* * *
А кто может опознать человека на фотокарточке, найденной в кармане убитого? Ни в управлении, ни в конюшнях его не опознали. Посоветовали у кассирш спросить: может быть, завсегдатай? День был небеговой, и кассирш Саблин нашел в буфете.
Кассирш было трое. Они пили кефир, закусывая его бутербродами с сыром. Взглянули на него с любопытством: что понадобилось от них франтоватому милиционеру с погонами капитана?
- Я из уголовного розыска, - отрекомендовался он.
- Ого! - сказала одна. - Чем можем помочь мы господину Мегрэ?
- Только мы никого не убивали, - откликнулась другая.
Третья смотрела выжидательно, молча отхлебывая кефир. Саблин вынул фотокарточку:
- Не узнаете ли вы этого джентльмена? Может быть, примелькался вам на трибунах?
Кассирши долго и пристально всматривались. Но ни одна из них его не признала.
- Разве запомнишь их, мелькающих у окошка кассы. Может быть, игрок, может быть. Только не из тех, кто нам уже надоел.
Молчавшая кассирша, допив кефир, вдруг вспомнила:
- А вы у Зойки спросите. Она придет сейчас. По-моему, это ее клиент.
Зоя Фрязина, лет двадцати пяти на вид, высокая, синеглазая, с круто взбитой платиновой прической, отчего она казалась еще выше, красивая даже в сером рабочем халате, действительно входила в буфет.
- Поспеши, Зоя, - не очень дружелюбно позвали ее кассирши. - Тобой МУР интересуется.
- Почему бы это? - спросила Зоя. Даже нотки удивления не было в ее голосе.
Саблин протянул ей тот же фотоснимок.
- Узнаете? - спросил он.
- Откуда у вас эта карточка? - нахмурилась Зоя.
- На работе спрашиваю только я. А я на работе, - настойчиво повторил, как и ранее в тренотделении, Саблин.
- А если я не отвечу?
- За отказ дать свидетельские показания я могу вас привлечь к ответственности.
Такой оборот разговора кассиршам понравился. Они даже зааплодировали.
- Не трещите, бабы! - оборвала их Зоя и обернулась к Саблину: - Вы шутите?
- Нет.
- Так что же я должна засвидетельствовать?
- Вот эту личность, - Саблин еще раз предъявил фото.
- Не вам чета. Тридцать лет - и уже доктор наук, Максим Каринцев. Старший научный сотрудник Института новых физических проблем.
- Игрок?
- Я бы не сказала. Играет нечасто и не в каждом заезде. Лошадей знает и редко проигрывает.
"С вашей помощью?" - хотел было спросить Саблин, но не спросил. Зоя сама сказала:
- Я не размечаю его программы. Это делает кто-то другой с ипподрома. Либо конюх, либо наездник.
- У него здесь есть знакомые? - поинтересовался Саблин.
- Многие. Только мне он их не назвал.
- Недавно познакомились?
- Не очень давно. Прошлой осенью в Кисловодске. Я подружилась с его приятельницей. Марина Цветкова, художница из Дома моделей.
Зоя отвечала если не с испугом, то с повышенной осторожностью. Понимала, что заинтересованность инспектора уголовного розыска далеко не случайна. Откуда у него эта карточка? Может быть, нашел ее на трибунах? Но тогда проще было отдать ее ей, а не проявлять излишнее любопытство. Но Саблин продолжал задавать вопросы.
- И вы часто с ними встречаетесь?
- Нечасто, но встречаюсь.
- Большая компания?
- Не очень.
- Ученые?
- Возможно. Но я лично встречаюсь с Максимом обычно в компании с Дином.
- А кто этот Дин?
- Из американского посольства. Что-то там по культурным связям. Но превосходно говорит по-русски. Дин - это имя, а фамилия Хэммет. Вполне порядочный, по-моему, даже просоветски настроен.
- Знаешь, Зойка, - вмешалась одна из кассирш. - На дерби я видела твоего Дина вместе с Колосковым из тренотделения.
- Что ж, и ему, может быть, понадобилось разметить программу, - отрезала Зоя.
Значит, еще не слыхали о гибели Колоскова, подумал Саблин, но информировать их не стал. Ему еще потребовалось зайти в отдел кадров, прояснить прошлое Колоскова. А прошлое это было небезынтересным. В краткой справке, открывавшей досье Колоскова, значилось:
"В 1941 году не эвакуировался из Одессы. Якобы опоздал к отходу парохода, увозившего людей и лошадей с ипподрома. В оккупированной Одессе пошел служить полицаем 28-й одесской оберфельдкомендатуры. С гестапо связан не был. В 1948 году был осужден на десять лет в исправительно-трудовой колонии строгого режима. В 1953 году был освобожден по амнистии. С мая 1954-го - конюх Одесского ипподрома. В 1974 году по ходатайству наездников был приглашен на работу в Москву".
"Следы ведут в прошлое", - вспомнил Саблин много раз читанную им реплику. Да, ведут. И, видимо, там, где оно начиналось, следует их искать.
Но у инспектора еще не был закончен розыск в Москве.
Глава третья
Продолжился он в коммунальной квартире на Беговой, где жил конюх. Старший инспектор явился с обыском вместе с экспертом научно-технического отдела Матвеевым и сержантом Дудко. В качестве понятых пригласил соседей по квартире, мужа и жену Захаровых, также работавших на ипподроме. Пока сержант вскрывал замок двери убитого, Саблин поинтересовался их взаимоотношениями с Колосковым. Давно ли они жили вместе с ним в общей квартире? Оказалось - давно. Ее предоставила им администрация ипподрома.
- Трудный жилец?
- Что вы! Тихоня. Слова лишнего не скажет, все молчком. Ничем не беспокоил.
- Не грубил?
- Никогда. Только угрюмый был, неласковый. Ни к нам не ходил, ни мы к нему не ходили.
- Кто-нибудь ходил все-таки?
- Наездник заходил. Плешин Михаил Иваныч. Больше, пожалуй, и никто.
- Один еще заходил, правда, - вмешалась жена Захарова. - Ни Ефима, ни мужа дома не было. Только я одна и торчала на кухне. Высокий и в плечах широк. Бритый! Волос не видела, он не сымал шапки: дело зимой было. Чужой, не с ипподрома. Не наш.
- Пожалуй, и я его на Беговой видел, - вспомнил муж. - У самого дома. Он в такси Ефима запихивал, а сам к водителю сел. Из окна, правда, смотрел…
- Когда это было? - вздрогнул Саблин.
- Да в тот самый день, когда Ефим не вернулся. После полудня. Минут не помню.
- Опознаете, если встретите?
- Может, и опознаю.
- Да и я, пожалуй, не ошибусь, - сказала жена.
А ведь это находка, задумался Саблин. В сопоставлении со Светлицким еще два неколеблющихся свидетеля. Только с мотивом будет труднее.
- Готово, Юрий Александрович! - позвал Саблина эксперт. - Вскрыли без взламывания.
Комната Колоскова полностью отражала характер хозяина. Два скаковых седла и беговая сбруя, подвешенные на свободной от окон стене, большая картина маслом, натянутая на подрамник, бесчисленное множество старинных олеографий и нынешних литографий в рамках-самоделах, а то и просто вырезанных из журналов и прибитых к стене ржавыми кнопками, без пояснений выдавали натуру и призвание профессионала-конника. Лошади, лошади, лошади, скакуны и рысаки, тренированные для рысистых испытаний и скачек конкура и выездки, отвоевали все пространство обоев. "Крепыш, Квадрат, Зейтун, Анилин, Ихор, Петушок", - читал подписи Саблин. Для бывшего хозяина комнаты снимки эти были иконами.
- Все пальцы хозяйские, - пояснил эксперт, исследовав отпечатки на ручке двери, недопитом стакане с водой, на клеенке стола и дверцах шкафа, - а вот с окурками повозимся.
Под столом было разбросано полкоробки недокуренных папирос.
- Он всегда был таким неряхой? - спросил у Захарова Саблин.
- Наоборот! - воскликнул тот. - Аккуратист. Вы только на стены поглядите.
- Может быть, волновался, - подумал вслух Саблин. - Или курил не он?
- Интересно получается, - заметил эксперт, - когда мы уезжали с места преступления, я увидел окурок. Даже машину остановил, чтобы подобрать. Тот же "Беломор", и так же изжеваны и смяты папиросы. Может быть, убитый курил или убийца.
Обыск ничего не дал, только кратенькую записку на листке из блокнота:
"Заходил. Не застал. Со здоровьем плохо. Врачи настаивают на операции. Придется в больницу лечь. Митрий".
- Кого на ипподроме зовут Митрий? - спросил Саблин.
- Плешина. Он сейчас Огонька работает.
- Так он же Михаил Иваныч?
- Давно это случилось. Когда еще поддужным у самого Рожкина был, так тот и повелел ему Митрием зваться. Сам-то он тоже был Михаил Иваныч. Чтобы не путали. Ну и повелось: Митрий да Митрий. Классный наездник. Призер.
* * *
Накануне Плешину сделали операцию. Когда Саблин вошел к нему, набросив на плечи белый халат, он лежал на спине, сложив руки на груди.
Саблин назвал себя, но удивления не вызвал.
- Что сделал страшного? - спросил Плешин, не двигаясь.
- Не вы, но кое-кто сделал.
- С Огоньком что-нибудь?
- С Огоньком все нормально, но конюх его убит.
- Ефим?
Саблин кивнул.
- Как же так? Неужели лошадь? - Плешин даже попытался подняться.
Саблин осторожно надавил ему плечо, прижав к подушке. Испуг перехватил наезднику горло.
- Лежите, лежите. Сейчас все расскажу. Не лошадь. Не четырехногое, а двуногое. Человек. А кто, мы пока еще не знаем. Только ищем.
- Где? На ипподроме?
Саблин рассказал, где и как было обнаружено тело убитого.
- Что я должен сделать? - спросил Плешин.
- Рассказать о нем. Как можно больше и как можно подробнее. О его личности, личной жизни, о друзьях и недругах, о знакомстве и встречах. Играл или не играл. Помогал ли кому выигрывать. И не старайтесь его защищать или оправдывать. Это ему уже не поможет.
- Что я могу рассказать о нем? - вздохнул Плешин. - Превосходный конюх, влюбленный в свое ремесло. Я бы даже сказал, искусство. С инстинктивным чутьем лошади. Даже в жеребенке почувствует будущего призера… Вы у него на квартире были? Ведь это не комната, а молитва о лошади. Он был по-своему даже религиозен. Только богом его был конь. Или орловский рысак, или чистокровный ахалтекинец. В любой конюшне мира ему бы цены не было. А вот о личности ничего не скажу. Не знаю. И никто на ипподроме не знает. Замкнутый, неразговорчивый, никогда ни о чем беседы не начинал, если вопросов не было. Уважительный, но, как бы вам сказать…
- Неласковый?
- Точно. С Володькой, подручным его, излишне строг был, потому что ревновал к нему любимую лошадь. Когда Володька Грацию отрабатывал, даже сердился. И, между прочим, напрасно. Володька к нам конюшенным мальчиком пришел, а сейчас у него такое же чутье лошади, как у Ефима. Я бы не Захарова к Огоньку конюхом поставил, как, наверное, главный зоотехник решит, а Володьку. Ему тоже скоро цены не будет.
Володька не интересовал Саблина, но он выслушал. Только спросил:
- А были какие-нибудь недруги у Ефима?
- На ипподроме? Не было, конечно. Любить не любили - молчунов ведь в любом коллективе не жалуют, но ненавистников у него не было. Так что на ипподроме убийцу не ищите, таких гадов у нас нет.
- А о прошлом его, Ефима, что-нибудь известно?
- О прошлом он никогда ничего не рассказывал. Прошлое его известно только в отделе кадров. Ходили слухи, что он в оккупированной Одессе был, за что-то потом сидел, но, когда его спрашивали об этом, он молчал, как испуганный. А вероятно, все в порядке было, если его из Одессы на службу выписали.
- Из Одессы, - задумчиво повторил Саблин. - А кто-нибудь с Одесского ипподрома к вам приезжал?
- Бывало. Этой весной приезжал Глотов Иван Фомич, мой однокашник. Вместе у Карамышева азы проходили. Великий наездник был. Кстати, Ванька вместе с Линейкой приезжал. Хорошая резвушка. Ее Пятигорск купил.
- Как он с Колосковым?
- Никак. Ефим о нем и не вспомнил. Даже на испытания Линейки не пришел. Иван, понятно, обиделся. Так и уехал, не прощаясь.
- Я объяснил вам, что меня интересует, - сказал Саблин. - Вы не учли двух вопросов. Первый: помогал ли он кому-нибудь выигрывать в тотализаторе? И второй: о его знакомствах за пределами ипподрома.
Плешин ответил с виноватой улыбкой:
- Отвечу на второй вопрос сразу. То, что происходит за пределами ипподрома, меня не трогает, не волнует, не задевает и не тревожит. Я говорю не о событиях в мире, а о житейских мелочах. Я не интеллектуал, а только лошадник. И это не ограниченность, а страсть. В этом смысле я похож на Ефима и потому не знаю ничего о его знакомствах. Да и были ли они, не убежден. Теперь отвечу и на первый вопрос. Вы, вероятно, имеете в виду разметку программ? Этим занимаются у нас все: и знающие толк в лошадях, и ни хрена не понимающие в них, вроде билетных кассирш. Занимаются и за деньги, и по знакомству. Размечал ли программы Ефим? Не знаю. Может, и размечал: почему же не заработать пятерку или десятку? Одно знаю точно: он сам, как и я, никогда не играл. Верующий лошадник не приемлет тотализатора. Ни Ситников, ни Насибов, выигрывая, не думали о денежных выдачах в кассах тотализатора. Их сердце согревал лишь тот счастливый миг, когда их кони проходили первыми призовой столб. Их лошади, а не они сами. И я так думаю, хотя далеко не всегда прихожу первым. Не осуждайте и не хвалите нас: мы, как буддисты, отдаем сердце одному богу без отца и без сына - коню.
Саблину не хотелось уходить, хотя он и получил ответы на все предполагавшиеся вопросы. Он опять заглянул в то спортивное Зазеркалье, в тот волшебный мир вчерашних Крепышей и Квадратов и нынешних Абсентов и Анилинов, арабских скакунов и чистопородных орловцев, которое он видел в комнате Колоскова и в котором слово "Лошадь" пишется с прописной буквы.
Но и этот допрос мало что дал Саблину. Может быть, ответ надо искать среди неизвестных знакомств Колоскова? Или в оккупированной Одессе? Или ответ связан с человеком, фотография которого найдена в кармане убитого?
* * *
Из больницы Саблин поехал в Дом моделей к художнице Марине Цветковой. У нее он надеялся получить ответ на вопрос: почему фотопортрет физика Максима Каринцева очутился в кармане убитого? Да еще в день убийства и совсем новенький.
- Да, я знаю этого человека. И знаю, что вы уже спрашивали о нем у Зои Фрязиной, - сказала художница.
- Допустим, - согласился Саблин, отметив про себя, что Зоя рассказала подруге о его визите. - И давно его знаете?
- С прошлого лета. Познакомились в Крыму.
- Бываете на бегах?
- Редко. Не увлекаюсь тотализатором.
- А Каринцев играет?
- Иногда. Он слишком занят для таких развлечений.
- А если играет, то по размеченной программе?
- Да. Он отдавал ее кому-то на ипподроме.
- Фрязиной?
- Едва ли. Зоя редко угадывает.
- Может быть, Колоскову?
- В первый раз слышу эту фамилию.
Саблин очень надеялся на этот вопрос, но ответ разочаровал его.
- Тогда скажем иначе. Ефиму? - вновь спросил он.
- Кому?
- Вы слышали это имя? От Каринцева хотя бы.
- Никогда.
- А почему его фотокарточка оказалась в кармане у Колоскова?
- Понятия не имею. Кто этот Ефим Колосков?
- Конюх, - улыбнулся Саблин.
- Так почему же вы, старший инспектор уголовного розыска, идете ко мне, художнице Дома моделей, спрашивать о делах какого-то конюха? Что-то случилось на ипподроме? Допускаю. Но уверяю вас, что ни я, ни доктор технических наук Максим Каринцев не имеем к сему никакого отношения. Может быть, ваш конюх украл эту карточку или нашел ее на трибунах? Так идите на ипподром и задавайте там свои вопросы.
"Значит, Фрязина ничего не рассказала ей ни об убийстве конюха, ни об этой злосчастной карточке, - подумал Саблин. - Интересно, почему? Очень интересно!.."
- Тогда простите, - сказал он художнице. - Я охотно воспользуюсь вашим советом.
Глава четвертая
Человек вошел в будку телефона-автомата, плотно прикрыл за собой тяжелую дверь, бросил в щель двухкопеечную монетку, сверяясь с клочком бумажки, набрал номер.
- Але! - сказал он с хрипотцой, то ли естественной - простыл, то ли с намеренной. - Але! Дом литераторов? Там у вас рядышком дипломат сидеть должен. Американский. Есть такой? Кликните его, будьте ласковы, это с парка звонят, с таксомоторного… - подождал, переминаясь с ноги на ногу. - Але! Это вы? Тут какое дело: все утверждено, деньги выделяют… Ага. Ага… Ждать?.. Ладно, дело привычное, подождем… - повесил трубку, стукнул кулаком по автомату: монетка назад не выскочила, глубоко провалилась. - Дело привычное, - повторил он, ни к кому, впрочем, не обращаясь, вышел из будки, пошлепал растоптанными сандалетами по горячему асфальту.