– Может, я продолжу? – предложил викарий. – Уже светало, когда меня разбудил громкий стук в дверь. Из "Отдыха праведника" прислали парнишку конюшего со страшными новостями. Он рассказал, что рано утром служанка, как обычно, понесла сквайру чай. Раздвинула шторы в спальне и закричала от ужаса, увидев хозяина мертвым в постели. Я наскоро оделся и побежал к Трелони. Вошел в спальню, за мной последовали Долорес и Джефри. Доктор Гриффин, его вызвали раньше, уже заканчивал осмотр.
"Сквайр мертв уже часа два, – сказал врач. – Вот только, убей Бог, не понимаю, отчего он умер".
Я подошел к постели с другого края и уже приготовился помолиться за усопшего, как вдруг заметил блеснувшие в луче утреннего солнца золотые часы Трелони. Заводились они головкой, без ключика. И лежали на маленьком мраморном столике среди всяких пузырьков с лекарствами, баночек с мазями, которые пахли на всю комнату. Надо сказать, в спальне было очень душно. Принято считать, что в критические моменты человек думает о всяких пустяках. Вот и я тоже повел себя в тот момент несколько странно. Мне показалось, что часы не тикают, и я поднес их к самому уху. Но они шли. Я два раза крутанул головку завода, и тут ее заело, пружина дальше не пускала. Но я бы и не стал заводить их дальше, потому что раздался резкий звук, нечто похожее на "крэк", и Долорес нервно вскрикнула. Точно помню ее слова: "Викарий! Оставьте, пожалуйста! Трещит, как погремушка смерти!"
Секунду-другую мы сидели в полном молчании. Мисс Дейл потупила взгляд.
– Мистер Холмс, – с жаром произнес Эйнсворт, – раны еще не зажили. Могу ли я просить вас отложить дальнейший допрос мисс Дейл?
Холмс поднялся.
– Все страхи беспочвенны без соответствующих причин, мисс Дейл, – заметил он. Достав карманные часы, он задумчиво взглянул на них.
– Уже довольно поздно, мистер Холмс, – вставил Лестрейд.
– Да, я как-то не подумал. Вы правы. Что ж, отправимся в "Отдых праведника".
Мы сели в карету викария, и вскоре она въехала через ворота сторожки на узкую аллею. На небе взошла луна, перед нами простиралась длинная прямая дорога, покрытая тенями раскидистых вязов. Мы свернули, и в желтых снопах света каретных фонарей показался фасад огромного безобразного особняка. Окна нижнего этажа закрывали тускло-коричневые ставни, входная дверь была затянута черным крепом.
– Вот уж и правда мрачный дом, – тихо промолвил Лестрейд и позвонил в колокольчик. – Эй, есть кто там? Нет, как вам это нравится, а?
Дверь распахнулась. На пороге стоял высокий рыжебородый мужчина в просторной охотничьей куртке с двумя накладными карманами и в бриджах. Он разглядывал нас, и в глазах его сверкала ярость. И еще я заметил, что грудь его взволнованно вздымается, а крупные руки крепко сжаты в кулаки, что говорило о возбуждении или страхе.
– Что вы тут делаете, доктор Гриффин?
– Я что, должен просить у вас разрешения, где мне быть и куда ходить, мистер Лестрейд? Неужели мало того, что ваши дурацкие подозрения настроили против меня всех местных жителей? – Гриффин протянул крепкую мускулистую руку и ухватил за плечо моего друга. – Вы Холмс! – возбужденно воскликнул он. – Я получил вашу записку, и вот я здесь, перед вами! Господи, сделай так, чтоб ваша репутация подтвердилась! Только вы стоите сейчас между мною и виселицей. Нет, я и вправду злодей! Вы только посмотрите, как я ее напугал!
Мисс Дейл с тихим стоном спрятала лицо в ладонях.
– Это просто нервы… и все остальное!.. – прорыдала она. – О нет, это невыносимо, уму непостижимо!
Я даже немного рассердился на Холмса. В то время как все мы окружили рыдающую девушку, пытаясь утешить ее, он заметил Лестрейду, что тело еще, должно быть, в доме. И, повернувшись к нам спиной и протирая увеличительное стекло, шагнул в прихожую.
Для приличия я выждал несколько секунд и вошел следом за ним, за мной последовал Лестрейд. В полутемном холле дверь слева открывалась в просторную комнату, мы увидели там горящие свечи и горы полуувядших цветов, а затем и высокую худощавую фигуру Холмса. Он склонился над открытым гробом. Мерцание свечей отражалось в его очках, а сам он склонялся все ниже, пока лицо его не оказалось в нескольких дюймах от тела покойного. В полной пугающей тишине Холмс разглядывал черты лица усопшего. Затем осторожно натянул на него покрывало и отошел.
Не успел я и слова вымолвить, как он торопливо прошел мимо нас и жестом указал на лестницу, ведущую на второй этаж. Оказавшись на площадке, Лестрейд повел нас за собой, и мы вошли в спальню, обставленную громоздкой темной мебелью. В углу, на столике, горела лампа под абажуром, рядом с ней лежала толстая раскрытая Библия. И здесь, как и во всем доме, было душно и сыро и пахло принесенными усопшему цветами.
Холмс, сведя брови в две прямые черные линии, стоял на четвереньках под окном и дюйм за дюймом разглядывал пол через увеличительное стекло. Мой недоуменный возглас заставил его подняться.
– Нет, Уотсон. Три дня назад эти окна никто не открывал. Если б их открыли в такую сильную грозу, я бы непременно нашел следы. – Он принюхался к воздуху. – Да и не было необходимости открывать эти окна.
– Слышите? – воскликнул я. – Что за странный звук? – Я покосился на кровать под высоким темным балдахином. У изголовья стоял небольшой столик с мраморной столешницей, а на ней множество покрытых пылью пузырьков с какими-то лекарствами. – Послушайте, Холмс, это же золотые часы Трелони! Лежат здесь на маленьком столике и до сих пор идут, представляете?
– Почему это вас так удивляет?
– Да потому, что прошло уже целых три дня. Завод должен был кончиться.
– А они идут. Я завел их, Уотсон. Я сразу поднялся сюда, прежде чем начать осматривать тело. Вообще весь этот путь из деревни до имения я проделал только с одной целью: завести часы сквайра Трелони ровно в десять вечера!
– Нет, ей-богу, Холмс, вы не перестаете меня удивлять!
– Вы только посмотрите, – продолжил он и указал на мраморный столик, – какие тут у нас сокровища! Взгляните, Лестрейд! Смотрите!
– Но, Холмс, это всего лишь маленькая баночка вазелина, такую можно купить в любой аптеке.
– Ничего подобного, это веревка душителя. И однако, – задумчиво пробормотал он, – одна деталь приводит меня в недоумение. Скажите, а вы связывались с сэром Леопольдом Харпером? – Он быстро обернулся к Лестрейду. – Он здесь живет?
– Нет, он гостит у друзей в деревне по соседству. Когда решили делать вскрытие, местная полиция сочла, что им необычайно повезло. Еще бы, лучший в Англии эксперт по судебной медицине оказался поблизости, и они тут же послали за ним. Надо сказать, не самое удобное выбрали для этого время, – с усмешкой добавил он.
– Это почему?
– Да потому, что застали они его в постели, с грелкой под боком, стаканом горячего грога под рукой и холодным компрессом на лбу.
Холмс радостно всплеснул руками.
– Есть! Дело раскрыто! – воскликнул он.
Мы с Лестрейдом взирали на него с недоумением.
– Надо только отдать еще одно распоряжение, – сказал Холмс. – Ни один человек не должен сегодня покидать этот дом, Лестрейд. Проследите за этим. Целиком полагаюсь на вашу дипломатичность в этом вопросе. А мы с Уотсоном останемся в этой комнате до пяти утра.
Я знал: задавать вопросы моему другу сейчас бесполезно. Он уселся в единственное в комнате кресло-качалку, мне же осталось присесть только на кровать, где недавно лежал умерший. Я долго не решался. Но все же решился, а потом…
– Уотсон!
Громкий оклик вывел меня из дремоты. Я сел и не сразу понял, где нахожусь. В глаза било яркое утреннее солнце, на столике, в изголовье, громко тикали золотые часы.
Шерлок Холмс, как всегда аккуратный и собранный, стоял рядом и смотрел на меня сверху вниз.
– Десять минут шестого, – сказал он, – и я подумал, что лучше вас разбудить. А, вот и Лестрейд, – заметил Холмс, услышав стук в дверь. – Полагаю, что не один. Прошу вас, входите.
Я встал с постели. В комнату вошла мисс Дейл, за ней – доктор Гриффин, молодой Эйнсворт и, к немалому моему удивлению, викарий.
– Не ожидала от вас, мистер Холмс! – воскликнула Долорес Дейл, глаза ее гневно сверкали. – По вашей прихоти нам пришлось проторчать тут всю ночь. Всем, даже бедному мистеру Эппли!
– Поверьте, это не прихоть. Просто я хотел объяснить вам, каким именно образом был убит мистер Трелони. Убит жестоко и хладнокровно.
– Так все-таки убит! – воскликнул доктор Гриффин. – Но каким способом, позвольте узнать?
– Замысел дьявольски прост. Не зря доктор Уотсон обратил на это мое внимание. Нет, Уотсон, молчите, пока ни слова! Мистер Эппли дал нам ключ, упомянув о том, что если бы стал практикующим врачом, то по рассеянности мог бы удалить у человека, страдающего простудой, желчный пузырь. Но это еще не все. Он также добавил, что использовал бы при этом хлороформ. Сначала усыпил бы пациента. Ключевое слово здесь "хлороформ"!
– Хлороформ! – эхом откликнулся доктор Гриффин. Похоже, он был потрясен.
– Именно. К слову, хлороформ фигурировал в одном деле об убийстве, которое рассматривалось в Олд-Бейли в прошлом году. Некую миссис Аделаиду Бартлет обвиняли в том, что она отравила своего мужа, влив ему в рот жидкий хлороформ, пока он спал.
– Но при чем тут это, черт побери? Трелони никакого хлороформа не глотал!
– Конечно, нет. Но скажите нам, доктор Гриффин, что бы произошло, если бы я, допустим, взял большой кусок ваты, обильно смочил ее хлороформом, затем прижал ко рту и ноздрям пожилого человека, причем крепко спящего, заметьте, и продержал бы так минут двадцать? Что сталось бы с этим человеком?
– Он умер бы. Однако сделать этого нельзя, не оставив следов.
– Отлично! Каких именно следов?
– Хлороформ сжег бы слизистую оболочку губ. Остались бы следы небольших ожогов.
Холмс взмахом руки указал на мраморный столик.
– А теперь допустим, доктор Гриффин, – с этими словами он взял со стола баночку вазелина, – я нанес на лицо жертвы тонкий слой мази, ну, скажем, вот такого вазелина. Остались бы после этого следы ожогов?
– Нет, не остались бы.
– Полагаю, ваши познания в медицине этим не ограничиваются. Хлороформ – вещество летучее, он быстро испаряется и столь же быстро выводится из крови. Стоит отложить посмертное вскрытие хотя бы на два дня, как было в данном случае, и от хлороформа не останется и следа.
– Не спешите, мистер Холмс! Тут есть еще…
– Знаю. Есть еще одна вероятность, совсем маленькая, что запах хлороформа обнаружат или в комнате, где совершено убийство, или же при вскрытии. Но его ведь можно заглушить запахом разных медикаментов и мазей. А при вскрытии можно и не обнаружить, если патологоанатом, в данном случае сэр Леопольд Харпер, страдал простудой и сильным насморком.
– Верно!
– А теперь спросим, как выразился бы викарий, cui bono? Кто выигрывает от этого подлого преступления?
Я заметил, как Лестрейд решительно шагнул к доктору Гриффину.
– Подите прочь! – злобно огрызнулся тот.
Холмс поставил баночку на место и взял со стола тяжелые золотые часы покойного. В наступившей тишине тиканье их показалось особенно громким.
– Обратите внимание на эти часы. Золотые часы с крышкой. Прошлым вечером, ровно в десять, я завел их до упора. Теперь, как видите, они показывают двадцать минут шестого.
– И что с того? – нервно воскликнула мисс Дейл.
– Если вы помните, именно в то же время, в десять вечера, викарий заводил эти часы, а наутро, в пять, вы нашли дядю мертвым. Понимаю, эта демонстрация может огорчить вас, однако прошу смотреть и слушать внимательно.
Холмс начал поворачивать головку завода, раздался противный скрипучий звук "кр-р-рэк". Головка поворачивалась, звук не стихал.
– Осторожнее! – воскликнул доктор Гриффин. – Там что-то не так.
– Отлично! А что именно не так?
– Разрази меня гром! Викарий крутанул головку всего два раза, и часы оказались заведенными полностью. Вы же повернули уже раз семь или восемь, а они…
– Совершенно верно, – перебил его Холмс. – Но я не утверждаю, что это часы именно мистера Трелони. Любые часы, если завести их в десять вечера, утром вряд ли заведутся до упора всего двумя поворотами головки.
– Бог ты мой… – пробормотал доктор, не сводя изумленного взгляда с Холмса.
– В тот вечер покойный мистер Трелони не лег, как обычно, в десять. Он разволновался из-за сильной грозы и, вероятнее всего, еще долго не спал, читал Библию, – по словам викария, такое порой с ним случалось. Хоть он и завел часы в обычное время, но раньше трех ночи не уснул. Убийца же застал его уже спящим.
– И что же? – вскричала Долорес.
– А поскольку один человек уверял, что сначала видел Трелони спящим в десять тридцать, затем ровно в полночь и в час ночи, означает это одно. Человек сей – отъявленный лжец!
– Наконец-то я понял, Холмс! – воскликнул я. – Все сходится, и преступник…
Джефри Эйнсворт бросился к двери.
– Вот ты и попался, голубчик! – Лестрейд навалился на молодого человека, и на запястьях его защелкнулись наручники.
Мисс Долорес, рыдая, сорвалась с места, но бросилась вовсе не к Эйнсворту, а упала прямо в объятия доктора Пола Гриффина.
Мы вновь сидели в доме на Бейкер-стрит и угощались виски с содовой.
– Как видите, Уотсон, – заметил мистер Шерлок Холмс, – вину молодого Эйнсворта, страстно желавшего жениться на юной леди, чтобы впоследствии завладеть ее деньгами, можно было доказать и без помощи часов.
– Ничего подобного! – пылко возразил я.
– Но, мой дорогой, подумайте сами. Вспомните о завещании Трелони.
– Так значит, Трелони передумал и не изменил завещания?
– Передумал и изменил. И довел до сведения всех и каждого, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его намерениях. Но лишь один человек знал, чем все это кончилось. А именно: Трелони составил новое завещание, но так и не подписал его.
– Вы имеете в виду самого Трелони?
– Я имею в виду Эйнсворта, адвоката, помогавшего ему составить завещание. Он уже признался и в этом. – Холмс откинулся на спинку кресла, сложил пальцы домиком. – Раздобыть хлороформ ничего не стоит, все в Британии знают об этом после нашумевшего дела Бартлет. Деревня – маленькое замкнутое общество. И другу семьи, мистеру Эйнсворту, ничего не стоило получить доступ к трудам по медицине, находившимся в библиотеке викария. Он разработал довольно хитроумный план. Прошлой ночью я не получил бы подтверждения своей версии, если бы не обследовал при помощи увеличительного стекла лицо покойного. Мне удалось обнаружить неоспоримые свидетельства убийства. Крохотные следы ожогов и вазелина в порах кожи лица.
– Ну а мисс Дейл и доктор Гриффин?..
– Их поведение удивляет вас?
– Да, женщины, конечно, странные существа.
– Уотсон, дорогой мой, услышав, что судьба свела молодую пылкую женщину с мужчиной столь же необузданного нрава, не имеющего ничего общего с холодным и рассудительным адвокатом, который пристально наблюдал за ней… я сразу заподозрил неладное. И подозрения мои лишь окрепли после того, когда она прилюдно стала выражать неодобрение доктору Гриффину.
– Так почему бы ей просто не разорвать помолвку?
– Вы не учитываете одного важного факта. Дядя уже неоднократно корил ее за непостоянство и легкомыслие. Даже наказывал за это. Стоило Долорес изменить свое решение, и она утратила бы уважение к себе. Однако чему это вы усмехаетесь, Уотсон?
– Да просто несоответствию. Думал о странном названии этой деревни.
– Деревня Кэмбервел? – улыбнулся Холмс. – Да, она совсем не похожа на лондонский район под тем же названием. Вы должны дать своему повествованию какое-нибудь другое название, Уотсон, дабы не вводить в заблуждение читателя по поводу того, где именно произошло дело с отравлением.
Тайна восковых картежников
Когда мой друг Шерлок Холмс растянул лодыжку, судьба сыграла с ним злую шутку. И не одну. Уже через несколько часов после этого досадного происшествия он столкнулся с проблемой, которая потребовала, чтобы он немедленно нанес визит в заведение, пользующееся дурной репутацией и тем не менее весьма посещаемое.
Моему другу просто не повезло. Человек по натуре азартный, он согласился на импровизированный боксерский матч с Рейшером по прозвищу Забияка, известным профессионалом в среднем весе. Встреча состоялась в старом спортивном клубе "Крибб" на Пэнтон-стрит. И к изумлению почтенной публики, Холмс отправил в нокаут Забияку прежде, чем тот пустился в характерную для него долгую и изнурительную борьбу.
Пробив защиту Забияки и успешно увернувшись от его правой руки, Холмс сделал свое дело и уже выходил из спарринг-салона, как вдруг поскользнулся на ступеньке плохо освещенной и шаткой лестницы. (Надеюсь, что после этого почетный секретарь клуба отремонтировал ее.)
Известие об этом происшествии застигло меня в тот момент, когда мы с женой заканчивали обед. Погода стояла омерзительная, на улице холод и ветер, к тому же лило как из ведра. И хотя дневника в данный момент под рукой у меня нет, думаю, это произошло на первой неделе марта в 1890 году. Прочитав телеграмму от миссис Хадсон, я ахнул и тут же показал ее жене.
– Ты должен ехать немедленно и присмотреть за мистером Шерлоком Холмсом день или два, – сказала она. – А на вызовах тебя заменит Анструтер.
Жили мы в то время в районе Паддингтона, а потому долго добираться до Бейкер-стрит мне не пришлось. Холмс, как я и предполагал, полулежал на диване в пурпурно-красном халате; нога с забинтованной лодыжкой покоилась на горе подушек. По левую руку от него стоял на маленьком столике микроскоп. По правую руку беспорядочно валялся на диване ворох газет.
Несмотря на усталое и скучающее выражение его лица, я сразу же понял, что неприятность с ногой ничуть не умерила пылкости его нрава. В телеграмме от миссис Хадсон упоминалось лишь о падении с нескольких ступенек, а потому я потребовал от него более подробных объяснений, чтобы лучше представить себе картину случившегося.
– Я так гордился собой, Уотсон, – с горечью произнес он. – Витал в облаках, вот и оступился. Дурак, вот и все!
– Ну, повод для гордости у вас все же был. Забияка – сложный противник.
– Напротив. По-моему, его сильно переоценили, к тому же он был под мухой. Однако, Уотсон, вы, кажется, несколько озабочены и своим здоровьем.
– Господи, Холмс! Да, верно, я опасаюсь простуды. Но пока ни малейших признаков ее нет. Удивительно, как это вы догадались?
– Удивительно? Но это же элементарно, Уотсон! Вы измеряли свой пульс. Под указательным пальцем правой руки виден еле заметный след нитрата серебра, пятнышко этого вещества есть на левом запястье. И чем это, черт возьми, вы теперь занимаетесь?
Невзирая на возражения Холмса, я осмотрел и заново перевязал его распухшую лодыжку.