Кузьма от цинги чудом спасся. Пил мочу свою, как научили его фартовые, пережившие на Колыме не одну ходку. Они помогли ему дожить до воли. "А для чего? Кому я в радость? Ведь ни кола, ни двора! Никто не ждет! Зачем я выживаю?" - не раз давался диву Огрызок.
- Вот и теперь… Стопорилу кто-то грохнул. А уж как мечтал об Одессе, - подскочил Огрызок, услышав какую-то возню за землянкой. Кузьма держал дверь на крючке и выглянул в оконце. В кромешной темноте увидел сверкнувшие глаза волка. Тот, почувствовав близость человека, отскочил от землянки. Ждал или караулил кого-то в глухой ночи…
ГЛАВА 4
Кузьма знал: волки обычно не подходят к человеческому жилью по осени, когда могут нагнать добычу. Лишь по жестоким холодам, доведенные до отчаянья голодом, стаи забывают об осторожности. Но и тогда не решаются объявляться столь явно. Обкладывают в кольцо лишь старого или больного человека или зверя, которому на земле мало осталось жить. Звери особо остро чувствуют запах близкой смерти и убирают слабого. "Видно, недолго дышать осталось, коль зверюги пасти начали", - дрогнул Кузьма сердцем и выглянул в оконце.
Волчьих глаз он не увидел. Зато услышал какое-то странное шуршание. Словно за стенами землянки решил поселиться по соседству кто-то из обитателей Колымы и усердно роет себе берлогу или логово. Кузьма затаил дыханье, прислушался. Но нет, наверное, показалось. В отвале ни звука. Глухая, черная тишина, как в могиле, наваливалась на землянку. И Огрызок вспомнил разговор со следователем перед самым отъездом сюда.
- Помните, Кузьма, убийца тот не заявится к вам сразу - в первые дни. Он подождет, пока наберете золота. С пустыми руками вы ему не нужны. Это подтвердили два прежних случая. Кстати, не исключено, что вы его знаете, может, вместе отбывали срок в зоне.
- А чего ж овчарок на след не пустите? - удивился Кузьма.
- Сколько раз пытались! Бесполезно! Хитер, как бестия.
- Сами следы видели?
- Нет! На месте убийства полнейшая имитация нападений волчьих стай. И мы бы поверили безоговорочно. Но… А куда делось золото? Его не оказалось. Кстати, не осталось даже тех банок с вареньем. Все до единой будто сквозь землю провалились.
- Да, зверью рыжуха без понта, это - верняк.
У них покуда ни "малин", ни общака не водится, - усмехнулся Огрызок.
- Получается, что кто-то за вами постоянно следил. И знал все. Даже о заначках, - насторожился следователь.
Кузьма задумался. И спросил напрямую:
- А из зон не линял какой-нибудь мокрушник? Иль на волю кто из них вышел?
- В бегах на сегодня шестеро преступников числятся. Четверо, по всем подсчетам, не смогли бы добраться сюда. Далековато. А вот двое - вполне реально…
- Кто они?
- Один по кличке Красавчик. Вор в законе. Из той зоны, где вы отбывали срок. Второй, Баркас, тоже вор в законе, но стал им уже в зоне. О Красавчике дошли сведения, что он задержан. Его не сегодня-завтра доставят из Хабаровска. Он ли это - увидим. А вот Баркас нигде не обнаружен. По отзывам администрации - свирепый человек, на все способный. И на убийство.
- Если он в законе, то уже не мокрушник. Это честным ворам - западло. Они фартовые! Стремачить не станут никого. И ожмурять за навар не будут. Зачем засвечивать самого себя? Да и грех на душу взять не захотят…
- О чем вы, Кузьма? Да если б фартовые боялись греха, в зонах не творился бы беспредел! Нынешние законники - не те, что раньше! О каком грехе и чести? Они ничего не признают! И убивают, и насилуют, и фискалят!
- Ну уж, кончай трандеть! - подскочил Огрызок, вспыхнув от возмущения.
- Думайте, где находитесь! А врать мне ни к чему! Одно общее дело делаем! Я не настраиваю вас специально. Но у меня масса подтверждений сказанному. Не приведись вам убедиться в том. Но и тем более помочь должны, чтобы не позорили свои ж "малины" и законы. Да и тех, оставшихся могикан, не порочили. Кстати, тот самый Баркас в зоне педерастией увлекался. Имел подружек среди обиженников.
- Ну и что? А кто пидермонов миновал, просидев в ходке годы? Это не западло! - вступился Кузьма за законника.
- Он у пахана подружку увел. За это поножовщина началась. И если бы не сбежал, прирезали б его законники.
- Обычное дело! Такое чуть не каждую неделю случалось в бараке. Обиженников на всех не хватает. Вот и махаются из-за каждой жопы. Она на воле - говно, а в зоне - кайф, - отмахнулся Огрызок.
Вернувшись на отвал, Кузьма бегло оглядел место, где еще совсем недавно жил в палатке вместе с Генькой.
Заметил, что с елки исчезла веревка, которой Огрызок привязывался в стволу.
"Кто ее снял? Уж конечно не одессит. Возможно следователь, а может…" По совести признаться, Кузьма не верил в убийство приемщика и стопорилы. Считал эту версию следователя бредовой фантазией трусливого человека. И был больше чем уверен, что обоих разорвали волки, и все тут. А золото взяли те, кто первыми обнаружили человечьи останки. Не захотелось им возвращать рыжуху, вот и подкинули темнуху. Не зря ж Кузьма спросил у следователя:
- А если ко мне никто не возникнет, отпустите на волю или в зону кинете?
- Вы свое выполните. И через три недели расстанемся навсегда, - пообещал тот твердо.
Огрызок уже ложился спать, когда вновь услышал какой-то шорох. Словно кто-то делал подкоп в землянку Кузьмы, рассчитывал погреться на халяву. Но через минуту все стихло, угомонилось, замерло.
Кузьма спал чутко. Слышал всякий звук и шорох снаружи, каждый голос. Вот лиса мышкует на отвале. А это - целая стая волков за зайцем гонится. Настигла. Косой от их зубов человечьим дитем кричит - отпугивает. Но от стаи любой крик - не защита. Сожрали вместе с костями, не оставив ни шерстинки, ни голоса.
Зима скоро… Роет в отвале нору огневка. Торопится. Скоро белые мухи полетят. Скует землю холодом, тогда уж не вырыть нору. А без нее в стужу попробуй выжить.
Там, подальше от отвалов, в сотне метров олений вожак отбивается от вожака волчьей стаи. Табун защищает. Каждую важенку. Волки не могут подступиться. Табун в кольцо сомкнулся - рога выставил. А вожаки меж
собой силами меряются. То волк взвоет, то вожак табуна хоркает сердито. Знать, задел клыками серый рогатого.
Совсем рядом синичка сонно вскрикнула. Кто ее потревожил?
Птица эта осторожная. Ее ни звери, ни птахи не обижают. Видно, жалеют за малый рост, неприметную окраску и слабый голос - нежный, грустный, лишь иногда озорной.
"Кто вспугнул? Человек? Лишь его боится эта птаха. Иные ей не страшны", - прислушивался Кузьма, подойдя к оконцу. Но ни шагов, ни дыхания человека не различил в ночи.
Огрызок до утра несколько раз вскакивал с топчана. Слушал ночь. Но она минула спокойно.
Огрызок сам себе не хотел сознаваться, что боится умирать от руки убийцы, как сам считал, придуманного следователем. Но подсознание не хотело подчиняться голосу разума, и вздрагивал он от каждого шороха и шелеста. Утром Кузьма проснулся поздно, с тяжелой, словно с похмелья, головой. Вскрыв банку тушенки, проглотил ее не разогрев. Решил сначала обойти то место, где, по словам следователя, был убит одессит Генька. "Посмотрю сам, как накрылся стопорило. Небось, файнее допру, кто его замокрил. Иначе пахать на отвале замучаюсь, от всякого хорька ссу. Да и на хрен та рыжуха, за какую медяки дают, как пацану", - вспомнил Огрызок и побрел туда, где еще недавно стояла палатка.
Кузьма вырубил для уверенности рогатину и, не выпуская из рук ее и топор, оглядывал место недавней стоянки, как придирчивый хозяин, помнящий каждую мелочь.
Вот тут стояла палатка. Следы от кольев совсем затоптаны. Сколько людей здесь побывало - не счесть! И собаки… Когтями рвали мох от ярости и бессилия. Волки этого не сделают в том месте, где стерегут добычу. Да и следы от когтей не звериные. Мелкие, слабые. Около ели тоже все утоптано. У костра побывали многие. "Но стопорила замокрен между костром и елкой, посередине, так вякал следователь. Но что он в этом волокет?" - усмехнулся Огрызок и пошел к кустам багульника, окружавшим поляну.
Тут тоже побывали. Но Огрызок всматривался в каждую ветку, каждый сучок. "Мусора и есть мусора! Вам только блядей шарить по притонам! Мокрушника взять - слабо!" - ругался Огрызок, вглядываясь в грубый почерк работы следствия.
И хотя расследованием убийств и хищением золота занимается прокуратура, это Кузьма знал, но убедился, что и она не поверила милиции в ее версию и, видимо, повела расследование совсем иначе, не согласовывая и не доверяя своих планов милиции, способной лишь испортить весь ход следствия.
Прокуратура не имеет служебных собак. На знакомство с местом происшествия не приезжает полным составом. Не носится по месту происшествия, как сявка на шухере. Не теряет по кустам форменных пуговиц. И никогда не приезжают следователи на ознакомление с местом происшествия в мундирах. Не заведено у них такое. Стараются остаться незаметными. Так легче в работе… И главное, это знали все воры: прокуратурские предпочитают носить обувь на сплошной подошве. Милиция - на обрезном каблуке. Следы, оставленные ею, были похожи па следы зэков, обутых в форменные ботинки с каблуком. Отличие, конечно, было. Но о нем знал далеко не каждый работник милиции. Разницу можно было увидеть лишь на сырой земле, где отпечатки следов обуви видны были четко.
Здесь, около багульника, рос мох. На нем все следы приглушены. Вот тут опять прошла милиция. Окурок папиросы "Беломорканал". Зэки их не курят. Лишь через три-четыре месяца после зоны привыкают к ним освободившиеся. Иные до конца жизни курят махорку, скручивая ее в газетные клочки аккуратно и докуривая до самой плешки, пока губы не обожжет. Здесь же папироса наполовину брошена.
"А это что?" - нагнулся Огрызок под куст. Там что-то яркое сверкнуло.
Кузьма поднял расческу. Обычную пластмассовую, с недостающими зубцами. Огрызок повернул расческу. И вздрогнул. На красной пластмассе прочел нацарапанное гвоздем - Баркас… И сразу стало неуютно и холодно. Кузьма спрятал расческу в боковой карман. Вернулся в землянку. Уж как не хотелось ему поверить в правоту следователя об убийствах. Но теперь сомнения отпали. Отчего-то дрожь пошла по всему телу. Мелкая, противная, как навязчивая болезнь, от которой не так-то просто избавиться.
С час сидел у печурки, клацая зубами. Все себя успокаивал, убеждал: "Ну, поработал кент. Снял свой навар. И уж давно дал сквозняк на материк. Рыжухи у него навалом. Если пофартит смыться, до конца жизни королем дышать станет. Какой дурак, сняв навар, останется тут? Для чего? Ждать, пока лягавые за жопу возьмут? Тем более старательский сезон окончен. Дышать негде. А зима вот-вот. Окочуриться на морозе с рыжухой дюже паскудно. Теперь, верно, валяется где-нибудь на пляже - кверху воронкой! Вокруг шалавы всякие вьются стаями. Они денежных мужиков за версту чуют. Вмиг отогреют. В ресторанах, в жарких постелях. За рыжуху любую закадрит", - усмехнулся Огрызок, позавидовав удаче зэка, которого никогда в лицо не видел и ничего не слышал о нем в зоне: - "Рыжуха всюду тропинку пробьет. Простыл его след. Напрасно здесь его ищут. Лягавые всегда опаздывают. Вот и здесь. Все вытоптали, а расческу так и не нашли. Хотя попади она им в руки, что изменилось бы? Поймать фартового на Колыме не так-то просто. К тому ж, видать, тертый ферт, коль сумел Геньку за- мокрить, стопорилу! Теперь за себя и за него - рассекает море, пропадлина! А меня тут приморили. Что сявку на параше", - думал Кузьма, собираясь на отвал.
В этот день он работал часа три. Не больше. До сумерек надо было многое успеть - наносить воды, нарубить дров побольше. И Кузьма, управившись, сварил суп из концентратов, кашу.
"Вот черт! Совсем забыл, что я опять на свободе! Могу есть, спать сколько захочу. И ни одна вошь меня не точит. Никто за рыжухой не прихиляет. Не ботнет, много иль мало намыл! И никакая лярва рядом не ноет про Одессу". Кузьма, нагрев воды, помылся из тазика и сам себя стал потчевать, приговаривая ласково:
- Кушай, свинота, рыло паскудное! Жри хоть задницей эти концы в
сраку. Их добровольно даже голодные волки хавать отказались бы, чтоб требухи не испортить. Ну, а ты не гордый. Жри! В зоне и такого не видал даже по праздникам. Говном давился. Это чуть лучше пахнет. Трескай! Другие и тому были б до беспамятства рады! Вот, заварки чая полно. Чифира на бригаду заделать можно! Отчего ж не смастрячить, - он заварил в банке крутое пойло и, сделав глоток, прилег на топчан.
В голове легкое круженье появилось. Кузьма ловил кайф, как вдруг услышал, что кто-то скребется в оконце.
Огрызок приподнял голову и увидел в стекле лицо Геньки. Одессит усмехался, злобно оскалив зубы. Лицо белее снега. Подбородок трясется то ли от радости, то ли от страха. Вот он поманил Огрызка пальцем. А, может, дверь попросил открыть.
У Кузьмы волосы дыбом встали. Хотел обматерить недавнего напарника, но слова застряли в зубах, их не протолкнуть, не выплюнуть. Язык будто разучился говорить. Сухим сучком во рту дрыном встал. Хотел показать стопориле отмерянное по локоть, но руки не слушались, повисли, как плети. Огрызок замычал, захрипел несусветное. Генька исчез, захохотав так громко, что его смех еще долго слышался в землянке.
Кузьма сунулся головой в ведро с водою. Пришел в себя. Глянул в окно. Там пусто. Никого…
"Отвык от чифира. Перебрал. Не иначе. Вот и привиделось всякое", - матюгнулся Огрызок. И снова услышал шуршанье за стеной. Он грохнул кулаком по бревну, шорох прекратился, и через десяток минут Огрызок спал крепким сном.
Утром Кузьма припер колом дверь землянки, пошел на отвал. Промывал породу, ковырялся в отвале и чувствовал, будто кто-то следит за каждым его шагом и движением.
Огрызок резко огляделся. Но нет. Вокруг никого. Все пусто. Но ощущение слежки не исчезло. Кузьма оглядывался исподволь. Но ничего подозрительного. Даже одинокие волки не шмыгали за кустами багульника поодаль.
Ни тени, ни звука вокруг. Казалось, что в большой Колыме единственной человеческой теплинкой остался один Кузьма. Никто не навещал и не интересовался им. Все разом забыли. И человек, будто отбывая срок, к которому сам себя приговорил, молча, без жалоб, влачил свой крест, добывая золото, давно не нужное ему.
Кому он копил эти блестящие крупицы, кого хотел порадовать? Он работал, чтоб не сойти с ума от безделья, собственной незначимости.
В обед Огрызок пошел к землянке, чтобы пропихнуть в себя банку тушенки и, запив ее горячим чаем, снова взяться за работу до самых сумерек. У землянки он остановился удивленно. Кол, которым припер дверь, валялся рядом.
Кузьма хорошо помнил, что он плотно подогнал его под дверь. Знал, что никакой зверь не смог бы вышибить его.
Неприятный осадок от увиденного вконец испортил и без того нерадужное настроение. Когда вошел в землянку, понял, тут кто-то побывал. Со стола исчезла банка тушенки, поубавилось махорки в мешочке над печкой, недоставало двух пачек чаю.
Кузьма заглянул под топчан. Там никого. В землянке пусто. Ни записки с извиненьем, ничего взамен взятого.
- Ограбили, как последнего фраера! Меня! Кто сам любого возьмет на
гоп-стоп! Ну, нашмонаю щипача! Кентель в жопу воткну! - рявкнул так, что стены землянки дрогнули. И, взбешенный открытой насмешкой и хамством вора, решил поймать его, выследить, пусть на это потребуется вся ночь… Кузьма двинул дверь плечом, вывалился наружу злее волка и, суча кулаками, разглядывал землю возле землянки. На ней, высохшей от холодов, ничего не разглядел. И, забыв об обеде, насыпал около порога слой сырой земли и пошел на отвал, даже не оглянувшись.
Вернулся в сумерках. Сразу увидел, что в землянку никто не входил. Кузьма, управившись с водой и дровами, теперь сам прислушивался, когда зашуршит за стеной? Уж он найдет, как снять навар с непрошеного соседа за откровенный грабеж.
"Кто б ты ни был, Баркас или Красавчик, вломлю так, на катушки не поднимешься до конца! Я покажу, как меня чистить!" - грозил Огрызок неведомому вору.
В этот вечер он раньше обычного погасил свечу и тихо сидел у двери, прислушиваясь к голосам и звукам, ожидая шагов человечьих. Но напрасно… "Ничего, на банке тушенки долго не продышишь. Нарисуешься. А я тебя тут и накрою!" - не торопился покидать землянку Огрызок.
Ему не хотелось идти сегодня на отвалы. Ненастная дождливая погода, начавшаяся с ночи, усиливалась пронизывающим ветром, крепчавшим с каждой минутой.
Кузьма прильнул к оконцу. Унылая серость мари навевала тоску. И ему так хотелось поскорее покинуть эти места, забыть их, выбросить из памяти. Ведь есть на земле другие края, с городами, веселыми людьми. Где-то сыщется место и для него…
Огрызок глянул в сторону ели, где когда-то спасался от волков. Ему показалось, что там промелькнул человек. Кузьма мигом выскочил из землянки, погнался за тем, кого считал вором. И решил проучить того так, чтобы до конца жизни отбить охоту трясти его, Огрызка.
Он не шел, не бежал - скакал через кочки оленем так, что дух захватывало. Он мчался, подгоняемый злобой и местью. Боялся упустить из вида. Человек не сразу услышал, что его заметили и нагоняют. Когда он понял, было уже поздно. Огрызок находился в десятке метров.
Мужик сиганул в сторону багульника и запетлял меж кустов зайцем. Он был моложе и крепче Кузьмы. Но, увидев ярость в лице нагонявшего, понял: того нынче не одолеть.
- Стой, падла! Застопори, козел! Не слиняешь, паскуда! Накрою! Тогда замокрю без жали! - орал Кузьма.
Но человек убегал. Вот он споткнулся о корень сосны, упал плашмя. Заорал от боли, сжался в комок. Кузьма налетел на него.
- Уйди, Кузьма! Дурак ты! - услышал Огрызок, едва съездил ворюге кулаком по физиономии.
- Откуда знаешь, кто я?
- Давай отсюда быстрей! Нам нельзя быть рядом.
- Кончай трандеть, Баркас! Деваться тебе некуда! Уж я с тебя, курвы, шкуру сниму, как пить дать! - схватил за ворот и, сдавив в ком вместе с одеждой, тряхнул так, что у пойманного искры из глаз посыпались.
- Огрызок, сволочь, тварь! - вырывался мужик.
- Я тебе, чувырло подлое, зенки вышибу в сраку за тушенку и чай. Махорку располовинил, еще и говняешь, мудило облезлое! - тянулся к горлу Кузьма.
- Я - не Баркас! Я твоя охрана! - едва успел защититься мужик.
- Чего? - разжались пальцы Кузьмы.
- Охрана твоя!
- Хороша охрана, что чистит и трясет мою хамовку!
- Свое кончилось.
- Чего ж, не спрося, увел?
- Нельзя нам видеться. Так приказано. Вместе быть запрещено! - вырвался мужик из-под Кузьмы.
- Кем запрещено?
- Следствием. Кем еще? Уходи! Не ломай их планов.
- Стой! Не темни, гнида! Я тебя сличу! - поймал мужика резко. И, достав из кармана расческу, глянул на волосы, застрявшие в ней, и на голову мужика. Они были точь-в-точь.
- Охрана, ботаешь? А это что? - показал расческу. Пойманный смотрел непонимающе, удивленно.
- Твоя?
Мужик полез в карман. Достал из него мелкозубую железную расческу, показал Огрызку.
- У меня своя. Больше полжизни ею пользуюсь. Пластмассу не признаю. От нее лысеют быстро. А у нас край холодный. Лысым да плешивым тяжело приходится. И у меня на расческе волос не остается. Кстати, дай мне эту находку, я ее следователю передам, - протянул он руку.
- Иди-ка ты, - все еще не верил Кузьма. И спросил: - Если ты и впрямь охрана, зачем линял от меня? Почему прячешься?