Майор ждал их у входа. Он был голубоглаз, гладко выбрит и в парадном кителе. С коллегами он поздоровался за руку. Стогов только хмыкнул. Прежде за все месяцы совместной работы за руку с майором он не здоровался ни разу. Постовому у входа каждый из них показал служебное удостоверение. У майора оно было почти новеньким, в пластиковом чехольчике. А у Стогова – замызганное и с почти нечитаемыми надписями. Они поднялись по широкой мраморной лестнице, прошли по застеленному ковром коридору, а потом молодой и строгий адъютант генерала велел им сесть и подождать.
Они сели. Сидеть было скучно. Красавчик адъютант генерала копошился в компьютере. Глаза у него были такими неправдоподобно голубыми, что если бы парень не был офицером милиции, можно было бы подумать, будто он носит контактные линзы. От нечего делать Стогов вспомнил, как прошлой весной они с Осиповым напились в грузинском кафе почти напротив Управления, да так крепко, что Осипова стало рвать прямо на улице. Из последних сил он успел добежать только до уличного люка со снятой крышкой, наклонился и вывалил внутрь все, чем только что долго обедал. Внутри люка копошились какие-то работяги. Когда на голову им стало рвать мента в форме, работяги немного растерялись. А Осипов смотрел на них грустными глазами и повторял:
– Люк! Я твой отец!
На столе тренькнул телефон. Адъютант снял трубку, молча послушал, а потом встал и зашел внутрь кабинета. Часы на стене тяжело тикали. По стеклам стекали капли дождя.
Майор вздохнул и скосил на Стогова глаза.
– Знаешь, – сказал он, – может быть, сейчас и не самое подходящее время… Но я все-таки скажу.
Часы тикнули еще пару раз. Капли сползли еще на несколько сантиметров вниз.
– Никогда и никому этого не говорил, а тебе вот скажу.
Подобные предисловия Стогову никогда не нравились. После них собеседник обычно начинал пороть полную чушь. Он даже открыл рот, чтобы попросить товарища майора не начинать, но не успел: из кабинета очень вовремя вышел голубоглазый адъютант.
Он широко открыл дверь и сказал, что их ждут.
8
Со времени, когда майор был в этом кабинете последний раз, ничего тут не изменилось. Стол генерала был по-прежнему необъятен, а хозяин стола по-прежнему суров. Закону и порядку (за соблюдением которых следил генерал) по-прежнему ничто не угрожало.
Сколько именно лет генерал отслужил в Управлении, не помнил никто не свете. Ясно было, что очень долго. И вообще: Управление было создано им и работало только благодаря ему. Иногда майору казалось, что этот человек был всегда. Когда в самом начале мир возник в результате Большого Взрыва, генерал, наверное, нахмурился и строго спросил: "Что за грохот? Немедленно прекратить!"
Когда они зашли в кабинет, генерал поднял на них тяжелые, будто у Вия, веки, внимательно оглядел, а потом рукой показал, чтобы присаживались. Они присели. Генерал вздохнул и стал говорить. Голос у него был стариковский, с этакими дребезжащими модуляциями. Справа от генерала стоял его молодой адъютант, который время от времени протягивал шефу необходимые бумаги. Генерал брал их, просматривал и клал на стол перед собой. Стопка из бумаг получилась довольно толстой.
– То, что вы, трое, оказались в метро в момент инцидента, большая удача, – говорил он. – То, что вы видели случившееся собственными глазами, здорово поможет следствию. Инцидент будет расследован, виновные наказаны, выводы сделаны. Но пока идет следствие, я хотел бы попросить вас держать язык за зубами. Никаких интервью, никакой лишней болтовни. Обращаюсь к вам не как к подчиненным, а как к офицерам: сами должны понимать, что к чему.
Генерал говорил, что произошедшее в метро – большой удар для города. Особенно болезненный в сложившейся ситуации. Газеты тут же подхватили эту неприятную тему и стали орать, что, мол, руководство не в силах обеспечить безопасность жителей. Этим разговорам необходимо положить конец. Инцидент должен быть расследован, а его последствия ликвидированы. Но на это требуется время, и он рассчитывает, что до окончания следствия они проявят выдержку.
Он обвел их своим тяжким взглядом, и майор почти против воли втянул живот и распрямил спину. Ему казалось, что на этом беседа будет окончена. Сейчас генерал их отпустит. Он даже приготовился встать, но тут сидевший справа от него Стогов задал совершенно дурацкий вопрос:
– А почему?
– Что "почему"?
– Почему мы не должны обо всем этом говорить?
Майор покосился на Стогова. Но тот смотрел только на генерала. Ему, похоже, и вправду было интересно услышать ответ на свой вопрос.
– Знаете, сколько я работаю в вашем Управлении, все время только и слышу: "Никаких лишних разговоров!" Но никто и никогда не мог мне объяснить, чем эти разговоры могут повредить? Людям хочется знать правду – ну так и пусть они ее узнают. Чего тут плохого?
Генерал молча смотрел на Стогова. Под таким его взглядом писались от испуга офицеры с ох какими большими звездами на погонах. А вот Стогову взгляд был, похоже, пофиг. За столом он сидел, развалившись, и усмехался уголком наглого рта.
Генерал медленно произнес:
– Какие глубокие у тебя мысли, сынок. Надо нам как-нибудь сесть, не торопясь пофилософствовать.
– Это все, что вы скажете?
– А что ты хотел бы услышать?
– Вообще-то я рассчитывал, что вы объясните мне, почему каждый серьезный инцидент, угрожающий безопасности граждан, тут же засекречивается. Ведь должно-то быть как раз наоборот. Если всем нам что-то угрожает, значит, информация должна быть максимально доступна. Иначе люди просто не смогут себя защитить.
– Тебе не терпится стать телезвездой?
– Отнюдь, товарищ генерал. Я, в общем-то, и не собирался ничего разглашать. Тем более что в тоннеле я ничего, считай, и не видел. Но дело ведь, согласитесь, не во мне. Если есть проблема, то ее необходимо обсуждать. О ней нужно говорить. Люди должны знать, что именно им угрожает. Тогда они смогут подготовиться к неприятностям и защитить себя, не так ли, товарищ генерал?
– Защищать людей – это задача Управления, в котором ты, сынок, служишь.
– Да? А мне казалось, что защищать стоит только маленьких детей, которые не способны сделать это самостоятельно. А взрослые люди должны сами выбирать, как им жить.
– Красивые слова. Но, к сожалению, всего лишь слова. А что делать, если люди живут неправильно, а? Не думай, будто мне или кому-то еще в Управлении нравится корчить из себя Господа Бога. Это огромная ответственность, сынок, и тот, кто ее несет, иногда до самой земли сгибается под этой тяжестью.
– Так не несите. Дайте людям самим выбирать, как жить.
Теперь генерал тоже усмехался. Реплики Стогова, похоже, здорово его веселили.
– Это была бы идеальная схема, если бы иногда людям не было свойственно действовать себе во вред. Уродовать свою жизнь и жизнь всех окружающих. Ты думаешь, наркоман или, скажем, самоубийца, хочет, чтобы ему помогали? Да никогда в жизни! Он просто пустит свою жизнь под откос, вот и все. Именно поэтому иногда за людей приходится решать кому-то другому. Силой вмешиваться и устанавливать в чужой жизни необходимый порядок. Даже если таким, как ты, сынок, это не нравится.
За свою долгую службу генерал повидал огромное количество умников. Многие были даже посмышленее этого, нынешнего. Но и с ними у генерала разговор выходил недлинный. Конкретных решений-то все равно никто из умников предложить не мог, а тратить время на бессмысленную болтовню генерал не любил. Так что, положив старую иссохшую ладонь на стопку бумаги перед собой, он закончил их полемику:
– С чем конкретно ты споришь? У тебя же нет ответа на вопрос о том, что случилось в тоннеле, ведь так? А раз нет, то и разговаривать не о чем. Расследованием займутся те, кто разбирается в проблеме лучше тебя.
– О! Этот поворот сюжета нравится мне особенно! Каждый раз я слышу, что кто-то разбирается в вопросе лучше меня. Только этих людей никогда не показывают. Просто советуют довериться таинственным экспертам и ни о чем не переживать. Но когда на них удается взглянуть, то выясняется вдруг, что в вопросе эти спецы совсем и не разбираются. Что никакие они не эксперты, а черт знает кто.
Майор знал, что Стогов способен за считанные минуты довести до белого каления кого угодно. Но не думал, что тот станет оттачивать это свое умение в столь неподходящей ситуации. Он перевел взгляд на генерала. Генерал начинал наливаться гневом, как туча, из которой скоро посыплются молнии. Даже его молчаливый адъютант чувствовал это и немного отодвинулся в сторону. И только Стогов ничего не замечал, а продолжал нести околесицу.
– Знаете, когда я был маленьким, родители частенько таскали меня в Петропавловскую крепость на экскурсии. Вы, наверное, помните эти школьные поездки всем классом. Они ведь всегда, во все времена были одинаковыми… ах, вы родились не в Петербурге? Ну, тогда извините. Просто еще в детстве меня здорово удивляло, что приблизительно треть крепости всегда была закрыта для экскурсантов. Проходите через Трубецкой равелин, осматриваете Собор и Великокняжескую усыпальницу, выходите на речной причал. Но вот дальше – ни-ни! Глухая стена и надпись "Вход запрещен!". А за стеной лают овчарки и цокают каблуки часовых. Эти надписи меня, школьника, всегда здорово интриговали. Какие-такие военные тайны могут скрываться в самом центре пятимиллионного мегаполиса, думал я, – и не находил ответа.
Стогов вытащил из кармана пачку сигарет, и на мгновение у майора возникла безумная мысль, будто он рискнет прямо здесь, прямо в кабинете закурить. Но он, конечно, не закурил. Покрутил пачку в руках и убрал назад в карман.
– Потом, уже после школы, я как-то наткнулся на интересный фактик. В мемуарах одного физика встретил упоминание о том, что в двадцатые годы именно в крепости располагался самый первый институт Сергея Королева, отца советской космической программы. Мол, время было тяжелое, но романтичное, хороших помещений ученым не хватало, и вот молодое Советское правительство отдало Королеву несколько бывших тюремных корпусов прямо в центре города. Но никаких подробностей: ни чем Королев там занимался, ни сколько времени эти лаборатории вообще просуществовали. В начале тридцатых Королев уехал в Москву. И что, интересно, стало с его лабораториями?
Он поднял глаза на генерала:
– Вы не знаете?
Генерал молчал. Стогов усмехнулся.
– А я вот не поленился, решил узнать. И то, что я узнал, меня здорово расстроило.
Генерал негромко покашлял, а потом спросил:
– Почему же, сынок, тебя это расстроило?
– Потому что укрепило в старом ощущении. Я давно подозревал, что когда мне втирают, будто люди в больших кабинетах обо мне заботятся (и именно по этой причине все мы должны блюсти строжайшую секретность), то скрывается за этим что-то совсем другое. И обычно это "другое" означает косяк. Чей-то косяк. То есть держать рот на замке меня просят не потому, что так будет лучше, а просто чтобы незнакомый мне, но страшно важный человек не потерял бы место в своем высоком кабинете.
– Короче! Что именно тебе удалось узнать?
– Не очень много. Хотя, как мне кажется, общая схема ясна. Я ведь и сам когда-то работал в исследовательском институте. И в курсе того, как сложно бывает хоть что-то в уже сложившейся системе поменять. Если институт зарегистрирован и начал работу, то потом ты черта с два хоть на миллиметр что-то изменишь. Я думаю, что когда Королев начинал свои исследования, то ничего секретного или опасного в них и не было. Так, всякие модельки реактивных двигателей да исследования какой-нибудь, mazefaka, аэродинамики. Именно поэтому ему и выделили помещение в самом центре города. Но постепенно работы становились все более рискованными. А вот убрать институт из крепости было уже, считай, и невозможно. Проще оказалось отгородить полтерритории и поставить по периметру часовых с овчарками.
Генерал все так же молчал и в упор рассматривал заливающегося Стогова.
– Позавчера вечером в больнице посидел пару часиков в Интернете. Если бы посидел дольше, то, может быть, узнал бы больше. Но картина, в общем, ясна и так. Королев уехал в Москву, а в крепости остались лаборатории, на которых обкатывались разработанные им устройства. Поправьте меня, генерал, если я ошибаюсь, но, судя по тому, что мне удалось почитать в открытых, выложенных в Сети источниках, контора, располагавшаяся в крепости, носила индекс "ССЛ-1": "Специальная стендовая лаборатория № 1". И вот ведь что интересно: всего таких лабораторий в стране было три. В одной академик Курчатов собрал первую отечественную ядерную бомбу. Этой лаборатории был присвоен номер "два". Еще в одной академик Сахаров испытывал термоядерную бомбу (между прочим, самое страшное оружие в истории человечества), и эта значилась под номером "три". Из всех трех лабораторий высший, первый индекс секретности был присвоен только нашей, петербургской "ССЛ-1". Что же такое там могло быть, если даже термоядерная бомба была меньшим секретом, чем это, а?
Генерал не отвечал, а Стогов расходился все больше.
– Ответа на этот вопрос я не нашел. Зато я выяснил, что в шестьдесят пятом, еще при жизни Королева, работы все-таки были свернуты, военные физики раскиданы по другим ведомствам, а входы и выходы в лабораторские помещения залиты цементом. Тысячами тонн цемента. После чего даже упоминания о лаборатории были изъяты изо всех открытых источников, – будто такой структуры никогда и не было на свете. Режим самой что ни на есть полной секретности. В кабинете вроде вашего, товарищ генерал, кто-то такой же высокопоставленный, как вы, товарищ генерал, тоже попросил ребят вроде меня или вот капитана Осипова держать язык за зубами. Поэтому я не стану спрашивать вас, что именно там случилось. Это мне как раз совсем и не интересно. Может быть, физики открыли что-то такое, что совсем не собирались открывать. Может быть, у них случилась авария, после которой работы пришлось срочно сворачивать. Важно не это, а то, что было потом. Ответьте мне, товарищ генерал, всего на один вопрос: правильно ли я понимаю, что сведения об этой лаборатории были засекречены так надежно, что их не предоставили даже прокладчикам тоннеля под Невой? И те случайно наткнулись на эти чертовы лабораторские помещения, в результате чего произошел взрыв и вода из Невы хлынула напрямую в тоннели метро?
Он смотрел прямо в лицо генералу:
– Так ведь все и было, да?
– Все, – коротко и жестко ответил, наконец, генерал. – Хватит. Сейчас ты замолчишь и будешь молчать до тех пор, пока я (лично я!) не разрешу тебе продолжать, понятно? Придет момент, и я лично отвечу тебе на твои вопросы. Но это будет не сейчас. А пока ты просто закроешь рот и засунешь ключик от него себе в задницу. Я даже не стану обещать тебе неприятности, если ты продолжишь трепать языком. Ты взрослый и разумный человек, и я обращаюсь к тебе, как к взрослому и разумному. Ты просто замолчишь и какое-то время посидишь молча. От этого всем будет лучше. Хорошо?
Пауза висела долго. Но в самом конце этой паузы Стогов все-таки кивнул:
– Хорошо.
– Мой адъютант подготовит бумагу, а ты ее подпишешь. Это будет подписка о неразглашении, которое ты станешь неукоснительно соблюдать. Раз уж ты у нас такой умный, то пусть до тебя дойдет: пока что на этом всем нам лучше остановиться.
Генерал поднялся из-за стола и обвел их взглядом:
– На этом, товарищи офицеры, наш разговор окончен.
9
Осипов предлагал подвезти его до отдела, но Стогов сказал, что дойдет пешком. После недели в больнице ему и вправду хотелось прогуляться. Он накинул капюшон и зашагал, не обращая внимания на лужи. Надеясь, что уж сегодня-то больше никто не станет лезть к нему с дурацкими разговорами. Но, как оказалось, надеялся он на это зря: в кармане куртки почти сразу задергался телефон.
Он вынул телефон из кармана. Номер был незнакомый.
– Слушаю.
– Здравствуйте, Илья, это Александра. Вам удобно сейчас говорить?
– Александра?
Встроенный в мозг "Яндекс" перелистал воспоминания за несколько последних недель. Результат был нулевым: ни одной знакомой девушки по имени Александра.
– Не помните? Жалко. Недавно я инспектировала работу вашего отдела.
Прежде чем он сообразил, прошла, наверное, целая минута. О Господи! Александра! Можно подумать, при встрече она представлялась!
– Да-да, припоминаю. Вы – та блондинка из Управления, верно?
– Вам удобно сейчас говорить?
– Если честно, не очень.
– Когда вы хотите, чтобы я вам перезвонила?
Стогов запрокинул лицо и посмотрел на небо. Оно было серое. С неба лился дождь.
– Позвоните мне около четырех. А лучше в пять. А еще лучше вообще не звоните.
– Шутите? Зря. Повод, по которому я вам звоню, очень серьезный. Если честно, то думаю, ничего серьезнее в вашей предыдущей биографии еще не происходило.
Стогов тяжело вздохнул. Планы насчет прогуляться, похоже, опять придется отложить.
Эпизод пятый
"Тень эмира"
1
Утверждают, согласно рассказам людей (но Аллах лучше знает!), что никогда не рождалось в странах этого мира девушки краше, чем юная Фатима, дочь Сейфа ад-Даулы, и юноши с более чистым сердцем, чем благородный ас-Сакалиба.
А после того: воистину, сказания о древних стали назиданием для последующих, чтобы видел человек, какие события произошли в прежние времена, и поучался на них, воздерживаясь от ошибок. Тут, достопочтенные господа, мы поведаем вам удивительную и приятную для чтения историю о том, что случилось с Фатимой и какие испытания выпали на долю благородного юноши ас-Сакалиба.
…На семи холмах лежал город, эмиром которого был Сейф ад-Даула, сшивший себе плащ из отрезанных бород своих врагов, ибо никто, выступавший против его воли, не мог сносить головы, а отрезанной голове борода, как вы понимаете, ни к чему. Грозен врагам был ад-Даула, но и с близкими был не менее суров, ведь если уж человек родился с крутым нравом, то изменить это никому не под силу. И вот явился в город юный и прекрасный собой ас-Сакалиба. Откуда он пришел и с какой целью, нам известно, но говорить об этом мы пока не станем, чтобы не отвлекать вас от главного, а главное то, что юноша пришел в город, в котором не бывал прежде, и с этого мы, пожалуй, начнем наш рассказ.
Главной же достопримечательностью города был священный камень аль-Мааса, что означает "Нелживый". Рядом с ним, согласно древнему поверью, невозможно было солгать. Если кто-то и решился бы сказать неправду, положив ладонь на священный камень, то молния с небес тут же поразила бы его, и воистину, жители города не раз видели это чудо, хотя и сложно в это поверить. В понедельник по миновании двенадцати ночей с начала месяца раби, согласно благочестивому обычаю, устраивались в том городе празднества в честь священного камня, и воистину празднества эти привлекали гостей от всех четырех сторон мироздания. Ибо не было столов богаче и веселья жарче ни на одном другом празднестве.