- Ох и потрепало же тебя, кент, - сочувственно качал головой Чубчик. Кузьма решительно стоял у двери. Маленький, ершистый, усталый человек. Он так боялся упустить свободу, которой все не мог воспользоваться. Ее слишком часто и незаслуженно отнимали у него.
Тихомирову, глядя на Кузьму, неловко стало. Понял все, сказанное и невысказанное. Он опустил голову и послушно снял с себя шапку и куртку.
- Спать, так спать. Вот только чайку бы на ночь… Согревшись окончательно, мужчины разговорились.
Каждому свое вспомнилось, наболевшее. Но Огрызок, перебив оперативника, спросил:
- Так трехни, Сань, что у тебя на трассе с Баркасом стряслось? Чубчика будто током ударило. Передернулся весь.
- Наверное, мы мешаем? - предложил Тихомиров вслух.
- Ничуть. Дело прошлое. А вспоминать хоть и не по кайфу, да забывать нельзя, - закурил Александр и, немного помолчав, заговорил: - Начальство зоны в тот год почти полностью заменилось. И новое не захотело держать фартовых. Всех на пахоту погнали. На Колымку… Даже пахана из барака вытряхнули. А уж фраерню подчистую вымели из зоны. И, разбив на бригады, каждой свой участок отвели. Хоть сдыхай, а вкалывай и норму выдай. Да такую, что в глазах рябило, - матюгнулся Чубчик и продолжал: - Я до того дня, кроме фомки и пера, ни хрена в руках не держал. А тут охранник лом вручил и давит: мол, вкалывай. Я не знал, что мне с ломом делать, за что его взять. Чую, штука увесистая. Ни один колган ее не выдержит. А вот как в работе применить, представленья не имел. Но пригляделся. Увидел, как работяги пашут. Ну и решил согреться. А лом - хрясь и пополам… От мороза. Охрана не без бреха второй всучила, пригрозив, если сломаю, живьем закопать у обочины. Я б и рад принять за шутку, да только видел, как они одного фраера за кипеж долбанули кайлом. В темя… Враз накрылся. Ну и мне дергаться не хотелось. Вламывал до обеда, пока в глазах не зарябило с непривычки. Не помню, как мордой в снег сунулся. Не знаю, сколько я провалялся. А тут охранник. Ну и спрашивает мужиков, чего это я развалился. Те хайла открыть не успели, как Баркас брякнул: "Чифирнул, гад!" Охранник и поверил. Взъелся. Автомат сорвал с плеча. А я слова вякнуть не могу. К охраннику мужики кинулись. Схватили за руки. Но тот успел. Прошил мне обе ноги. Когда узнал, что Баркас темнуху подпустил, бросил меня в машину, отправим в зону, в больничку. Я в ней целый месяц валялся. Вышел и снова на трассу. В тот же день с Баркасом нюх в нюх столкнулись. Хотел я его за жабры взять, да момент не выпадал. Тот хмырь будто чувствовал. И едва я к нему начну подходить, он, гнида, за чью-то спину шмыгает, мурло свиное! Так целый день. А под вечер пурга поднялась. Машины из зоны за нами не пришли. Никто из шоферюг в буран не рискнул даже за ворота выехать. А на трассе не только работать, дышать, на катушках удержаться невозможно стало. Охранники растерялись. Не знают, что делать. Вести нас в зону - рисково. Половина сбежит, другие в пути накроются от холода. Вот тогда я предложил единственное, чтобы фартовых от погибели сберечь, - поставить снеголовушки. С подветренной стороны, за ними можно ненастье переждать. Поставили одну - понравилось. В затишье дух перевели. За другие взялись. К ночи целый круг получился. С надежными высокими стенами. Даже костер в середине разожгли. Греемся вповалку. Где зэк, где охрана - не понять. Не до того. Выжить бы. И тут я вспомнил о Баркасе. Где ни ищу, нет его. Словно провалился мудак.
- В бега ударился? - спросил Тихомиров.
- Не просто слинял, автомат охранника с собой прихватил и сухой паек
целый рюкзак. Всю ночь с овчарками искали его охранники. Один насмерть замерз. А когда Баркаса накрыли и приволокли, он, сука, вякнул, что слинял от моей расправы, вроде я грозил шкуру с него снять, и указал на нож, который я всегда носил за голенищем. Не окажись его - не поверили б блядище. Тут улика налицо. Ну и вломили мне. За все разом. Забыли, что слинял-то не я, а Баркас. Все шишки на кентель мне посыпались. И за замерзшего и за небитого Баркаса. Покуда не вырвался из круга да заорал: "А рюкзак с пайком тоже я спиздил или он?" Вот тут до них дошло. Принялись за Баркаса. А он, сволочь, свалился на снег, сжался в ком и катается. Орет благим матом, будто его режут. Тут фартовые не выдержали. Вздумали его тряхнуть. За меня. Он и тут меня обосрал. Вякнул, что я к его жопе прикипаюсь давно. Законнику такое западло. А Баркас аж заходится, визжит, что я ему дышать за это не даю. Пристаю все время. Будто лидеры в зоне перевелись. Зачем мне его уламывать? Любого обиженника за пайку хлеба уволок бы к себе на шконку. Но все же разборки не миновали. Вот там я эту парашу и расколол до самой жопы. И так его оттрамбовал, думал до конца жизни ему хватит, - качнул головой Чубчик. И продолжил: - Думали фраера, что откинется Баркас. Кровью кашлял. Чуть чхнет, в портках мокро. Держать свою вонь разучился. Он у нас на чердаке за это канал. В хазу дышать не взяли. Но к весне наладилось у него. И он опять хвост поднимать начал, наезжать на мужиков. И на меня косяка давил. Приноравливался, с какого бока мне насрать.
- Во, курва, мать его - сучья дрючила! Да что он, три жизни дышать хотел? - удивился Огрызок.
- А за что он так ненавидел тебя? - спросил оперативник.
- Да у него обид на меня накопилось - полная параша. Одна другой злее. Ну, первая за то, что я на сходе отказался принять его в законные воры.
- Ас хрена ль такое? - спросил Кузьма.
- Он на воле, до ходки, мокрушничал. На заказ. За башли. Это - западло фартовым. С грязными граблями, сам знаешь, в честные воры не берут. А он, козел паршивый, сам трехал, с какого навара дышал. Ну, а мне, как пахану, было не по кайфу считать кентом пропадлину. Кроме того, тот вонючка в дела ходил бухой, из-за чего сам горел и кенты влипали. Со шмарами невежлив был. И бесчестен. В расплате… И, главное, наруку нечист. Своих облапошивал. На общак. Доля не устраивала. Я все это на сходе трехнул. Свидетелей указал, кентов. Они подтвердили. И бортанулся Баркас. Но грызня у нас с ним началась еще раньше, - усмехнулся Чубчик. И, допив чай, заговорил: - Из всех блатарей, из шпановской кодлы, этот хмырила самым наглым слыл. Было - приклеится к какому-нибудь мужику и с месяц доит его на пайку: в очко обставляет. Пока тот с ног не свалится. Он - к другому прикипит. И сосет. За вечер, случалось, по пять- шесть паек сгребал. Добро бы хавал. Так нет, сплавлял за башли. И кому? Торгашам в соседний барак. Я, когда раскусил такое дело, тряхнул гнуса знатно. Все башли забрал и отдал бугру шпановской хазы. Велел ему присматривать за жлобом. И чуть что - мозги через трамбовку вправлять. Чтоб не жирел на чужом горбу. Думал, отучил его. Да хрен там! Он через неделю в рамса на интерес срезался. А я припутал. Ну и сорвался. Допекло! Так от м уд охал, что в больничку влетел, задрыга. Меня за эту трамбовку в шизо на неделю кинули. Трехнул, грязная свинья, что я его на барахло тряхнул. Охрана и начальство поверили. Подраздели меня. Но когда он из больнички нарисовался, я его из шкуры вытряхнул. Три месяца он ею на шконке обрастал. И едва на мослы встал, в бега ударился. Чтоб его на кентель не укоротили, боялся. Но перед тем не забыл меня обосратъ, - умолк на время Чубчик. Подбросив в печку дрова, продолжил: - Вякнул и нашем бараке, что я на воле семью имею. Двоих детей. И постоянно посылаю им башли не только из своей доли, а [рясу шпану и работяг. То, что беру якобы на общак, отправляю домой. Ты знаешь, что бывает за такое. Законник, а тем более пахан, не должен иметь семью, детей. Это по закону. А уж содержать их за счет общака и вовсе западло. За такое перо в бок получали без трепа. Этот же шкурой поклялся, что видел, как я башли через онеров отправлял переводом. Я в тот день на трассе был. И нюхом не знал, что навалил на меня мудак, - схватился за махорку Чубчик.
- Как же ты его дышать оставил? - удивился Огрызок.
- Сколько раз угробить хотел. Да все не состоялось, будто сам черт ему родным братом был и берег от моих рук, - вздохнул Александр.
- Правда, в тот раз для меня пролетело без трамбовки. Кенты отмазали, доказали липу. Но когда того
хварью накрыла охрана, он вякнул, что ударился в бега не своей волей. Я его под пером отправил из зоны, чтобы он передал башли, мой должок, по адресу. И снова вместо него меня охрана измесила.
- Ну, а ты чего молчал? - не выдержал оперативник.
- Я в законе был тогда. И ботать с мусорами, охраной считал для себя западло. Ждал, когда оборвется шанс сорвать за свое сполна.
- Хоть удалось проучить? - не выдержал Тихомиров, сочувственно вздохнув.
- Припутал я его однажды на темной дорожке, когда нашу бригаду с трассы опять машина не взяла. Развезло дороги от дождей. Застрял грузовик на полпути. Мы и остались на мари, как чирьи на чужой сраке. По самые муди в грязи. Ни присесть, ни прилечь негде. Расчистили мы уже впотьмах участок будущей трассы, стоки пробили - водоотводы; коряги, пни повыдрали, порубили их, развели костер на пятачке. Все зэки равнять участок взялись, чтобы было где дух перевести ночью. А Баркас заложил грабли в портки и в карманный биллиард наяривает. Тут я его и припутал. Сгреб за тыкву и сунул в яму, из которой корягу выволокли. Для надежности сдавил кентель, чтоб не скумекал, не успел оклематься. И решил живьем жабу закопать. Уже совсем закидал его. Думал, задохнулся кобель вонючий. А охрана услышала, как кто-то с земли воет. И выкопала. Считай, из могилы. С того дня меж нами что ни день - черная кошка бегала. Минуты передышки не выпадало, - невесело рассмеялся Сашка.
- Да тут любое терпенье лопнет, - согласился Тихомиров. И спросил: - А как же он с другими ладил?
- Со всеми не перегавкаешься, тем более в зоне. Мужики в ней тертые. Не каждый на хвосте соль потерпит. Баркас такое понимал. Да и не хотелось ему связываться с мелкотой. Ему лестно - самого пахана лажать. Он оттого кайфовал, стерва. Ну и среди своей шпаны в бараке хвастался, задрыга, что ни с кем-нибудь, с Чубчиком заелся, и лажает, и гадит мне на каждом шагу. Это его самолюбию льстило. Других развлечений не имел. А и общаться с Баркасом зэки брезговали. Он же без паскудства дышать не мог. Сдыхал, если кому не поднасрал за день. Такое нутро гнилое было у него, - умолк Чубчик и, помешав в печке горящие головешки, долго смотрел в огонь.
- А как вы расстались с ним? - спросил Тихомиров.
- Да не до того было. Времени на прощанье не хватило у меня. Шустрил. Лишний шухер только помешал бы. Линял без копоти. И больше всего опасался Баркаса. Сдавалось, ссучился он, скурвился у оперов. Хоть и не засек на том, но нутро подсказывало.
- Саша, а зачем вот так рисковал, в пургу сбежал? Ведь никакой надежды не было на жизнь. Мог замерзнуть, заблудиться. Что толкнуло на побег? - тихо и участливо спросил Тихомиров.
- Шары на жизнь, конечно, было мало. Но и оставаться в зоне - равно смерти. В бегах - как фортуна. В зоне давно б откинул копыта. На трассе. В ту зиму. Разве мало там полегло? Зимой я пять раз ноги обмораживал. Шкура с них чулками сползала. Заживать не успевали. Да и где там, если в снегу по пояс, либо в замерзающей грязи. Колена так разносило - в брюки не лезли. Каждый шаг - адская боль. Жратва - вспомнить гадко. Всех мышей и лягушек похавали. Живьем. Баландой сыт не будешь. Роба - одна на три зимы. А ее и на три месяца не хватало. Какие там рукавицы. У меня ладони и теперь не зажили. Сколько шкуры оставил на ломах - не счесть! Вот и решился. Уж если б поймали меня тогда, себя бы пером проколол, но под запретку не вернулся, - сказал Чубчик. И не других убеждал, а открыл свое, потаенное…
ГЛАВА 5
Утром все четверо вышли на трассу ловить попутную машину. Еще в землянке договорились, что Огрызок с Чубчиком поедут в Сеймчан на прииск, а Тихомиров с оперативником в Магадан. Как только Кузьма устроится, даст телеграмму с заверенной подписью, где укажет спой адрес, куда ему вышлют расчет.
Документы Огрызок держал при себе и радовался, что наконец-то он завяжет с милицией.
- Спасибо вам, ребята. Не просто в работе помогли, а и мозги нам прополоскали, глаза на многое открыли, заставили пересмотреть и передумать немало. Я после наших рассказов сам всю ночь уснуть не мог. Будто в нашем бараке на шконке ночевал рядом с Баркасом, под охраной. И, честно говоря, не уверен, что выдержал бы эти испытания адом. Какие амнистии и реабилитации могут искупить пережитое? А достоинство? Его вернуть еще сложнее. Но без него нельзя жить. Трудно даже на миг представить себя в вашей шкуре. Но такие встряски нужны юристам. Я имею в виду эти мужские разговоры, сродни вчерашнему. Тогда не будет следственных ошибок, и люди быстрее научатся отличать Баркасов из всех прочих. Сложно то, что освобождая людей, мы никогда не излечим их память. И дело тут не в том - виновный иль невинный отбывает в зоне срок. Важно, чтобы наказание не стало расправой, карой, перенести которую не в состоянии ни одна живая душа. Но для такого нужно изменить не только законы, а куда как больше. Вот это - главное! Изменить отношение к человеку. Не затыкать им прорехи наших ошибок, амбиций, властолюбия! Не устилать жизнями тысяч людей - дороги. Ведь как бы ни нуждался Север в колымской трассе, она не стоила стольких жертв. И не должна была стать плахой. Обидно, что из всего доброго мы умеем сделать зло. Но надо перешагнуть, уйти от беспредела, иначе и не назовешь то, что сегодня происходит. И если это отношение к людям укоренится в массах, мы не сможем выжить, мы погибнем. Все. От собственной жестокости. Как племя каннибалов.
Огрызок, плохо разбираясь в сказанном, толкнул в бок Чубчика, указывая на
машину, показавшуюся вдали.
Старая полуторка остановилась послушно.
- Полезайте в кабину! - предложил Тихомиров Александру и Кузьме. Но Чубчик отказался. Указав на брезент, валявшийся в кузове большой кучей, ответил, что не замерзнут они с Кузьмой. И, перескочив через борт машины, втянул Огрызка в кузов, крикнул:
- Давай! Отваливай, кореш!
Машина, прохрипев что-то в ответ, взяла с места рысью. Кузьма, устроившись рядом с Чубчиком в кузове, молчал блаженно.
- Валюха нас ждет. Она говорила мне о вашем разговоре в больнице. Ты прости бабу. Они слабее нас. Терять боятся. И слабостью своей, того не понимая, очень дороги нам. Когда я вижу, как переживает за меня, боится, начинаю понимать, что нужен ей. Тебе чудно? Но погоди, кент, к тебе, может, тоже тепло придет.
- Кому я нужен, - отмахнулся Кузьма.
- То не тебе судить. Фортуна тоже баба. Не все злится. Случается и ей радовать. Авось и тебе подкинет бабу! Их на прииске полно стало. Даже одиночки имеются! Я в сваты пойду! - хохотал Чубчик, слегка хлопнув Кузьму по плечу, спросил: - Доверишь? Возьмешь в сваты? Потом кумом буду! И вдруг заметил, как исказилось лицо Огрызка. Глаза уставились на зашевелившийся брезент.
Чубчик вмиг сорвал брезент, отбросил его в сторону. И перед ним, осклабясь гнилозубо, сидел, съежившись, костистый желтолицый зэк. Он оглядел неожиданных попутчиков.
- Зоська? - узнал мужика Чубчик: - Слинял с зоны? Один?
- Да, - неуверенно ответил беглец.
- Куда отваливаешь?
- На материк хиляю.
- К кому?
- Без хазы. Сам. Кенты отказались в "малину" сунуть.
- За что?
- Долю в общак не давал.
- Трандишь, паскуда! От кого накол имеешь? Трехай! Ко мне хилял, гад?
- Зачем ты мне усрался? Пусть мудаки рискуют кителем, у меня он один! И не докапывайся! Не одному тебе дышать охота! - ответил зэк занозисто.
- Дышать? Это тебе дышать надо? Скольких из-за тебя "малины" не дождались? Сколько кентов в рамсу продул, паскуда? Много за их души огреб? Хватит на поминки?
- То было. Завязал! Дышал без жмуров. Клянусь!
- Ты мне не заливай, задрыга! Кого послали ожмурить?
- Чубчик, кент, век свободы не видать, от всех сквозняк дал! - божился Зоська.
Не лепи темнуху, зараза! Троих я накрыл! У себя! Вякнули: мол, четвертый будет. Так это - ты! - прихватил за шею, сдавил так, что зэк взвизгнул:
- Не мори. Чубчик!
- Колись, падла! Кто послал? - не отпускал Зоську.
- Чтоб мне сдохнуть, никто! - шипел, извиваясь, мужик.
- Выброшу гада на ходу! Зверюгам на ужин. И костей никто не соберет, - пригрозил Сашка.
- Отвали! Я не к тебе! Я сам, пусти, задрыга! - извивался мужик.
- Кого убрать собрался?
- Сам хиляю! От всех, - хрипел Зоська.
Чубчик легко сорвал мужика за шиворот. Поднял над бортом. Спросил зло:
- Так не расколешься?
- К тебе послали! Жаба! Меня прикончишь, другие будут. Кому-то повезет. Накинут и на твой кентель деревянный картуз!
- Гуляй, хорек, червяк с погоста! - Чубчик швырнул мужика за борт машины. Тот, отлетев в снег, вскочил на ноги. И, погрозив вслед машине кулаком, прыгнул на обочину - в заносы, ожидать следующую попутку.
- Когда нас с Баркасом везли в тюрягу, тоже какой-то фраер в попутчики клеился. Намылился с Баркаса браслетки снять. Я и бортанул его, - вспомнил Огрызок.
- Где, примерно, зацепился тот тип? - насторожился Чубчик.
- На половине пути. Вот этой дороги.
- Мурло запомнил?
- Кто знает, мало видел. Не из наших кентов. Похоже, что фартовый. Да мало ль их с зон срывается? Зима, сам секешь, самое время, когда слинять можно. Помнишь, в эту пору пачками смываются. Кому-то, случается, везет. Чаще накрывают, - отмахнулся Огрызок и спросил: - А кто этот Жаба?
- Пахан у блатарей. Я его на разборке лажанул однажды. Пришлось его вытащить к нам, чтоб не вякали, будто фартовые беспредел чинят и судят скрытно. Там вывернули наизнанку. Мудак тот весь заработок своей шпаны забирал. И вякал, будто мы, фартовые, того требуем, гребем все, не оставляя на ларек. Ну, раз проскочило, второй. Потом и взяли за жабры! При бригадирах шпаны, буграх других бараков. Колонулся. Да и куда бы делся, прокунда? Божился, что никого трясти не станет без слова законников. Но я ему не верил. Скользкий хмырь. И однажды ночью пришел к нам дедок из его барака. Совсем гнилой пенек, из работяг, их всего трое приморилось в блатной хазе. И ботает, что Жаба все теплое барахло у него отнял и пригрозил: если пожалуется, в параше утопит. Я Жабу и всадил в нее на ночь. В нашей хазе. Присмирел, козел. Но злобу затаил. И теперь, как видишь, помнит, - рассмеялся Сашка так, словно не он, совсем недавно, выкинул из машины Зоську.
- Выходит, все время ты с оглядкой дышишь? Нет тебе кайфа на воле? Кенты забыться не дают?
- Вначале психовал. За Валюху боялся. Но она свое дело знает. А и я пасть не разеваю. Всегда на стреме. Да и чутье выручает.
- Ни хрена себе! Ты что ж думаешь, Зоська не доберется к тебе теперь? Он же не ожмурился.
- Зоська не возникнет. Засвеченный. За свою шкуру ссать станет. Кентель у него и впрямь один. Смоется, если повезет, на материк. И заляжет на дно. Но сообщит в зону, что дело сорвалось. И снова жди гостей. Они не промедлят. Скучать и забыться не дадут, - отмахнулся Чубчик.
- Я б на твоем месте давно смотался с Колымы. На хрен с судьбой в рамса резаться? Когда-то и проиграть можно, проколоться. Не лучше ли от всех подальше?
- Потому и дышу тут! Чем дальше, тем опаснее. Здесь я на виду. Но и они в наколе. Знаю, кто когда слинял, освободился. Кого в гости ждать. И с чем! Лучше все знать, чем жить, трясясь всякий день. Да и привык уже.