Она улыбается мне. Подносит к губам широкий бокал с шампанским, и я представляю, как пузырьки скатываются в недра ее тела и там с шелестением лопаются. Прижимаюсь губами к ее губам. Влажные от шампанского, они сладкие, как взрывная конфетка.
Шикарным интерьерам соседнего ресторана она предпочла уютную обстановку своего дома. Быть может, в глубине души она немного стеснялась появиться со мной на людях, не хотела ловить взгляды с соседних столиков, устремленные на араба, заявившегося в ресторан с самой красивой девушкой в округе. Я ее понимаю, хотя мне абсолютно наплевать на их мелочную зависть. Я больше, чем кто-либо, заслужил этот миг. Я поставил на карту все. Каждый раз, когда монетка падала неправильно, я играл вновь. И никогда не переставал верить.
Я выиграл.
Впервые я встретил эту девушку шесть дней назад, в самом неподходящем месте для встречи с феей. В Ипоре.
За эти шесть дней я несколько раз чуть не умер.
Я жив.
За эти шесть дней меня обвинили в убийстве. В нескольких убийствах. В самых гнусных убийствах. Я сам чуть было в это не поверил.
Я невиновен.
Меня преследовали. Судили. Приговорили.
Я свободен.
Увидите, вам тоже будет трудно поверить бредовому рассказу какого-то араба-инвалида. Случившееся чудо покажется вам невероятным. А версия полицейских вполне приемлемой. Вот увидите, вы тоже станете сомневаться. До самого конца.
Вернетесь к началу этого рассказа, перечитаете эти строки и решите, что я сумасшедший, что я заманил вас в западню или что я все выдумал.
Но я ничего не выдумывал. И я не сумасшедший. Никакой западни. Я прошу вас только об одном - верьте мне. До самого конца.
Увидите, все кончится хорошо.
Сегодня у нас 24 февраля 2014 года. Все началось десять дней назад, 14 февраля, в пятницу вечером, когда подростки из клиники терапии Сент-Антуан разъезжаются по домам.
2
Верьте мне до самого конца?
Холодный дождь без всякого предупреждения застучал по крышам трех зданий из красного кирпича, занятых клиникой терапии "Сент-Антуан", что расположена в парижском пригороде Баньоле. Дождь поливал деревья в парке площадью в три гектара и белые статуи щедрых, знаменитых, но забытых дарителей прошлых веков. Неожиданно с десяток фигур зашевелились, словно ливень вдохнул жизнь в гипсовые фигуры. Врачи, медбратья и санитары в белых блузах спешили укрыться от дождя, словно призраки, опасавшиеся замочить свои саваны.
Некоторые нашли пристанище под портиком, другие в двух десятках легковушек, минивэнах и минибусах, припаркованных друг за другом в посыпанной гравием аллее. В незапертые машины набилось столько подростков, что дверцы перестали закрываться.
Каждый вечер в пятницу подростки, не нуждавшиеся в сопровождении, разъезжались по домам, чтобы провести с родными конец недели. А в эту пятницу вдобавок начались двухнедельные зимние каникулы.
Я, как и все, тоже бросился искать укрытие, но сначала втолкнул Грегори в заднюю дверцу "Рено Сценик", бросив под дождем его опустевшее кресло на колесах. Потом, пытаясь отыскать Офели, обежал взглядом три стоявшие впереди машины и скорую, мигалка которой разметывала вокруг себя дождь. И помчался в комнату обслуживающего персонала.
Там царил кавардак, какой обычно бывает после похода на лыжах, когда все начинают вытряхивать содержимое рюкзаков. Среди сотрудников клиники Сент-Антуан преобладают женщины - медицинские сестры, воспитательницы и психотерапевты; сейчас дамы толпились, обнимая закоченевшими пальцами стаканчики с чаем или кофе. Одни даже не посмотрели в мою сторону, другие удостоили меня кивком, самые молодые воспитательницы, Сара и Фанни, улыбнулись мне, а главный психиатр Николь, как обычно, задержалась взглядом на моей негнущейся ноге. Большинство женщин в клинике относились ко мне неплохо: все зависело от возраста, сентиментальности и профессиональной добросовестности. "Матери Терезы" встречались чаще, чем "Мэрилин Монро".
Сразу за мной вошел Жером Пинелли, кретин, заведовавший обслуживающим персоналом. Оглядев всех, кто находился в комнате, он вперился в меня цепким взглядом следователя.
- Они увозят Офели. Полагаю, ты собой гордишься?
- Не слишком.
Я представил себе стоящую во дворе машину скорой помощи и Офели, вопящую, чтобы ее оставили в покое. Несколько секунд я придумывал, что бы такое сказать в свое оправдание или как бы объяснить причины своего поведения, чтобы ко мне перестали цепляться. Я шарил взглядом в поисках поддержки, хотя и был уверен, что вокруг нет никого, кто захотел бы мне помочь. Точно никого. Девушки опустили головы.
- После каникул мы с тобой разберемся, - подвел итог Пинелли.
К списку тех, кто каждый день отравляет нам жизнь, выискивая для себя очередную жертву, к злобным божкам и преподам-садистам надо добавить мелких начальников-фашиков: Жером Пинелли. Пятьдесят три года. Заведующий обслуживающим персоналом. Меньше чем за полгода на его счету уже один адюльтер, две депрессии и три увольнения.
Он встал перед большим - метр на два - плакатом с Монбланом, который я повесил в комнате для персонала. Массив во всей своей протяженности. Монблан, Белая Гора, Проклятая гора. Южная игла, Зуб Великана, Зеленая игла…
- Черт, - ругнулся Пинелли, - наконец-то отдохну от этих дебильных недорослей… Меньше чем через десять часов я уже в Куршевеле…
Он медленно повернулся, словно предлагая женскому персоналу полюбоваться его профилем, и нарочито уставился на мой протез.
- А ты? Поедешь на снежок, Салауи? Это ж клево, а? С твоим карбоновым протезом тебе нужна только одна лыжа!
Он расхохотался. Шуточка скользкая… Персонал не рискнул последовать его примеру. "Мэрилин Монро" тихонько хихикнули, "матери Терезы" молча выразили свое возмущение.
Из кармана Пинелли донеслись первые аккорды сингла "I gotta feeling", не оставив ему времени сгладить впечатление или добавить еще что-нибудь в том же духе. Вытащив мобильник и пробурчав "Ну и бардак", он с достоинством направился к двери.
- После каникул придется отвечать, Салауи. Малышка несовершеннолетняя, я не смогу вечно прикрывать тебя, - произнес он, бросив на меня последний взгляд.
Придурок!
Тут вошел Ибу и демонстративно захлопнул за начальником дверь.
Ибу - мой единственный союзник в этой лавочке. Он работает санитаром, в чьи обязанности входит перетаскивать носилки, натягивать смирительные рубашки и удерживать юных пациентов, когда те начинают убивать друг друга. Иногда он помогает мне в работе: монтировать стойки, переставлять мебель, менять колеса у микроавтобуса. Ибу - настоящий бугай, здоровенный, словно баобаб. Что-то вроде Омара Си. Красавец, приколист, крутой чувак, он умеет помирить всех "Мэрилин" и всех "матерей Терез". Спортивный.
Тоже мне, спортивный… Никто не знает, что, когда он по четвергам бегал со мной пятнадцать километров от парка Ла-Курнев до леса Монморанси, в последнем стремительном рывке я каждый раз обгонял его на полкруга.
Ибу похлопал меня по руке.
- Я слышал, что сказал этот идиот, как он нес чушь по поводу лыж. Но шутки в сторону, Джам, ты едешь на каникулы?
Повернувшись к афише с Монбланом, он сверлил взглядом фото вечных снегов и ледников.
- В Ипор. И это благодаря тебе.
- В Ипор? Вау! А там беговые дорожки есть?
- Это в Нормандии, толстяк. Возле Этрета. Перепад высоты на десяти километрах может доходить до тысячи метров. Но ни снега, ни подъемников…
Присвистнув, Ибу обратился к женской аудитории:
- Наверняка этот скрытник Джамал не сказал вам, что он спортсмен высокого класса! Этот упрямец отказывается соревноваться по паралимпийским дисциплинам и приносить в клинику Сент-Антуан успех, славу и медали. Он вбил себе в голову стать первым одноногим, который пересечет финишную линию ультрамарафона вокруг Монблана.
Я почувствовал, как взгляды всех женщин немедленно устремились на меня. Как и положено заботливому приятелю, Ибу не угомонился:
- Самая тяжелая дистанция в мире. А наш малыш не боится, а?
Девушки переводили взгляд с меня на сине-белый плакат и обратно. Я же устремил свой взор к высоте более трех тысяч метров. Ледник Мер-де-Глас. Валлорсин. Канатная дорога Агюль-дю Миди. Ультрамарафон вокруг Монблана - это сто шестьдесят восемь километров пешеходной тропы, сорок шесть часов пробега… На одной ноге. Способен ли я на такой подвиг? Выложиться полностью, забыть о боли? Медсестры уже сочувствовали, на глаза наворачивались слезы. Мне показалось, что я стал розовым, как поросенок. Я уставился на стену, покрытую грязной белой штукатуркой, словно среди следов плесени и ржавчины, стекавшей с потолка, надеялся обнаружить чьи-то невидимые следы.
- К тому же Джам - холостяк, - продолжал Ибу. - Неужели никто из вас не хочет сопровождать его? Поехать с ним в Ипор, блин!
И он подмигнул мне. Я весь напрягся.
- Давайте, девушки… - не унимался Ибу. - Требуется всего-то одна волонтерка! Неделя, о которой можно только мечтать! Составьте компанию олимпийскому чемпиону и станьте его половинкой.
Спасибо тебе, Ибу. Я внутренне подобрался, словно на тренировке.
- Кроме шуток, девушки. Но потом вы мне его вернете.
3
Забыть о боли?
Вытянувшись на ложе из гальки, у моих ног лежал труп.
Из-под головы медленно текла кровь, словно чья-то невидимая рука вытягивала из-под нее кусок красного шелка, алую волну, которая нашла себе дорогу и по пологому скату заструилась к морю.
Даже мертвая, незнакомка была невероятно хороша. Черные как смоль волосы, накрывшие холодное бледное лицо, напоминали водоросли, прилепившиеся к гладкой скале после очередного отлива. Теперь тело девушки уподобилось обломку скалы, который трудолюбивое море станет обтачивать до тех пор, пока оно не растворится в окружающем пространстве.
Я отвел взгляд от тела и стал изучать известняковую стену. Она высилась прямо передо мной. С тех пор как я обустроился в Ипоре, то есть три дня назад, здешний скалистый берег еще ни разу не казался мне таким величественными. Потоки глины, стекавшие с лужаек, не видные с берега, но угадывавшиеся наверху, сплетались со следами ржавчины, сырости и грязи. Мне казалось, что я стою перед стеной гигантской тюрьмы, созданной богами, чтобы запереть в ней людей. Пытаться убежать оттуда, спрыгнуть сверху означало расстаться с жизнью.
Я посмотрел на часы.
8 часов 28 минут.
Прошло меньше четверти часа, как я вышел из "Сирены" и отправился на ежедневную тренировку. Я вспомнил советы хозяина гостиницы.
Будь осторожен, Джамал, на утесе трава будет скользить.
Потом вспомнил о красном шарфе, зацепившемся за проволоку, об овцах, о бункере… Картины сменяли одна другую. С поразительной навязчивостью. Я снова видел девушку в разорванном платье, стоявшую над краем пропасти, слышал ее последние слова: "Не приближайтесь. Вы не можете понять…", видел безмерное отчаяние, промелькнувшее в ее взгляде, прежде чем она шагнула в пустоту, сжимая в руке кашемировый шарф "Берберри", который я ей бросил.
После стремительного спуска с высокого берега сердце мое все еще колотилось так, словно я мог примчаться на пляж раньше и подхватить ее на руки. Спасти ее.
Смешно.
- Я видел, как она упала, - произнес у меня за спиной низкий голос.
Субъект в коричневой кожаной куртке. Медленно, волоча при ходьбе ноги, он подошел к телу с таким видом, словно этот несчастный случай давно сидит у него в печенках.
- Я слышал, как вы кричали, - продолжил он все тем же усталым голосом. - Я обернулся и увидел, что девушка камнем падает вниз.
На лице его появилось выражение отвращения, видимо, обозначая, что он видел, как тело разбилось, ударившись о каменистый пляж. Он прав: когда девушка прыгнула с обрыва, я закричал, устремив взор в пустое небо. Весь Ипор наверняка это слышал.
- Она не упала, - счел нужным уточнить я. - Она прыгнула.
Субъект промолчал. Интересно, понял ли он суть этого тонкого различия?
- Бедная девочка! - вздохнула подошедшая справа женщина.
Она была третьим свидетелем трагедии. Позднее я узнал, что ее зовут Дениза. Дениза Жубан. Она, как и мужчина в коричневой кожанке, оказалась на пляже раньше меня, метров на сто дальше от места падения. Я мчался, как сумасшедший, и в конце этой спринтерской дистанции прибыл на несколько секунд раньше, чем она. На Денизе были толстые желтые носки, торчавшие из голенищ высоких пластиковых сапог и терявшиеся под подолом светло-коричневого платья и серого плаща. Она прижимала к себе собачку породы ши-тцу, одетую в бежевый свитер с красными полосками, напомнившими мне полосатые одежки персонажей комиксов "Найди Чарли".
- Тише, Арнольд, - прошептала она на ухо песику и вздохнула. - Такая красивая девушка… а вы уверены, что она сама прыгнула вниз?
Ход мысли Денизы мне совершенно не понравился.
Разумеется, она сама прыгнула вниз.
Затем я поймал себя на мысли, что являюсь единственным свидетелем самоубийства. Двое других свидетелей гуляли по берегу, смотрели на море и обернулись, лишь услышав мой крик.
Что же хотела сказать Дениза? Что произошел несчастный случай?
Выражение глубочайшего отчаяния на ангельском лице девушки за миг до ее отчаянного прыжка снова бередило мою память.
- Конечно! - ответил я. - Я говорил с ней, там, наверху, возле бункера. Пытался убедить…
Дениза Жубан испытующе посмотрела на меня, словно моя кожа, мое произношение и моя негнущаяся нога являлись тремя причинами, по которым мне не стоило доверять.
О чем она думала? Что это вовсе не несчастный случай? Что девушку кто-то толкнул?
Я, как дурак, продолжал тянуть шею, пытаясь разглядеть, что там, на вершине утеса. И словно желая оправдаться, сказал:
- Все произошло очень быстро. Я подошел к ней так близко, как мог. Попытался протянуть ей руку. Бросить…
Внезапно слова застряли у меня в горле.
На лежащем в метре от меня теле я внезапно заметил одну деталь. Совершенно невероятную…
Невозможно!
Картины случившейся трагедии завертелись по кругу.
Отчаявшийся взгляд прекрасной самоубийцы.
Шарф "Берберри", трепещущий в моей вытянутой руке.
Пустой горизонт.
Черт! Что-то ускользало от меня.
Я уставился на алый шарф, брошенный возле моих ног…
Наверняка есть какое-то рациональное объяснение…
Было…
- Надо что-то делать!
Я обернулся. Возглас исходил от Денизы. На миг я задался вопросом, обращалась она ко мне или к своей собаке, которую по-прежнему прижимала к груди.
- Она права, - поддержал мужчина в кожаной куртке. - Надо бы вызвать полицию…
У него был прокуренный голос. Помимо потертой куртки на нем была надета шерстяная шапочка бутылочного цвета, под которой он прятал длинные седеющие волосы и красные от холода уши. Я почему-то решил, что он одинок, в разводе и без работы. По крайней мере, у него достаточно неприятностей, чтобы прийти на пляж в такой час, когда здесь никого нет и никто не будет выносить тебе мозг. Неожиданно я вспомнил Ланоэля, депрессивного препода математики, который учил нас в пятом классе в коллеже Жан Вилар и которого вся школа, все три поколения учеников звали Атараксом. Видимо, поэтому про себя я также назвал этого типа Атараксом. Позднее, когда я с ним познакомился, то узнал, что его зовут Кристиан Ле Медеф… Я не знал, что завтра, почти в этот же час, снова увижу его здесь, еще более унылого, и он сообщит мне сведения, сделающие нас сообщниками, одержимыми одной бредовой идеей…
Спрятавшись на груди своей хозяйки, Арнольд громко тявкал.
Вызвать полицию?
По моей правой ладони пробежала дрожь, словно кашемировый шарф невидимой змеей вновь ускользал из нее. Перестав мне подчиняться, глаза уставились на красную ткань. Видимо, мое выражение лица настолько изменилось, что Дениза и Атаракс как-то странно посмотрели на меня.
Или они ждали, что я возьму инициативу в свои руки…
Вызвать полицию?
Наконец я сообразил, что ни у того, ни у другой нет мобильных телефонов. Я достал свой айфон и набрал "17".
- Жандармерия Фекана слушает, - ответил через несколько секунд мужской голос.
Я объяснил, в чем дело. Самоубийство. Место происшествия. Да, девушка мертва, совершенно точно, падение с высоты ста двадцати метров на каменистый пляж. Один свидетель видел, как она прыгнула, двое других видели, как упала и разбилась.
На другом конце все записывали. Потом раздались неразборчивые голоса. Меня попросили еще раз четко повторить название местности и отключились.
Я улыбнулся Денизе и Атараксу.
- Сейчас приедут жандармы. Будут через десять минут.
Они удовлетворенно закивали. Долгое время тишину нарушало только постукивание гальки, перекатываемой морем. С каждой волной Атаракс смотрел на часы. Он нисколько не походил на человека, огорченного смертью лежавшей у его ног девушки, ему было наплевать на ее гибель; так бывает, когда перед вами столкновение нескольких десятков автомобилей создает чудовищную пробку, и вы ловите себя на мысли, что вам совсем не жалко тех бедняг, что оказались жертвами железных коробок, а раздражены вы из-за того, что опаздываете и приехать вовремя нет никакой возможности. Однако Атаракс вряд ли слишком занят, раз слонялся по пляжу с восьми утра…
Внезапно Дениза отпустила Арнольда, и тот, спрыгнув на землю, тотчас спрятался между ног хозяйки, которая схватила меня за руку.
- Куда запропастились эти жандармы? Ладно, дай мне твою толстовку, мой мальчик.
Я не сразу понял, чего она от меня хочет. Чтобы я разделся? Сейчас от силы пять градусов… Властным голосом Дениза повторила:
- Дай мне твою толстовку для джоггинга!
Толстовку для джоггинга? Она так назвала мою флисовую куртку фирмы "North Face", сшитую из ткани по технологии Wind Wall?
Без дальнейших размышлений я подчинился. Склонившись над трупом, Дениза прикрыла моей фиолетовой курточкой лицо и верхнюю часть тела девушки.
Религиозный вопрос? Суеверие? Желание предохранить бедняжку Арнольда от психологической травмы?
Собственно, это не важно, в глубине души я поблагодарил ее за этот жест.
Прежде чем Дениза прикрыла тело импровизированным саваном, я успел в последний раз взглянуть на шарф. В голове безумный голос прокричал:
Как это возможно?
Теперь я не мог думать ни о чем ином. Я вновь перебирал все события сегодняшнего утра, каждую секунду, каждый жест, но не мог найти связного объяснения.
У мертвой девушки, лежавшей на галечном пляже, красный кашемировый шарф "Берберри" был обмотан вокруг шеи.