– Этот Слезкин – тот еще фрукт, наехал на меня, как танк! Сначала кричит, что у меня бред и выпадение сознания, раз я такую ерунду журналистам рассказываю.
– Так и выразился? – уточнила я.
– Ну примерно, смысл такой был. Я, конечно, понимаю, человек он молодой, едва за тридцать будет, ему все женщины под пятьдесят старухами кажутся.
На самом деле Ираиде было не под пятьдесят, а уж давно за. Сами посудите, если даме нет еще пятидесяти, станет она называть вслух так ненавидимое ею число "пятьдесят"? Но я смолчала, чтобы еще больше не расстраивать Ираиду.
– Потом он переключился на другое. Якобы все, что я тебе сообщила, – секретные сведения, и я, значит, нарушила тайну следствия. Теперь, мол, преступники прочитают газету и поймут, что не удалось выдать смерть Фадеевой за несчастный случай. Они затаятся, и концов в этом деле никогда будет не найти. В этом виноват мой длинный язык, и поэтому за такое даже полагается уголовная ответственность.
– Силен! – восхитилась я.
– Ну ты меня знаешь, – продолжала Ираида, – если меня разозлить…
– Это точно, – согласилась я, нашу Ираиду безнаказанно не обидишь.
Я тогда ему и говорю, что вы, мол, товарищ капитан, что‑нибудь одно мне инкриминируйте. Либо я уже в маразме и чушь всякую несу, тогда на ненормальную старуху можно и внимания не обращать. Либо в статье действительно все логично разложили по полочкам, и есть в моих умозаключениях рациональное зерно. Тогда, конечно, может, и не нужно было в газете все это печатать, чтобы преступники раньше времени не забеспокоились, а только кто меня допрашивал? Кто у меня подписку о неразглашении брал? Никто, говорю, ничего не спросил и ни о чем не предупреждал, так что об уголовной ответственности не может быть и речи.
– Молодец! – с чувством высказалась я. – Одобряю…
– Этот Слезкин аж задохнулся и только было рот открыл, чтобы заорать, как вдруг приходит в комнату начальство. Сам он в штатском, но Слезкин как увидел его, так вытянулся в струнку. Я как поглядела на него, так сразу определила навскидку, что чин не меньше подполковника. Так и оказалось, я потом у секретарши в приемной выяснила.
– У тебя на такие вещи глаз – алмаз, – поддакнула я.
Да, значит, входит он и говорит Слезкину: берите группу и срочно езжайте в квартиру Фадеевой на обыск. А вы, Ираида Сергеевна, пожалуйте ко мне в кабинет для разговора. Приходим в кабинет, он секретарше крикнул, чтобы кофе принесла. Все я ему рассказала: и про воду холодную, и про полотенце, и про тапочки. Он слушает внимательно, вопросы задает, потом и говорит: вам бы, Ираида Сергеевна, оперативником работать. Глаз у вас острый, все сразу замечаете. Мы, говорит, это дело возьмем в работу, потому что, как справедливо заметил журналист этот, Кречет (это он про тебя), все это могут быть звенья одной цепи. А на капитана не обижайтесь – дел много, заняты мы очень, вот он от переутомления и раздражен. Что вы, говорю, Валентин Васильич, я не в претензии, лишь бы справедливость восторжествовала.
Отметив про себя, что Ираида уже называет неизвестного подполковника по имени‑отчеству запросто, я не выдержала и поинтересовалась:
– А подполковник интересный?
– Может произвести впечатление, – уклончиво ответила Ираида и разговора на эту тему не поддержала.
Мамуля со своим милым другом вернулись поздно ночью, когда я крепко спала. Утром на кухне царила благостная тишина, никто не суетился вокруг ненаглядного Петеньки, не покрывал стол красивой скатертью и не демонстрировал фамильное серебро. Я в полном одиночестве позавтракала омлетом из двух яиц – скажу откровенно, только на яичных желтках желтый цвет не вызывает у меня раздражения, – выпила большую чашку кофе с молоком и набрала номер Мишкиного мобильника. Однако, хоть времени и было девять утра, женский голос ответил мне, что абонент временно отключен или находится вне зоны действия. Все ясно: Мишка еще дрыхнет. Интересно, когда он собирается прийти в редакцию? Мне невтерпеж узнать, что он там успел накопать. По домашнему телефону я, однако, звонить постеснялась: все же достаточно рано.
Мамуля выползла на кухню в халате, но уже причесанная и накрашенная. Боится показаться своему Петеньке после сна в естественном виде! Во мне внезапно вспыхнуло раздражение на Петра Ильича. Из‑за него мы с матерью живем как кошка с собакой. Ведь вчера из‑за несчастного шарфика она действительно чуть было не убила меня словарем. А шарфик, видно, Леопольдовна случайно ко мне в шкаф положила…
– Как твои дела? – поинтересовалась мамуля.
– Как сажа бела, – нелюбезно ответила я и отвернулась к окну.
– Петр Ильич видел в газетах твои статьи, – продолжала мамуля, ничуть не смутившись, – сказал, что неплохо написано.
– А я вообще‑то не для Петра Ильича стараюсь, – хамски заметила я, повернувшись и глядя мамуле прямо в глаза.
Если бы она начала меня воспитывать, как обычно, я бы все высказала насчет проходимцев, которые обманом поселяются в дом, а сами похаживают к хозяйкиной близкой подруге. Но мамуля вдруг как‑то потускнела, спрятала глаза и бочком удалилась в ванную. Этот раунд остался за мной, но, честное слово, никакого морального удовлетворения я не получила.
На автобусной остановке я снова набрала номер Мишкиного мобильника и снова получила тот же ответ. Растяпа Мишка, забыл включить телефон!
В редакции меня встретил Кап Капыч, бледный и растерянный.
– Сашенька, ты только не волнуйся, – обратился он ко мне дрожащим голосом.
– Что? – Я никогда не видела Петю таким, и поэтому встревожилась.
– Ты только не переживай… все могло кончиться гораздо хуже…
– Да не тяни ты! – закричала я. – Говори сразу!
– Вот, выпей валерьяночки, – протягивал мне Кап Капыч стаканчик и, когда я решительно отвела его руку, он сказал: – Понимаешь… Мишка… Он вчера ехал на машине…
– Что?! – Мне казалось, что я громко ору, но на самом деле голос сел.
– На перекрестке врезался в грузовую фуру, – печально произнес Кап Капыч, – сейчас в больнице, в реанимации, в тяжелом состоянии…
Он чудом успел подставить стул, иначе я шлепнулась бы прямо на пол – ноги не держали.
– Господи, – бормотала я, – Господи…
Мишка влез в это дело, стал искать доказательства и вот буквально в тот же день попал в аварию!
– Как же это случилось? – тихонько спросила я Кап Капыча. – Ведь Мишка – такой замечательный водитель! У него стаж – пятнадцать лет…
– Тормоза отказали, – Петя пожал плечами. – И с хорошим водителем может случиться…
Я пошла было к своему столу, но вдруг встала, на месте.
– Как – тормоза? Да он вчера мне говорил, что только что тормозные колодки поменял и тормоза отремонтировал! – И оттого, что Петя смотрел на меня с искренней жалостью, я озверела и кинулась на него: – Ты что, не веришь мне? Я точно знаю про колодки. Это его нарочно, нарочно…
– Ну успокойся, милая, – Кап Капыч обнимал меня и гладил по голове, – не нужно так расстраиваться… Все могло быть гораздо хуже… А так – есть еще надежда, что все обойдется…
Уткнувшись в широкую грудь Кап Капыча, я поняла, что следует немедленно взять себя в руки. Если я буду так истерически орать, никто и слушать не станет, подумают, что девица рехнулась.
– Чем это вы тут занимаетесь? – раздалось рядом знакомое шипение. – Другого места не могли найти, чтобы пообжиматься?
Разумеется, это была Гюрза. Никак не отреагировав на ее слова, я оторвалась от Пети и стала надевать куртку.
– Ты отвезешь меня? – обратилась я к нему.
– Разумеется. – Кап Капыч бросился выключать свой компьютер.
– Куда это ты собралась, Петухова? – ледяным тоном вопросила Гюрза.
– В больницу к Котенкину, – ответила я, не глядя, мне было просто не до нее.
– Ты не находишь, что это слишком – решать личные дела в рабочее время? – процедила Гюрза. – У Котенкина, знаешь ли, собственная жена есть, чтобы в больнице сидеть. Как бы вам у изголовья не столкнуться…
Я взглянула на нее с изумлением – как можно говорить такое в данный момент? Но меня опередил Кап Капыч.
– Да пошла ты! – рявкнул он Гюрзе таким басом, что люстра задрожала, принтер на моем столе включился сам собой и начал печатать, а Гюрзу ударной звуковой волной выдуло в кабинет и захлопнуло дверь.
К Мишке нас, разумеется, не пустили. Дали только посмотреть на него в окошко палаты реанимации. Мишка лежал на высокой кровати, такой несчастный и опутанный проводами. Глаза его были закрыты.
"Надежда есть", – коротко ответил врач на все мои причитания и вопросы.
В машине я молчала, собираясь с мыслями, – прикидывала, что скажу Главному. Но перед глазами стояло лицо Мишки Котенкина, и в голову не лезли вообще никакие мысли.
Вернувшись из больницы, я на секунду зашла в свой отдел, достала из стола конверт желтой плотной бумаги и под удивленными взглядами сотрудников решительно направилась на четвертый этаж.
Распахнув дверь приемной, отмела легким движением руки фотомодель, бросившуюся навстречу с истошным криком:
"Александра Юрьевна! Вам не назначено!", и ворвалась в кабинет.
Не обращая ни на что внимания, видя только удивленные глаза главного редактора, я шлепнула ему на стол документы Ахтырского и, последним усилием воли удерживаясь от истерики, бросила:
– Вот. Это нужно немедленно печатать!
Брови Главного полезли наверх. Рядом раздался злобный окрик:
– Петухова, ты что себе позволяешь?
Обернувшись на этот голос, я увидела Гюрзу, которая сидела в кресле сбоку от редакторского стола с лицом, покрытым пятнами нервного румянца. Прибежала жаловаться, стерва, на меня и на Кап Капыча! И почему только Главный ее слушает?
– Постойте, Анфиса Николаевна, – остановил ее Главный нетерпеливым жестом.
Он надел очки и углубился в чтение бумаг. Через секунду подняв на меня глаза, он сказал:
– Это бомба. Как эти документы к вам попали?
– Долгая история.
Если мы не можем объяснить их происхождение, напечатать их очень непросто. Нужны доказательства подлинности этих документов.
– Мы начали проверять объекты по этому списку, – заговорила я, держась из последних сил, – точнее, Котенкин начал их проверять… Ему подстроили катастрофу. Он лежит в реанимации.
Больше говорить я не могла, я разрыдалась.
Главный редактор суетился около меня, срочно вызванная фотомодель принесла минеральную воду и валерьянку. Гюрза сидела в своем кресле, злобная… как гюрза, а я тряслась – от рыданий и не могла взять себя в руки.
– Не расстраивайтесь так, Александра Юрьевна, – пытался успокоить меня Главный, – я звонил в больницу, жизнь Котенкина уже вне опасности.
– Авария подстроена, – сквозь слезы сообщила я, – еще вчера тормоза у него были в полном порядке.
– Вы уверены? – колебался Главный.
– Он сам подтвердит, если… когда очнется.
– Та‑ак, – протянул Главный. – А теперь вытрите слезы и расскажите мне подробно все об этих документах. Хватит плакать, девочка, надобно работать.
Я послушно вытерла слезы и красноречиво поглядела на Гюрзу. Виталий Андреевич перехватил мой взгляд и вполголоса вежливо сообщил Гюрзе, что они с ней закончили разговор, а если будут еще какие‑нибудь вопросы, то решат они их в рабочем порядке. Гюрза нехотя направилась к двери, одарив меня на прощание взглядом Медузы Горгоны.
После ее ухода я незаметно ощупала свои руки и ноги, убедилась, что не окаменела и повернулась к Виталию Андреевичу. Он протягивал мне стакан минералки. Я отхлебнула глоток и поведала ему о смерти директора "Домовенка" Бориса Борисовича Ахтырского, которая произошла прямо у меня на глазах, о том, как мы с Мишкой ездили в морг, чтобы узнать причину смерти, и о том, как неизвестная женщина, представившаяся любовницей Ахтырского, отдала мне конверт с документами.
Рассказывая, я старалась, чтобы Главный не догадался о том, что у меня нет никакого секретного информатора, и что ввязалась я в это дело совершенно случайно.
Выслушав меня, Виталий Андреич надолго задумался. Потом он еще раз просмотрел документы, сделал для себя несколько пометок и сказал мне:
– Относительно смерти Ахтырского – я подключу свои каналы. Узнаем, отчего он умер. Документы производят впечатление подлинных. То, что при проверке этих документов на Котенкина совершили покушение, – это доказательство их подлинности. Будем печатать. Это бомба, настоящая бомба!
Домой в этот вечер я была идти не в состоянии, а развлекаться в компании друзей или одного друга – тем более. Я досидела в редакции до последнего звонка и уныло побрела все же в сторону дома.
Выйдя из метро, я остановилась. Хотелось напиться горячего чая с ватрушкой, и чтобы в ватрушке было много‑много корицы… А потом залечь на диван с какой‑нибудь ерундой или включить телевизор и тоже смотреть ерунду, но только чтобы интересную… Главное – ни о чем не думать.
Сейчас мне кажется, что если бы я сумела взять себя в руки, то уже тогда догадалась бы обо всем, но я предпочитала отодвигать от себя очевидное и прятать голову под крыло, как страус.
Ужасно не хотелось встречаться с Петром Ильичем и с мамулей, и я, как утопающий за соломинку, уцепилась за Ираиду.
Ираида живет в трех остановках от нашего дома, не зря она таскается к нам так часто. С Ираидой можно болтать ни о чем, можно вообще не разговаривать – она не обидится. Вообще она человек очень легкий, видать, за это ее и любят мужчины. Заодно выясню, как там продвигается следствие по делу утопленной соседки.
Я приободрилась и пошла по направлению к Ираидиному дому самым длинным путем.
Но, добравшись до ее дома, я с грустью заметила, что света в Ираидиных окнах нет. Стало быть, Ираида где‑то гуляет. На всякий случай я поднялась на лифте наверх и позвонила в двери. Естественно, никто не открыл.
Я стояла у подъезда, собираясь уже уходить, как вдруг подъехала машина, из нее вышел солидный такой дядечка, с достоинством оглянулся по сторонам и неторопливо открыл дверцу Ираиде. Мужчина был не молод – за полтинник явно перевалило, – но широк в плечах и крепок на вид. Был он в штатском, но, подготовленная Ираидой, я сразу же определила в нем подполковника милиции.
Я подумала, что сегодня мне разговор с Ираидой не светит, и отступила подальше. Впрочем, парочка меня и не заметила. Подполковник взял Ираиду за руку и долго и проникновенно что‑то говорил вполголоса. Ираида засмеялась грудным смехом, потом чмокнула его в щеку и побежала по ступенькам подъезда легко, как девочка, а подполковник сел в машину и уехал, чем немало, надо сказать, меня удивил.
Я догнала резвушку Ираиду только на втором этаже.
– Ну ты и скачешь! Прямо как стрекоза!
– Сашка! – обрадовалась Ираида. – А ты что тут делаешь?
– Зашла вот, – вздохнула я, – да хотела уж уходить, чтобы не мешать. Чего же он не остался?
– Простите, говорит, служба! – рассмеялась Ираида. – Ну в следующий раз останется, куда он денется…
– Он что – разведенный? – подозрительно спросила я.
– А как же! – подтвердила Ираида. – Ты мои правила знаешь…
– Что, он так сразу и сообщил про свое семейное положение? – поддразнила я.
– Ну зачем же, я у секретарши все выяснила…
Действительно, Ираида обладает потрясающей способностью находить общий язык с секретаршами, продавщицами продуктовых магазинов и гостиничными администраторами, такой уж у нее характер.
– Ничего не желай мне, чтобы не сглазить, – попросила Ираида.
– Тебя и захочешь – не сглазишь!
– Слушай, что мы все обо мне. Ты зачем пришла? Случилось что‑нибудь с матерью?
– Почему ты думаешь, что с ней случилось? Может, это со мной? – надулась я.
Хотелось капризничать, и чтобы все вокруг бегали на цыпочках и приносили горячий чай с лимоном и булочки… но я тут же вспомнила несчастного Мишку Котенкина и чуть не прикусила язык от стыда.
– А что с тобой случилось? – Ираида внимательно на меня посмотрела и определила: – Вижу, что дело тут не амурное, а служебное.
– Ираида, тебе бы в милиции работать, людей насквозь видишь!
– Вот и Валентин Васильевич то же самое говорит! – подобрела Ираида. – Кстати, ты знаешь, что случилось‑то? У Алевтины покойной при обыске нашли тайник в подоконнике, а в нем долларов – видимо‑невидимо!
– Да что ты! – ахнула я. – Действительно так много?
– Ну наш Потапыч, что понятым при обыске был, утверждает, что долларов там было – миллион сто тысяч! А Валентин Васильич сказал, что примерно девяносто пять тысяч, ребята считать замучились.
– Но ведь это значит… это значит, что все то, на что я намекала в своей статье… все оказалось правдой! Действительно, откуда у скромной государственной служащей сто тысяч долларов в подоконнике? Да ей же честным трудом за всю жизнь столько не заработать! Это значит, что она действительно участвовала в махинациях с недвижимостью, и за это ее убили!
– Сто тысяч… – вздохнула Ираида. – А если бы ты знала, в каком пальто она ходила… Это просто ужас какой‑то!
– Ну, Ираида, хотела я у тебя спокойно посидеть, а ты сразу огорошила! Не знаю теперь, что и думать.
– А ты поделись со мной, авось помогу, – предложила Ираида. – С чего все началось‑то?
Я только собралась было рассказать ей все порядку, как Петр Ильич с мамулей уговорили меня создать сенсацию, но в это время зазвонил телефон. Ираида долго говорила, потом как раз вскипел чайник, потом мы немного поболтали о тряпках, перекинулись на мужчин, и я вдруг попросила Ираиду замолвить за меня словечко перед ее подполковником, не согласится ли он дать мне полное и эксклюзивное интервью на тему расследования убийства Антонова.
Ираида подумала и обещала поспособствовать ради нашей старой дружбы, на том мы и расстались.
Что началось в редакции на следующее утро после того, как вышла наша газета, – не рассказать. Главный пожалел меня, а вернее, сообразил, что в состоянии ужасного беспокойства за Мишку от меня будет мало проку, он просто опубликовал документы, что дала мне неизвестная Светлана, и сам написал краткий сопроводительный комментарий. После этого хитрый Главный уехал на дачу. Секретарша получила строжайший приказ никому не давать номер его дачного телефона, даже если в редакции будет пожар, а в городе – наводнение.
С самого утра звонков было мало, видно, чиновники и начальство КУГИ так рано газет не читали. А уж потом, когда референты принесли им газетные материалы с отмеченными красным местами, где нужно читать, те схватились за голову.
Сначала на звонки отвечал заместитель Главного, потом ему это надоело, и он уехал в типографию. Начальник отдела новостей тоже куда‑то смылся, и секретарша стала переключать звонки на нашу Гюрзу.
Вот когда на нашей улице настал праздник! Дверь в кабинет была открыта, и мы с Кап Капычем имели удовольствие слышать, как Гюрза оправдывалась по телефону. Голос у нее напоминал шипение полузадушенной кобры, правда, я никогда не слышала, какие звуки издает кобра перед смертью.
Перехватив мой злорадный взгляд, Гюрза тут же отомстила: сдала меня неизвестному абоненту с потрохами, то есть сообщила, что Александр Кречетов – это псевдоним молодой журналистки Александры Петуховой.
– Слушай, за что она меня так ненавидит? – задала я Кап Капычу риторический вопрос.
Но ответ, как ни странно, получила:
– За то, что тебя все любят, а ее ненавидят, за то, что ты можешь отлично писать, а она – нет!