– Слушай, Верстовский, а ты действительно отношение к Вяземским имеешь? Князьям? – он схватил меня за рукав. – Или так, приврал для красного словца?
– Бабушка рассказывала по секрету, что наш род ведётся от князя Петра Андреевича Вяземского.
– Ого. Так по знатности меня догнал? – присвистнул Верхоланцев, и ехидно проворчал, заметив мой недоуменный взгляд: – Дурак, ты, хоть и Вяземский, о великих режиссёрах надо все знать. Как же ты у меня снимаешься, а ни хрена не знаешь, кто я такой. Один мой предок был действительный статский советник. А второй – великий художник Поленов. Покопайся в Интернете. А то выпорю, – погрозил он мне пальцем. Он вдруг расхохотался, о чем-то вспомнив, и добавил: – Здорово, ты нашу "тётю Розу" подцепил, с ним чуть удар не случился.
Я изумлённо воззрился на главрежа, решив, что тот свихнулся на почве чрезмерной дозы спиртного.
– У Розенштейна прозвище такое, за глаза, "тётя Роза", он же в Одессе родился, как в этой песне, – объяснил Верхоланцев. – Скупая, жадная сволочь, – лицо исказилось гримасой отвращения.
– Я не знал об этом, просто решил в тему исполнить.
– Да ладно, не оправдывайся. А как ты понял, что Вахид инсценировку устроил?
– Увидел лексус на понтоне, а потом присмотрелся, винтовки – бутафорские.
– Молодец, умный парень. И внимательный. Впрочем, ты ж репортёр, тебе и карты в руки. Хороший у тебя материал будет теперь для твоего журнала. Светские вечеринки, сплетни. Приврёшь, как это бывает. Только мой совет, лучше молчи обо всем. Так тебе спокойней будет.
– Я не пишу о развлечениях бомонда и сплетнях. Меня интересуют другие вещи, – холодно объяснил я.
– Да, я вспомнил, ты же о призраках и ведьмах пишешь. Я хотел об этом фильм снять. О призраках Тьмы, но потом передумал, хотя уже сценарий написали, костюмы начали шить.
– Почему не стали?
– Посоветовался кое с кем и решил не тревожить эту нечисть. Знаешь, лучше не трогать её, чтобы она тебя не трогала. Да, предупредить тебя хотел, лучше с ментами дело не затевай. По поводу нападения на тебя. Никого не найдут, только больше врагов приобретёшь.
– Я и не собирался даже.
– Ну и молодец!
– Если убийц Северцева не нашли, то уж для такой мелкой сошки, как я, тем более никто пальцем не пошевельнёт, – проговорил я, изучая выражение лица Верхоланцева.
Главреж напрягся, с лица сползла дурашливая пьяная ухмылка.
– Значит, врёшь, что только привидениями интересуешься, – пробурчал он. – Ну, рассказывай, что узнал об этом деле.
– Ну, во-первых, Северцеву перед смертью являлся призрак, которого он ужасно боялся. Из-за этого проигрывать стал больше. Во-вторых, он – мой троюродный брат. Его дед и мой были братьями. Только я об этом понятия не имел. Узнал случайно.
– Ясно, значит, кровная месть, – с иронией проронил Верхоланцев. – Ну и кого ты подозреваешь? Давай-давай, колись. Ведь что-то откопал? Молчишь? Понятно. Меня, надо понимать, подозреваешь?
– Нет.
– Врёшь! – воскликнул он весело. – Да, если бы я всех хахалей моей супруги убивал, знаешь, сколько на мне трупов висело? Не было у них ничего. Это я точно знаю. В отличие от тебя, – добавил он хитро. – Чего испугался? Ты думаешь, я слепой? Но я сам разрешил.
Я нахмурился и попытался рассмотреть выражение его лица в свете тусклых фонариков, висевших над палубой.
– В общем, что я тебе скажу, – заговорщицки проговорил Верхоланцев, дыша перегаром мне в лицо. – Только ты не обижайся. Ты для Миланы знаешь где? Между этими стриптизёрами, которых Беня подарил, и её шофёром. У неё интерес к тебе имеется. Она ребёнка хочет. Вот выбрала тебя. Молодого парня, здорового. Ты вроде не наркоман, не пьяница.
– А чего ж тогда она от стриптизёра не родит? Он поздоровее меня будет, – возразил я, ощущая уязвлённым до глубины души.
– Ну, ты даёшь. Она же не хочет такого дебила, как эти качки. Ей нужно, чтобы умный был. Не идиот какой-нибудь.
– Почему она решила, что я – умный? – хмуро бросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал от обиды.
– Читала твои статьи, когда мы хотели кино снимать об ангелах Тьмы. Очень ей нравился твой стиль. Вначале, когда ты на неё запал, она не хотела с тобой сближаться. Но потом уяснила, именно такой, как ты ей нужен. Для этого дела. Мы с ней серьёзно поговорили, и я согласился. Пойми, Олежек, видит она в тебе только одно место. Не обижайся, но не рассчитывай на большее.
Я чуть не спросил, почему этого места она не видит в собственном муже, но Верхоланцев, похоже, уловил ход моих мыслей.
– У меня сейчас только внуки получаются. Да, ладно, Олег, не огорчайся ты так, – добавил он уже веселее. – Все бабы – стервы. Пойми это и прими, как должное. Может, я ещё тебе позавидую, что ты не женат. Да, кстати, документы на тебя уже в Москву ушли. Получишь скоро орден Мужества!
– Не надо, – буркнул я.
Но он уже не слышал меня, похлопав дружески по плечу, медленно поплёлся по проходу. Я навис над ограждением, безумно захотелось привязать себе что-нибудь тяжёлое на шею и спрыгнуть в воду. Я её спасал! Она, сука, рассматривает меня, как быка-производителя! Но зачем Верхоланцев все это рассказал? Чувствует себя униженным перед всеми этими "тётями Розами", Бенями, Вахидами. Талантливый человек зависит от выбившихся из грязи в князи новых купцов, подсуетившихся и укравших в нужный момент цистерну с мазутом. Ему хочется, чтобы кто-то также страдал от унижения, как он сам. Если бы знал, что Милана использует меня в таком качестве, стал бы спасать её? Да. Стал ли я меньше любить её? Нет. Но на душе скребли кошки.
Я вернулся в салон, нашёл пару бутылок крепкого спиртного, и решил уйти в свою разгромленную каюту, напиться до зелёных чертей. Если на меня, нарезавшегося в дымину, опять нападёт какой-нибудь бандюган, будет уже все равно. Я спустился вниз и заблудился. Совершенно вылетело из головы, где находилась моя каюта, не мог даже вспомнить, на какой палубе она была. Как баран начал блуждать по лестницам, подниматься, спускаться, и вдруг отчётливо услышал знакомый голос.
– Давид, я разочарован. Если дело пойдёт так дальше, я вытаскиваю свои бабки, и ты остаёшься с носом.
– Беня, уверяю тебя, я нашёл потрясающую кандидатуру. Молодой, смазливый пацан. Здоровый, сильный. И это не будет стоить тебе ни гроша, – удивительно заискивающим тоном проговорил "тётя Роза".
– Давид, ты говорил это и в прошлый раз, – послышался голос с сильным кавказским акцентом. – Если ты нас обманешь, пеняй на себя. Будешь с ментами разбираться сам.
– Вахид, тебе-то меньше всего надо опасаться, твоих хрустов кот наплакал.
– Вот только нэ надо так говорить, дарагой. И нэ надо делить – меньше, больше. Я рискую больше Бени, ты это должен помнить.
Глава 12
– А на казни вчера присутствовал?
– Конечно! Сделал такие снимки, закачаешься! Мой редактор сказал, несколько подобных репортажей, он простит половину моего долга! – воскликнул я.
– Тебе надо меньше за бабами ухлестывать, и не торчать в казино, тогда не будешь создавать долги, – пробурчал мой собеседник.
– Алекс, ну ты ворчишь, как старая перечница? Бабы, казино. А чем другим заняться в этом занюханном местечке? Скоро горожане совсем перестанут читать, а для подтирания задницы наша газетёнка слишком дорогая. Я же не ною по этому поводу.
Мы сидели в маленьком уютном баре и мирно беседовали. Звучала приятная музыка, вызывавшая сильный приступ ностальгии, что-то блюзовое, тридцатых-сороковых годов прошлого века. К нам подошла миниатюрная брюнетка в очень коротком красном платье. Круглое личико с кричащим вульгарным макияжем обрамляли жёстко завитые локоны, обесцвеченные перекисью.
– Молодой человек, не угостите даму сигареткой, – проронила она манерно, сделав попытку приземлиться рядом.
Я галантно вытащил пачку сигарет и зажигалку, но Алекс грубо спихнув деваху с табурета, злобно прошипел:
– Пошла вон, сука. Чтобы я тебя не видел здесь.
Особа лишь хмыкнула и направилась к выходу из бара, покачивая широкими бёдрами, которые еле-еле прикрывала короткая юбчонка.
– Ты чего, Алекс, ничего бабёнка, – с деланным огорчением произнёс я.
– Крис, я предупреждал, чтобы ты портовыми шлюхами не пользовался. Хочешь, предоставлю нормальный товар.
Я вздрогнул от резкого воя сирены, но не растерялся, поскольку знал отлично, что делать. Резво перемахнув через прилавок бара, вытащил припрятанный заранее дробовик. Мой собеседник оказался рядом и тоже схватил в руки оружие – оптическую винтовку. Через пару минут в бар ворвалось несколько чумазых мужиков в грязных, порванных костюмах с иссиня-красными лицами, искажёнными безумием. Они громко вопили, размахивая гаечными ключами и обрезками труб. Быстро перезаряжая дробовик, я выскакивал из укрытия, делал пару выстрелов и вновь прятался. Одного из уродов я подпустил совсем близко, выпрямился и съездил ему прикладом по морде, он закачался и рухнул вниз, как мешок с картошкой. Спустя четверть часа поток нападавших иссяк, а весь пол был завален трупами. Условными, конечно. Я знал, что пулевое отверстие образуется так называемыми "закладками", которые делают пиротехники для имитации взрыва при попадании.
Когда мы вылезли из-под прилавка, Алекс махнул рукой и его персонал начал оттаскивать "трупы" в служебное помещение.
Вновь уселись за столик и продолжили разговор, как ни в чем, ни бывало.
– Да, казнь, это круто, – проговорил я с довольной улыбкой. – Впрочем, для этих ублюдков я не стал бы тратить верёвку, можно всех забесплатно топить в океане.
– Смотри, как бы ты сам не оказался на их месте, – проворчал Алекс.
– Господи, ну я-то тут при чем? Я – добропорядочный гражданин, ничего не нарушаю, контрабандой не торгую. Убиваю только при самообороне.
– Они тоже были добропорядочными, пока не попали в руки копов, – угрюмо пробурчал Алекс. – И те показания не выбили.
Я сделал вид, что задумался. Весь диалог мы придумали экспромтом, поскольку могли импровизировать, как нашей душе угодно, но в рамках сюжета. Я изображал прожжённого репортёра, он – владельца маленького бара. Я получал удовольствие от того, что находился в этом странном месте. Меня, наконец, пустили в святая святых – павильоны, которые всегда были закрыты металлическими щитами.
Утром позвонил Лифшиц и быстро проговорил:
– Олег, в твоём контракте прописано участие в съёмках, помимо фильма с Дмитрием Сергеевичем. Ты не имеешь права отказываться.
Он решил, что я буду возражать! Идиот! Я ждал этого приглашения с нетерпением. Можно сказать, жаждал принять участие в той работе, о которой всё время говорил Розенштейн. За мной как обычно пригнали синий фургончик, привезли в таинственный павильон. Лифшиц встретил меня, завёл в комнатку.
– Олег, эти съёмки проходят в режиме реального времени.
– Реалити-шоу, – резюмировал я со знанием дела.
– Да. Тебе ничего особенного делать не придётся, будешь себя как обычно. Выбери персонажа по вкусу.
Он подал тонкую папку, в которой лежало несколько листков с коротким описанием каждого персонажа – жителя некоего города. Ничтоже сумняшеся, я выбрал репортёра по имени Кристофер Стэнли. Мне выдали пару старомодных костюмов и допотопную фотокамеру, похожую на ту, которую дед привёз с фронта, в память о его погибшем друге, военном корреспонденте. Эта камера Contax III делала вполне приличные снимки, на плёнку, в ней стоял хороший объектив, которому позавидовали бы и современные зеркалки. И я сумел ощутить себя настоящим репортёром, вспомнив с ноющей в сердце болью о том, как дед обучал меня "стрельбе по мишеням" с помощью подобной камеры. Он сам неплохо фотографировал. Долгими ночами мы проявляли плёнки, печатали фотографии при красном свете. Незабываемое время.
– Олег, ты должен вести себя так, словно давно живёшь в этом городе, – начал объяснять задачу Лифшиц. – Если начнёшь ошибаться, оговариваться, не страшно. Съёмки будут продолжаться пару часов. Иногда будут связаны с определённым риском. Не бойся, опасности для жизни никакой. Все предусмотрено.
"Определённый риск" был связан исключительно с нападением так называемых мутантов. В какой бы части "города" я не находился, перед их появлением срабатывала сигнализация – громкая сирена или светильники, встроенные в стены, начинали загораться и гаснуть ярко-красным светом. "Город" состоял из нескольких уровней, на которых находились магазинчики, жилые помещения, театр, парк, казино. Они сообщались между собой лифтами, похожими на батисферы. Когда я впервые вошёл в павильон, дух захватило от великолепия, раскинувшегося за огромными окнами – поднимающиеся со дна океана высокие башни. Все выглядело удивительно реалистичным: длинные ленты водорослей, ярко-оранжевые кораллы и стайки переливающихся серебром рыбок, быстро сновавших перед толстым стеклом. Я познакомился с некоторыми актёрами, в том числе с Владом Самариным, который изображал владельца бара, и по совместительству лидером повстанческой группировки, Алекса Робинсона.
– Ну ладно, – сказал я. – Пойду, меня редактор ждёт.
Это был условный знак окончания моей работы. Я вышел из бара, свернул к незаметной двери, за которой начинался коридор в служебное помещение, переоделся в гардеробной и пошёл искать Лифшица.
– А, Олег, уже закончили, – услышал я голос второго режиссёра. – Идемте, сейчас будет снимать сцену с Миланой.
Сразу испортилось настроение. Я не знал, как вести себя с Миланой. Сделать вид, что ничего не знаю, принимать её знаки внимания, как обычно. Или сразу расставить все точки над ё, выяснить отношения и разорвать эту связь навсегда? Я уговаривал себя до тех пор, пока Лифшиц вёл меня по коридору. Но как только я вошёл, увидел Милану, все приготовленные заранее слова вылетели из головы. А циничные откровения Верхоланцева перестали казаться ужасными. Милана улыбнулась, очаровав ямочками на нежных щёчках, тёплая волна залила душу, и я решил отложить неприятный разговор.
– Олег, как я рада видеть тебя! – она протянула ко мне руки. – Нам с тобой предстоит очень тяжёлая работа, – добавила она, лукаво подмигнув.
– Кирпичи таскать? – предположил я, целуя ей пальчики.
– Да, что-то в этом роде. Эротическая сцена, – она махнула ручкой в сторону огромной кровати в стиле Людовика XIV, стоявшей у стены на паласе с выцветшим восточным орнаментом.
Я присвистнул от удивления, медленно подошёл ближе, обошёл вокруг. Такую мебель я видел только в музее – широкая кровать со спинками резного дерева, отделанного позолотой, и огромным живописным полотном в изголовье. Рядом суетились техники, проверяя камеру, освещение. Кирилл, поднимая длинные ноги, как цапля, медленно обходил комнату по периметру, осматривая закреплённые осветительные приборы. Стало неуютно, на глазах целой кучи людей мы будем изображать любовь?
– Что такой растерянный, Верстовский? – услышал я громогласный окрик Верхоланцева.
Главреж стоял в центре, с чуть заметной усмешкой изучая меня.
– Не растерянный, а задумчивый, – огрызнулся я.
– Ладно, не волнуйся, на съёмке только я присутствовать буду, да Кирилл. А мы и не такое видели.
Верхоланцев начал что-то объяснять Милане, она внимательно следила за его жестами, изредка кивала. А я сел на кровать, раскрыл сценарий, начал перечитывать реплики, пытаясь унять волнение.
– Верстовский, хватит в сценарий пялиться. Дуй сюда, будем обсуждать, – скомандовал главреж, и деловито продолжил, когда я оказался рядом: – Значит так, втаскиваешь Милану в комнату, кидаешь на кровать, срываешь верх платья и целуешь. Она сопротивляется какое-то время, потом ослабевает и отдаётся. Понял?
– Понял, – мрачно буркнул я.
Почему Верхоланцев пытается меня унизить при Милане, выставить идиотом? Милана забросила руки за голову, несколько раз пригладила волосы – жест, выдававший в ней сильное волнение.
– Лиля, метки нанесла? – спросил Верхоланцев. – Отлично. Ну, попробуем.
Милана сопротивлялась, колотя по моим плечам маленькими кулачками очень реалистично, так, что пришлось собрать все силы, чтобы справиться с ней.
– Я тебя ненавижу, – рычала она. – Не можешь понять, что между нами все кончено. Ненавижу!
Я бросил её на кровать, навис сверху, и сделал вид, что разрываю на ней платье.
– Стоп! – услышал я окрик Верхоланцева. – Верстовский, мало каши ел? Что ты, как нюня какая-то. Мощней, сильней надо. Ты же любишь эту женщину, хочешь её, а ведёшь себя, как мокрица. Смотри, – он начал показывать. – Ведёшь вот так, кидаешь. Все надо делать быстро и динамично. А ты на ходу спишь.
Он специально меня злит или ревнует? Вторая репетиция прошла успешней, хотя я чётко ощущал, что на моих плечах останутся синяки.
– Ладно, – снисходительно проговорил Верхоланцев после шестой попытки. – Гримируйтесь и переодевайтесь. Все снимаем моментально. Дел по горло. Возимся с одним кадром, – проворчал он.
Я вышел в коридор, направился к гардеробной, навстречу шествовал Мельгунов со своей свитой – телохранители и "приятель". Они проследовали мимо, один из амбалов грубо оттолкнул меня к стене, чтобы освободить дорогу. Мельгунов обернулся, мёртвые глаза акулы на мгновение ожили, он криво усмехнулся. Я лишь покачал головой и направился в гардеробную. Переодевшись, подошёл к гримёрной.
Комнатка мамы Гали, как всегда кишела народом. Я сел в кресло, краем уха прислушался к разговору. Виссарион Германович, тощий старичок с аристократичной осанкой, рассказывал очередную байку из его бурной жизни.
– И вот должны мы, наконец, приступить к съёмкам финала – казнь, значит, народовольцев, – с удовольствием смакуя слова, проговорил он. – Их у Павловского дворца в Гатчине повесили. Приехали мы туда, чтобы, значит, виселицу-то построить, и в строительный трест наведались. А нам там говорят: нету плотников, ни одного, все занятые. Как так – нету? Мы туда-сюда. Нам и посоветовали – обратитесь, мол, в милицию, ну чтобы нарушителей, которые по 15 суток сидят, прислали. Авось там плотники будут. Прислали нам группу, и действительно свезло нам, оказался там плотник, хоть один, но все-таки. Остальные на подмогу. И начали мы эту виселицу строить. Дело-то нехитрое, а народ интересуется. Ходют-ходют вокруг, обсуждают, мол, кого это вешать будут.
А тут, как на грех, в Питере-то процесс шёл по делу расхитителей народного добра, значит. И все решили, что это их вешать будут, и даже знатоки день казни называли. Забыли, что у нас никого не вешают-то, – захихикал он. – Построили мы с грехом пополам виселицу. И начали снимать. А в Павловском дворце какое-то учреждение было. Так все эти работники, побросали дела и кинулись, значит, смотреть на съёмку. Интересно же. Режиссёр схватил мегафон и кричит: "Товарищи дорогие, отойдите, пожалуйста, от окон, мы снимаем казнь народовольцев, которая происходила в девятнадцатом веке! Тогда в Гатчине только царь с семьёй находился!" Не слышат! Рванули мы в эту контору, вместе с режиссёром, оператором. Умоляли, упрашивали, грозили, чтобы люди, значит, от окон-то отлипли. Вроде сделали все, я говорю режиссёру нашему:
– Снимайте!
А он махнул рукой и мрачно так бросает:
– Да вон там кто-то в окне торчит.
Бросились мы на последний этаж, а там на самой верхотуре какая-то деваха курносая, поставила стул на стол, в окно вылезла и смотрит, как в театре. Пришлось её вместе со стулом снимать со стола.