Он пошевелил мышкой – ее Hotmail выведен на отдельную иконку. Последние мейлы – она просит его прийти, и его короткий ответ. О’кей. Полузнакомым людям так не отвечают. Вполне можно предположить, что у него с Ангелой близкие отношения. Ближе некуда… Он ведь чуть не переселился к ней со своими шмотками.
За окном послышался вой полицейских сирен. Он огляделся – скоро все это будет оцеплено лентами и опечатано. Место преступления. Убийства. Надо бы дождаться патрульных, попытаться объяснить, как и что произошло, но он прекрасно понимал, что никто ему не поверит. Слишком уж хорошо все инсценировано – любая мелочь указывает, что убийца именно он.
Сирены были уже совсем близко, скорее всего, несколько машин.
Он сбежал по лестнице и закрыл чугунную решетку. Три замка, из верхнего торчит ключ. Сама впустила убийцу?
Сирены внезапно, как по команде, замолчали. Возможно, полицейские уже в подъезде.
Трясущимися руками он запер все три замка. Закрыл и входную дверь, повернул вертушку и задвинул засов. Сколько им понадобится, чтобы разрезать решетку и взломать дверь? Четверть часа? Двадцать минут?
Опять взбежал по лестнице и рванулся к стеклянной двери на террасу. Слава богу, открыта. Вылетел на свежий воздух и глубоко вдохнул. Здесь ничем не пахло, исчез этот мерзкий сладковатый запах медленно сворачивающейся крови, подернутой блестящей пленкой, как неумело приготовленный соус. Исчез и запах, который его будет еще долго преследовать: запах смертельного ужаса жертвы перед убийцей.
Пол террасы немного опущен, но если встать на перила, можно попробовать… Он так и сделал: встал на широкие дубовые перила, зацепился за желоб, подтянулся и выбрался на крышу. Чайки постарались – черепица покрыта многолетним слоем помета. Шесть этажей до земли, и скат намного круче, чем ему представлялось. Катц боялся высоты, всю жизнь он боялся высоты, мало того – с возрастом стало хуже. У него сильно закружилась голова.
Закрыл глаза и понял, что не в состоянии сдвинуться с места. Его парализовал страх.
Заставил себя посмотреть. В пяти метрах направо была металлическая лестница к дымовой трубе.
Данни потрогал ногой невысокий, сантиметров семь-восемь, снегозащитный барьер – достаточно ли крепок? Почему-то, когда он лез на крышу, об этом не думал. Раскинул руки и медленно двинулся вперед, не отводя глаз от грязной черепицы. Только не смотреть вниз. Только не смотреть вниз. Осталось три метра. Два. Пути назад нет. Прижался животом к терракотовой волне черепицы и сделал последний шаг.
Судорожно вцепился в ржавую железную лестницу и перевел дыхание. Поднялся наверх. Сел верхом на конек и посмотрел вниз. На противоположной стороне улицы стоят патрульный бело-голубой "сааб" и микроавтобус с затемненными окнами. Группа захвата. Коммандос, как их называют. Уже начали собираться любопытные. Он начал ползком передвигаться по коньку, прижимая ноги к скатам. Метрах в пятнадцати увидел то, что искал: мансардное окно. Крыша над окном была почти горизонтальной. Он спустился на нее, протянул руку и попытался открыть окно. К счастью, не заперто.
Ногами вперед пролез на чердак. А через пять минут вышел через соседний подъезд и пошел прочь, не оглядываясь, но и не прибавляя шаг. Свернул на улицу, где припарковал машину.
Здесь его никто видеть не мог.
* * *
И сколько же у него времени? Час, не больше. Скорее всего, они его вычислят даже быстрее. Такого не должно случиться. И все же случилось.
Головная боль стала невыносимой. В глазах маячили темно-фиолетовые и ярко-желтые пятна, они переливались друг в друга и смешивались, как акварельные краски на мокрой бумаге. В груди странно покалывало, глотка горела. Он свернул на Якобсгатан, нащупывая правой рукой бутылку с водой в бардачке; у него есть привычка возить с собой воду, но в этот раз воды не было. Ущипнул себя за руку, чтобы вернуться к реальности, чтобы почувствовать что-то иное, кроме оглушительной головной боли и отчаяния. Сумерки сгущались, покрытое тучами сизое небо постепенно становилось темно-лиловым. Начали зажигаться фонари. Пошел дождь, но и дождь был странный. Не такой, как всегда. Под дворником, оказывается, бумажка – парковочный штраф, но он заметил ее, только когда включил дворники и бумажку сдуло встречным ветром, – он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как она порхает между идущими сзади машинами.
Внезапно подступило рыдание. Сначала какая-то колика в желудке, потом спазм в горле. Он по-звериному всхлипнул, и глаза наполнились слезами.
Повернул на Васагатан. Знакомый мир воспринимался, как короткие абсурдные телеграммы. Рестораны Happy hour, такси сомнительного происхождения, русские и африканские проститутки. У входа в 7-eleven стоит на полусогнутых какой-то наркоман. Прислонился к витрине, и вид у него такой, будто вот-вот заснет… но это не так. Героин не обладает снотворным действием, то, что со стороны кажется сонливостью, на самом деле предельная сосредоточенность, путешествие в собственном внутреннем мире… ему вдруг очень захотелось вколоть героин, даже холодный пот прошиб, но от одной мысли стало еще страшней: вот уже много лет он не прикасался к наркотикам. Только во сне.
Красный свет на Норра Банторгет. Он заставил себя успокоить дыхание. В зеркало увидел, как бомж переходит улицу с коляской из супермаркета, грозя свободной рукой водителям машин. В коляске, судя по всему, все его имущество. Наркоман у 7-eleven медленно сполз вниз, как растаявший снеговик.
Как он ни старался избавиться от наваждения, перед глазами все время было тело Ангелы. Это даже не убийство. Женщину забили, как корову на бойне, и бросили.
Он попытался хоть как-то объяснить происшедшее, но ничего не вышло.
Каждая мелкая деталь, даже изодранная зубами шея – все указывало на него.
Он переехал по мосту на Кунгсхольмен и двинулся по Флемингсгатан по направлению к Фридхемсплану.
Ну хорошо… а если он расскажет всю правду, расскажет, где был сегодня и что делал, почему они ему не поверят? Вполне можно поверить.
Но он прекрасно знал, что никакой надежды на это нет. Его упекут, и скорее всего, в закрытую психушку.
Он выехал на Дроттнингхольмсвеген. Мозг постепенно заработал, картины и символы начали выстраиваться по законам привычной ему шпионской грамматики. Теперь он знал, что делать. Вернее, знал, с чего начать.
Он припарковал машину в двухстах метрах от дома и пошел пешком. В подъезде темно. И все тихо – ни сирен, ни полицейских машин.
На всякий случай обогнул дом. В окне первого этажа стоит сосед и рассматривает рекламный листок.
Катц не стал возвращаться к подъезду – прошел через подвал и взбежал на второй этаж.
Ноги по-прежнему дрожали, его опять начало тошнить.
За несколько минут он собрал все необходимое: сумка с кое-какой одеждой, карманный фонарик, старый мобильник с зарядным устройством.
Запер за собой дверь и спустился в свой так называемый офис. Не зажигая света, вытащил из ящика молоток, пассатижи и отвертку. Выглянул в окно: на улице по-прежнему спокойно – никаких машин, редкие прохожие. Только сейчас наступила обычная реакция: он мгновенно вспотел и с отвращением почувствовал, как пот из-под мышек стекает по телу.
Открыл сейф, взял один из двух жестких дисков, ноутбук, паспорт и затолкал в сумку. Пять тысяч крон в конверте – в карман куртки. Огляделся в темноте – как будто бы все.
Вышел на улицу и быстро пошел к ближайшей парковке.
Сразу попался на глаза старый серебристо-серый "форд-сьерра". Дрожащими руками всунул отвертку между резиновой прокладкой и боковым стеклом и слегка нажал. Стекло опустилось на три-четыре сантиметра. Все, как раньше. Он вспомнил Йорму Хедлунда. Просунул в щель руки, изо всех сил надавил, опустил стекло, преодолевая сопротивление стеклоподъемника, и поднял шпенек замка.
По тротуару шел мужчина с собакой на поводке. Катц дождался, пока он скроется из виду, и быстро нырнул на водительское место. Сунул отвертку в замок и пристукнул молотком.
Эта модель замка – смех один. Только "сааб-900" еще легче угнать. Палочкой от мороженого можно завести.
Именно так говорил Йорма двадцать пять лет назад, когда угнать машину было для них обычным делом.
Он взялся за баранку и изо всех сил потянул на себя, пока не услышал характерный щелчок – замок руля выскочил из зацепления.
И повернул пассатижами отвертку. Мотор послушно взвыл. Он выжал сцепление и включил скорость.
В этот момент появилась первая патрульная машина. Он видел, как водитель притормозил и вгляделся в номера на "сьерре", прежде чем свернуть на его улицу. Данни ехал не торопясь, ни на километр не превышая скорость. Встретил еще два полицейских патруля – они направлялись туда же. К его дому. Мотор "сьерры" урчал, как сытый кот.
* * *
Вилла Юлина в Бромме. Буквально в паре километров от квартиры Катца, но это был совершенно иной мир. Дела у Capitol Security Group в последние годы шли хорошо. Настолько хорошо, что Юлин оставил ведомственную квартиру Министерства обороны и купил шикарную виллу на триста квадратных метров с видом на Меларен. Участок огражден трехметровой стеной, мало того – Юлин установил ворота с какой-то сверхсовременной системой безопасности.
Катц оставил машину на той стороне улицы, которая была потемней, подошел к калитке и позвонил. Послышался собачий лай. Прошло не меньше минуты, пока Юлин ответил.
– Это Катц. Мне нужна помощь.
Свою историю он рассказывал не меньше часа, и никак не мог унять дрожь в руках, особенно когда описывал картину, увиденную на Шеппаргатан. Рассказал одним духом и замолчал, глядя в окно.
– И что ты собираешься делать? – спокойно спросил Юлин.
– Не знаю.
– Думаю, самое лучшее позвонить в полицию и сказать, что ты тут, у меня. Они приедут, отвезут тебя в отдел и допросят. Расскажешь всю правду. Если хочешь, я поеду с тобой. Могу позвонить адвокату фирмы, он возьмется за твое дело.
– Да, наверное… только попозже. До этого мне надо кое-что разузнать.
– Разузнать? – Юлин покачал головой и горестно пожал плечами.
– Есть свидетель. Паренек. Он видел, кто парковал "лексус" Клингберга. Я хочу его найти.
– Это безумие, – вздохнул Юлин. – Звони в полицию.
– А если все обстоит именно так, как я предполагаю?
– Заговор? Ты все себе навоображал. Это шок. Бывает… Как на Балканах – видишь убитых, целые деревни вырезаны, и что-то с тобой происходит. Что только не лезет в голову…
– Там мой нож.
– Положим, все кухонные ножи выглядят одинаково.
– Поверь мне, инсценировано безукоризненно. Волосы, ДНК, моя одежда. Орудие убийства.
– Послушай… послушай меня внимательно. Они точно установят время убийства, и ты сможешь доказать, что тебя в это время в квартире не было.
– Не было? А откуда ты знаешь, что меня там не было? Мои отпечатки повсюду – на компьютере, на решетке безопасности – у них там она, как в банке… на перилах – везде. В их машине тоже.
Юлин опять вздохнул и встал. Катц внезапно обратил внимание, как тихо в доме.
– Мне надо уходить? Я разбудил детей?
– Детей нет. Пару часов назад уехали с женой в Сконе… почти сразу после нашего разговора. Вернутся через неделю. У нас там старая дачка – знаешь, такой бревенчатый сруб, как у викингов. Приехал бы как-нибудь.
– А что с собакой?
– С овчаркой? Ты разве не слышал, когда пришел? Она в гараже. Совершенно невозможный зверь. Мы отошлем ее обратно в Москву.
Юлин открыл застекленный шкаф, достал два пузатых бокала, налил коньяк и один протянул Катцу. Данни отрицательно помотал головой.
– Не понимаю… Кто бы за этим ни стоял, зачем весь этот спектакль? Куда проще было бы устроить автокатастрофу.
– Мой совет, Катц, – звони в полицию.
– А ты, кстати, узнал, о чем я тебя просил? Помнишь? Насчет похищения его брата?
– Нет, к сожалению… не успел. Ты видишь какую-то связь?
– Клингберг напал на след. Начал увязывать одно с другим… похищение мальчика и странную смерть родителей девять лет спустя. Официально признано самоубийством, но у него были какие-то причины сомневаться. Он либо встречался, либо по телефону… но он был в контакте с человеком, которому известно и то и другое – и обстоятельства похищения, и обстоятельства гибели родителей. Но что-то не склеилось… или его заманили в ловушку.
– Боже мой, Катц… это же домыслы… и довольно дикие домыслы.
– Я ясно чувствую, что это так. Даже уверен.
Он встал и подошел к окну. В заливе темнела вода с редкими дорожками от фонарей, на той стороне в окнах кое-где горел уютный мерцающий свет. Он было успокоился немного, но огромная стеариново-бледная луна наполняла ночь такой тонкой и безысходной печалью, что у него защемило в груди.
– Можешь сделать одолжение? Распечатай фотографию Клингберга из Сети.
Юлин молча кивнул и вышел в соседнюю комнату. Через две минуты послышалось характерное жужжание принтера, и Юлин вернулся со снимком – тем самым, что Катц уже видел на сайте, с ежегодного собрания акционеров.
– Значит, твой старый боевой товарищ… невероятно.
Катц рассеянно кивнул – он попытался ухватить за хвост мелькнувшую мысль, попытался сформулировать, и тут же потерял след. Правильно сказал кто-то из великих: мысль умирает, как только начинает примерять одежды слова.
– Я исчезаю на некоторое время. Пожалуйста, никому не рассказывай, что я у тебя был.
– А если мне понадобится тебя найти?
– Не найдешь, если я сам не захочу.
Часть вторая
Дети совершенно сошли с катушек – после школы в понедельник они всегда немного не в себе, а тут еще провели выходные с Улой и Эрикой. Те занимались своим недавно появившимся на свет младенцем, и до старших детей Улы им дела не было. Арвид и Лиза выпадали из семейного созвездия, и они это чувствовали. Она пыталась объяснить их переживания Уле, но безрезультатно. Не лезь в мою жизнь, сказал он. Вот и все.
Эва никак не могла сообразить, почему все так сложилось. Не она одна в разводе. Скорее всего, это связано с ее рабочим графиком в самом начале. Она тогда была дежурным прокурором и возвращалась домой после дежурств только утром в понедельник. С тех пор так и повелось, хотя уже несколько лет, как она получила нормальную должность в отделе по борьбе с экономическими преступлениями. Попыталась изменить что-то, договориться, чтобы забирать детей в пятницу, как обычно делают разведенные родители, но Ула не захотел. Его все устраивает.
Она услышала детские голоса еще из-за двери. Арвид верещал что-то по поводу пропавшего бакугана – она так и не могла понять, что это за штуки: странные фигурки, которые можно свернуть в шарик. Эти бакуганы, похоже, занимали непостижимое, но в высшей степени важное место в душе пятилетнего мальчика. А Лиза во весь голос пела какую-то детскую песенку и не могла остановиться.
Ула рычал в тамбуре. Видно, они ему порядком надоели – торопился к ее приходу одеть детей и, как только она откроет дверь, поскорее выпроводить. Только не вступать с ней в разговоры. Подтолкнуть детей и захлопнуть за ними дверь – как можно агрессивней.
Подонок. Но дети его любят. Им нужен отец, и она не имеет права лишить их права его видеть.
В подъезде сильно пахло кухонным чадом. Халтурное строительство начала восьмидесятых, но место неплохое – дом воткнут между статными зданиями ар-нуво на Рингвеген. Когда Ула через два месяца после развода съехался с Эрикой, он, естественно, постарался выбрать жилье как можно дальше от их старой квартиры на Санкт-Эриксплане. Крупный специалист по части строить ей козни. Ей иногда казалось, что он строит козни даже во сне.
Эва посмотрела на табличку над почтовой щелью. Вестин. Она оставила себе эту фамилию, потому что девичья раздражала ее еще больше. Невероятно, что они так долго выносили друг друга. И в этом только ее заслуга. Она тщательно скрывала, кто она есть, ей и в самом деле хотелось стать частью его буржуазного существования. Но в конце концов он разглядел что-то за тщательно продуманным фасадом, разглядел ее слабости, с которыми не смог и не захотел мириться.
Она подняла руку, чтобы позвонить, но засомневалась. Голос Эрики – она визгливо крикнула что-то Лизе: заткнись, мол, кончай выть, маленькому надо спать. А почему бы тебе самой не заткнуться, сука? Адвокат… как и Ула. Они познакомились на работе. Роман начался наверняка задолго до того, как Эва с ним развелась.
Критически посмотрела на свое отражение в зеркале на площадке. Не сказать, чтоб приодета… наоборот. Скорее недоодета. Даже не то, что принято называть "для каждого дня". Кроссовки – потертые, но не специально, а от старости. Джинсы. Куртка с капюшоном неопределенно-серого цвета. Ей сорок два, но молодые парни все еще на нее оглядываются. Сама не понимает почему. Что их привлекает? Никогда не считала себя красавицей. И это вовсе не выражение женского комплекса неполноценности – нет, просто ощущение собственной неотразимости не входило в выстроенную ею для себя картину существования.
Лампа дневного света на потолке неожиданно мигнула несколько раз и опять загорелась ровным светом. Она провела рукой по шарфу. Почти забытый жест. Еще с тех времен, когда рубцы были заметны. Эва постоянно прикрывала их шейным платком или шарфиком, пока за дело не взялись пластические хирурги. Теперь рубцов нет, а привычка трогать шею осталась. Память, откуда она взялась в этом мире. И память о тех, теперь уже смутных, но иногда выплывающих постыдными картинками временах. Даже не постыдными, а… в общем, лучше бы их не было. Она никогда и никому не рассказывала о них. Даже Уле. У каждого есть воспоминания, от которых передергивает. Но что было – то было.
Набрала в грудь воздуха и нажала кнопку – и услышала, как дети в восторге завизжали: "Мама!" Дверь открылась, и они вывалились ей навстречу, как два веселых медвежонка. Сначала Лиза, в кожаной курточке, купленной ей на день рождения в позапрошлом году. Куртка давно тесна, но она упорно отказывалась с ней расстаться. И Арвид. Артист, притворяется, что насупился, хотя она прекрасно знает, как он рад ее видеть.
– Привет, мои дорогие.
– Мама, почему так поздно? Уже девятый час!
– Простите, милые, такой трудный день на работе…
– А какого черта ты не позвонила?
Ула, как всегда, в боевой стойке. Его агрессивный тон прозвучал нелепым диссонансом в этой куча-мала теплых детских телец и поцелуев. Но она не даст себя спровоцировать.