы остановить ее.
Дама взглянула на меня из-под диких седых бровей, а потом устремилась дальше, не ответив на мои извинения. Она двигалась по многолюдной улице, как скособоченный траурный корабль, облаченная от шеи до пят в наряд из верблюжьей пряжи, в черной накидке с креповой каймой и в шляпе с густой крапчатой вуалью. Хотя она так согнулась, будто ей на плечи давил ужасный невидимый груз, ее фигура совсем не выглядела хрупкой.
– Должно быть, я совсем замечталась, Годфри, раз столкнулась с той бедняжкой.
– Кажется, с ней не случилось ничего страшного, – сказал он, чтобы меня успокоить. Действительно, старая дама довольно резво удалялась от нас. – Если уж на то пошло, она сама виновата – налетела на тебя. Без сомнения, она не слишком хорошо видит.
Я вздохнула:
– Похоже, и у меня зрение не в порядке. Иду как в тумане. Наверное, слишком давно не была в Лондоне.
– Думаю, твоя рассеянность идет из Парижа, – заметил он.
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, что ты столкнулась со своим прошлым. Подобное любого выбьет из колеи.
– В этом вся проблема, Годфри! У меня нет прошлого, лишь сухая история, как у общественного учреждения. Сара Бернар как-то сказала, что женщина без прошлого – все равно что пудель без родословной: жива, но кого по большому счету это интересует?
– А ты теперь цитируешь Сару Бернар?
– Нет! Но я помню ее слова. Даже у Ирен, похоже, есть прошлое.
– Похоже, – эхом отозвался адвокат, – у Ирен много чего есть.
– Годфри, ты никогда не интересовался ее жизнью до вашей встречи?
Он пожал плечами:
– Несколько лет она провела с тобой.
– А до этого? Она же не объявилась в Лондоне в возрасте двадцати трех лет полностью сформировавшейся личностью. И она никогда не рассказывает о своей американской жизни.
– Убежден, потому она и вызывает у всех такой интерес. Ирен не из тех, кто пренебрегает шансом посеять семена загадочности.
– Но пока никто вокруг нее не пожинает результаты! Вероятно, именно это Сара и называет "прошлым": подтверждение, что когда-то человек был интересен. Я никогда не была "интересна"; ведь я жила в Шропшире.
– Уверен, Шропшир весьма увлекателен.
– Но у тебя же нет желания туда ехать.
– Нет, по крайней мере в ближайшее время.
– Никогда.
– Маловероятно, – наконец признал он.
– Я даже в Лондон приехала из скучного места. Ирен не позволила бы себе приехать из скучного места.
– Нелл, я уверен, что Нью-Джерси – крайне скучное место, похожее на любое другое, иначе Ирен не хранила бы о нем столь упорное молчание. Тебе не приходило в голову, что "прошлое", о котором она не упоминает, может быть унылым и не стоящим упоминания?
– Нет, Годфри, не приходило.
– Но ведь такое возможно. Кроме того, действительно важно лишь настоящее. А вот, кстати, и еще один клуб на нашем маршруте: "Пограничные стрелки".
Нас встречала еще одна дверь, выкрашенная в черный цвет, с латунным дверным молотком, скромно затерявшаяся среди георгианских фасадов красного кирпича. Годфри постучал в дверь, а затем представил нас и наше дело. На этот раз швейцар позволил мне войти в холл, где я предпочла стоять на холодном мраморе, не желая садиться на красный бархатный стул с подлокотниками из рогов животных. Стены душного помещения, обитого красной парчой, тоже украшали оленьи рога.
Вскоре вернулся Годфри; на лице его было явное разочарование.
– В этом клубе есть справочник членов всех остальных объединений – никакой Сильвестр Морган, капитан или кто-либо еще, не числится в списках. Один из присутствующих старых членов клуба предположил, что Моргана могли исключить из подобной организации много лет назад.
– Исключить?
– Бывают редкие случаи, когда охотничьи клубы напоминают своим членам о правилах поведения. Время от времени некоторые участники начинают жульничать. Тот старик сказал, что Морган, похоже, был "плохим парнем", который вел себя весьма недостойно по отношению к охотничьему братству и к обществу, если он занимался редкими шкурами.
– Проницательный джентльмен. Что будем делать теперь?
– Думаю, вернемся в отель. – Годфри вышел вместе со мной, и мы спустились по нескольким ступенькам на улицу.
– Ты поразительно спокоен, несмотря на неудачу, – прокомментировала я.
– Я поразительно спокоен в любое время, – ответил он с улыбкой, которую я сочла торжествующей.
Надо сказать, отсутствие усов сбивало меня с толку. Хотя в целом я не выношу волосы на лице мужчин, должна признать, что уже привыкла к небольшому их количеству. Или, по крайней мере, для Годфри я сделала исключение из своего предубеждения.
Мы шли в молчании. Ирен неизменно удавалось превратить свои расследования в увлекательное приключение, но без нее мы были унылой парой.
– Возникло одно неотложное дело, – неожиданно объявил Годфри, легонько направляя меня за локоть в сторону чайной. Одновременно он уводил меня прочь от сборища попрошаек, которых на тротуаре становилось все больше.
Я замешкалась в сомнениях. При нормальных условиях меня не трогает вид попрошаек, какими бы жалкими они ни были. В основном такой способ "заработка" обусловлен жадностью просящего, а не добротой дающего.
Однако всего несколько недель назад в Париже выяснилось, что один из сих непривлекательных особей не только по-настоящему полезен, но даже знаком мне. Сама не знаю почему, но я импульсивно сунула руку в сумочку за несколькими пенсами.
И когда я уже собиралась бросить их в грязную протянутую руку, нечто с огромной скоростью пролетело мимо меня. Сумку вырвали у меня из рук, а приготовленные монеты посыпались на мостовую. Нищий был слишком удивлен, чтобы собрать мелочь, и его более молодые приятели тут же сгрудились над сокровищем.
Годфри устремился за воришкой, и я поторопилась следом за развевающимися фалдами его фрака. Мои подозрения окрепли. Какое-то время я их вынашивала, но теперь была уверена. Никто бы не сорвал с меня сумку дважды за одну неделю, и лишь один человек помнил похожую ситуацию много лет назад.
Скоро я поравнялась с Годфри, который остановился, чтобы осмотреть толпу с высоты своего значительного роста.
– Боюсь, негодник сбежал, – сообщил он мне.
– Нет, – язвительно сказала я, – боюсь, это ты позволил негоднику сбежать.
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, что устала от ваших шарад. Я не отъявленная дура, за которую ты меня принимаешь! Настоящие телеграммы из Парижа? Такую связь с "заграницей" легко организовать и в Лондоне. Все было фарсом: наши поиски мифического капитана Моргана; Ирен, которая осталась в Париже. Она здесь, в Лондоне, не пытайся отрицать, и идет по горячему и верному следу. Ты думаешь, я не заметила подозрительных личностей на протяжении всего нашего пути? Я видела того жалкого мальчишку три раза и уверена, что ты не поймал его только потому, что не захотел поймать!
– Нелл, зайди в чайную, присядь и постарайся взять себя в руки.
– Нет! – Я стряхнула его по-джентльменски галантную руку. – Я не позволю публично делать из меня посмешище, а если Ирен не появится в ближайшее время, то я вообще не знаю, что я сделаю!
– Простите, – послышался глубокий голос.
Брови Годфри поползли вверх, когда он уставился на фигуру за моей спиной.
Я развернулась. Передо мной стоял старый солдат; снежно-белые бакенбарды нависали над челюстями; толстые очки с темными стеклами затеняли слабые старческие глаза. Впрочем, было очевидно, что он неплохо владеет своими слабыми старческими ногами и руками, потому что он держал за воротник жакета того самого парня, о котором мы говорили.
– Я поймал его, мисс. Он мчался так, будто убегал от королевских гвардейцев. Поскольку сумочка – довольно необычный аксессуар для уличного мальчишки, я за ним и погнался. Может, это ваше, мисс? – Старик протянул мне сумку, которую я взяла с облегчением.
– Что-нибудь пропало? – спросил Годфри.
– Ничего, – победоносно ответила я, разглядывая скорчившегося мальчишку.
Он был довольно высоким. Такие уличные пострелы все на одно лицо, но, как бы он ни притворялся и не выворачивался, я видела, что ростом он со взрослую женщину.
– Ну ей-богу, – произнесла я, без сожаления глядя на парня. – Ты не могла устоять, чтобы не разыграть такую сцену, верно? Разве тебе мало, что ты постоянно, при каждом удобном и неудобном случае, попадаешься мне на пути? Или ты рассчитываешь, что я по-прежнему буду вести себя как идиотка?
– Нелл… – торопливо проговорил Годфри за моей спиной.
Я с большим удовольствием повернулась к нему:
– А ты, ты… прихвостень! Да, до меня плохо доходит, но теперь я все понимаю.
– Нелл, если хорошенько подумать…
– Не пытайся меня отговорить. Я уверена, что это будет унизительно, но ее необходимо проучить. Сэр, вы не могли бы держать парня покрепче? Спасибо.
Я достала носовой платок из возвращенной мне сумки и принялась стирать грязь, покрывающую лицо мальчишки. Сразу же показалась более светлая кожа.
– Видишь? – Я бросила на Годфри победный взгляд.
У него на лице застыло чрезвычайно странное выражение. Я снова повернулась к своей жертве, ругавшейся на визгливом кокни и выглядевшей так мерзко, что я совершенно избавилась от остатков милосердия.
– Ирен, это бесполезно, – сообщила я пленнику. – Меня не проведешь, хотя, конечно, пришлось ткнуть меня носом в твой обман. Теперь я вытру тебе нос, и он будет выглядеть гораздо лучше. А что касается твоей нелепой кепки, – я потянулась за означенным предметом одежды, – то любой поймет, что это неудачный маскарад: она такая огромная только потому, что скрывает огромную копну женских волос… – С этими словами я сняла упомянутый головной убор.
К тому моменту сценка уже собрала вокруг целую толпу зевак: семья попрошаек, которые больше привыкли давать представления, чем наблюдать за ними; несколько прилично одетых детей; даже старая леди в трауре, с которой, очевидно, мы снова столкнулись.
– Видите, – обратилась я к загипнотизированной публике. – Игра окончена. Это не мальчишка, – объявила я. – Это взрослая женщина, которой нравится играть в глупые игры! – И я обернулась к злоумышленнику.
Солнечные лучи осветили неприглядные, запутанные, стриженые космы черного цвета, а вовсе не на блестящие, длинные, каштановые с коричным оттенком локоны, которые я собиралась продемонстрировать. Пленник принялся еще сильнее выкручиваться и ругаться.
Ну что ж, слыхали мы о театральных париках. Я покрепче ухватила лохматые пряди и дернула.
– О-ой-й! – Существо завыло с такой мощью, будто хотело разбудить всех мертвецов в пределах слышимости и все живые души вплоть до шотландских холмов.
– Мне не под силу его дальше держать, – проскрипел старый солдат сквозь стиснутые зубы. – Хотите позвать полицейского или продолжите сами?
– Нелл, – сказал Годфри с мягким упреком, который могла расслышать только я, – это не Ирен.
Я снова дернула воришку за волосы, но безуспешно. И наконец я невольно разжала пальцы в перчатках, ощутила липкую, жирную текстуру шевелюры, которую держала. Даже театральный парик не может быть таким отвратительно… грязным.
Все глаза собравшихся были устремлены на меня и полны живого интереса.
– Я-я думала…
Когда хватка ослабла, старый джентльмен тоже отпустил разбойника. Парень передернулся в яром негодовании, избавившись от носового платка и от моих услуг по чистке. Юный воришка повернулся было, чтобы убежать, но потом зыркнул на меня и вырвал свою – действительно грязную – кепку из моих онемевших пальцев.
– Совсем сбрендила, – заявил он мне весьма отчетливо, а потом бросился сквозь толпу, которая даже не шевельнулась, чтобы ему помешать.
Я огляделась:
– Он украл мою сумку.
– Совершенно верно. – Старый джентльмен брезгливо отряхнул ладони, будто стремясь избавиться от следов контакта с подобной подлостью.
Постепенно, хоть и не сразу, зеваки разошлись, отправившись по своим делам. Я стояла посреди улицы, то натягивая, то отпуская шнурки своей сумочки.
– Нелл… – начал Годфри куда более нежным тоном, чем избрала бы я, сложись все по-другому.
– Ничего не говори! Я была не права, но в то же время и права. Ирен в Лондоне, – произнесла я, наконец поднимая на него взгляд с вызывающим видом.
Он ничего не отрицал:
– Хочешь теперь выпить чашечку чая?
Мы с Годфри больше не обсуждали инцидент, даже за обедом в тот вечер. Я решила, что, избегая этой темы, он надеется избежать новой лжи. Конечно, Ирен уже ведет следствие в Лондоне.
По крайней мере, мне вернули мои вещи.
Наконец я оказалась одна в комнате и стала обследовать сумку, чтобы посмотреть, нужно ли ее чинить или чистить. Как я сказала Годфри, кошелек с монетами все еще был там вместе с носовым платком, который теперь требовал стирки, и флакончиком нюхательной соли – предметом, без которого не должна обходиться ни одна женщина. Я осторожно его понюхала, чтобы избавиться от остатков миазмов напряженного дня.
С облегчением я обнаружила, что подкладка сумки не испачкалась, хотя пальцы у парня были грязные. Но раньше я не заметила свернутую в трубочку бумажку, которая лежала прямо на кремовой шелковой подкладке.
Я осторожно ее достала и расправила.
На листке были нацарапаны карандашом плохо различимые слова: "Приходите в Музей естествознания в зал позвоночных животных завтра в 11 часов утра (8-го). Важно". Письмо было подписано одной буквой: "К.".
Сердце у меня застучало с бешеной скоростью. Как это послание попало в мою сумку? Когда? Кто его передал? Я встала, собираясь позвать Годфри, но потом передумала.
Не хотелось снова выставить себя идиоткой, по крайней мере при нем. Нет никаких доказательств, что послание от Квентина Стенхоупа, но от кого еще оно может быть? А что касается способа доставки, эту загадку я должна разгадать сама.
Я отнесла записку на изящный письменный стол в стиле Людовика XIV. Отель "Браун" был в изобилии оснащен газовым светом, но на столе также имелась масляная лампа, которую я и зажгла. Края малюсенького бумажного рулончика я прижала стеклянной банкой для марок и бутылкой с чернилами.
Слова были написаны торопливо, но я все равно не смогла бы опознать почерк Квентина. Мне отчаянно хотелось, чтобы здесь оказалась Ирен и с одного взгляда проанализировала характер корреспонденции и доброжелательно объяснила мне свои умозаключения.
Манера написания была четкой; карандаш – не слишком острый – уже использовался раньше, а это означало, что поспешные каракули были начертаны спонтанно, прямо на улице; корреспондент специально выбрал такие слова, чтобы я не смогла их игнорировать.
Когда и как эта записка оказалась в моем распоряжении? Наверняка не в отеле, потому что я сама собирала сумку перед уходом. Наиболее очевидным кандидатом в посланники был неудачливый вор. Выходит, он кое-что добавил к содержимому моей сумки, вместо того чтобы вытащить?
Вероятно, поэтому он и "позволил" себя поймать. Я замечала эту противную личность несколько раз. Очевидно, ему дали задание следить за нами. Впрочем, он мог оказаться обычным воришкой, которому моя сумка представлялась лакомой добычей и который следовал за нами только по этой причине. Но если юный вор не бросал записку в сумку, кто еще мог это сделать?
Я встала, чтобы рассмотреть сумку: она была сшита из плотного фая в форме обычного мешочка с широкой горловиной, которая затягивалась при помощи шнурков, продетых в кулиску. Я дернула за шнурки и заметила, что даже в закрытом – так сказать, задушенном – состоянии горловина сумки сжата неплотно. Между складками оставалось достаточно места, чтобы засунуть тонкую бумажную трубочку поглубже в сумку.
Итак. Подбросить записку мог любой. Вдова в трауре, которая столкнулась со мной… старый солдат, поймавший воришку… цветочница, которая вручила мне букетик, если на то пошло… тот же юный оборванец… даже Годфри.
Одна из этих личностей – или кто-то другой, кого я не заметила, – могла быть переодетым Квентином. Или переодетой Ирен. Или даже – нельзя недооценивать того господина – переодетым Шерлоком Холмсом. Или ни одного из них там не было.
Я уронила голову на руки и закрыла глаза. В темноте передо мной проплывали персонажи прошедшего дня, как будто приглашая меня выбрать одного из них. Но днем мой выбор оказался катастрофически неправильным. Больше я так не ошибусь! И я пойду завтра на эту встречу. Разумеется, я решила ничего не говорить Годфри. Кроме того, я подозревала, что они с Ирен исключили меня из своей игры. Нельзя рисковать и позволить моему спутнику снова увидеть Квентина. В последний раз Годфри обещал выбить из Стенхоупа объяснение, почему тот исчез. Я не собиралась давать ему такую возможность.
Нет, надо как-то сбежать от Годфри, причем таким образом, чтобы он ничего не заподозрил. Но как? И тут я выпрямилась: на меня снизошло божественное вдохновение.
Я скажу Годфри, что желаю посетить церковь!