– Смерть была слишком неожиданной и быстрой, его черты не успели исказиться, – сказал он, поворачивая мертвую голову так, чтобы стало видно страшную рану на затылке. – Подобная дырка отправляет человека на тот свет так, что он и не замечает этого. Я думаю, врач убедит вас, что такую рану невозможно нанести себе. Мы имеем дело с умышленным убийством.
Охваченный ужасом, я отступил, и мой взгляд упал на дверь, расположенную прямо напротив меня, в той стороне стены, которая была ближе к залу. Это был единственный выход из комнаты кроме коридора, по которому мы сюда пришли, и я невольно задумался, не через эту ли дверь проходил убийца, направляясь в библиотеку. Однако мистер Грайс, очевидно, заметив направление моего взгляда, хотя сам смотрел на канделябр, словно в ответ на вопросительное выражение, появившееся у меня на лице, поспешил заметить:
– Она была заперта изнутри. Мы не знаем, проходил он через нее или нет.
Заметив, что кровать аккуратно застелена, я поинтересовался:
– Выходит, он не ложился?
– Нет. Трагедия произошла, очевидно, часов десять назад. Убийце этого вполне хватило, чтобы изучить обстановку и приготовиться к любым непредвиденным обстоятельствам.
– Убийца… Вы кого-то подозреваете? – прошептал я.
Мистер Грайс бесстрастно посмотрел на кольцо у меня на пальце.
– Всех и никого. Мое дело не подозревать, а расследовать.
Задернув занавеси, он вышел из комнаты.
Коронерское дознание уже шло полным ходом, и я ощутил сильное желание на нем присутствовать. Поэтому, попросив мистера Грайса сообщить дамам, что мистера Вили нет в городе и что я прибыл, чтобы оказать любую помощь, которая может понадобиться им в столь печальный час, я спустился в большую гостиную внизу и занял место среди собравшихся.
Глава 2
Коронерское дознание
О, в этих смутных контурах провижу Я очертанья грозные событий .
Уильям Шекспир. Троил и Крессида
Несколько минут я сидел, ослепленный неожиданным потоком света из многочисленных открытых окон, а потом, когда самые контрастные предметы обстановки начали проявляться и проникать в мое сознание, меня охватило чувство, сходное с раздвоением личности, которое несколько лет назад мне уже приходилось испытывать под воздействием эфира. Как и в тот раз, я как будто начал жить двумя жизнями одновременно, в двух различных местах, среди двух наборов событий, я как будто разделился между двумя непересекающимися мысленными цепочками. Великолепный дом, изысканная мебель, маленькие намеки на вчерашнюю жизнь, как, к примеру, открытый рояль и ноты на нем, прижатые женским веером, занимали мое внимание не меньше, чем разнородная, нетерпеливая толпа, в гуще которой я оказался.
Возможно, причиной тому была необычная роскошь самой комнаты: куда ни посмотри, повсюду взгляд натыкался на блеск атласа, сверкание бронзы или мерцание мрамора. Однако я склонен думать, что произошло это главным образом благодаря силе и выразительности одной картины, которая висела передо мною на противоположной стене. Милая картина, достаточно милая и романтическая, чтобы являться произведением самого идеалистического из художников, и простая: образ юной голубоглазой кокетки с льняными волосами в костюме времен Первой империи, стоящей на лесной тропинке и глядящей через плечо на кого-то, идущего следом, однако с капелькой чего-то совсем не святого в уголках кротких глаз и невинных губ, что придавало всему образу поразительное правдоподобие. Если бы не открытое платье с талией почти под мышками, если бы не коротко подрезанные на лбу волосы и не совершенство линий шеи и плеч, я бы принял произведение за точный портрет одной из живущих здесь дам. И все же я не мог отделаться от ощущения, что глазами чарующей блондинки с манящим взглядом и неприступным ликом на меня взирала одна, если не обе племянницы мистера Ливенворта. Эта фантазия оказалась столь явственной, что я содрогнулся, глядя на картину и думая о том, знает ли это прелестное существо, что случилось в этом доме после вчерашнего беззаботного дня, и если знает, то как может она стоять и улыбаться так призывно; но вдруг я осознал, что рассматриваю окружающую меня небольшую толпу так сосредоточенно, будто ничто иное во всей комнате не привлекло моего внимания: лицо коронера, внимательно-строгое и умное, так же отчетливо отпечатавшееся в моем разуме, как это чудесное полотно или еще более отчетливые и благородные черты скульптуры Психеи, сиявшей мягкой красотой на занавешенном алым окне справа от него; разнообразные лица присяжных, собиравшихся группками передо мною, банальные и ничего не выражающие, какими чаще всего и бывают лица присяжных; и зыбкие формы сгрудившихся в дальнем углу слуг; и даже еще более неприятный лик болезненно-бледного журналиста, который сидел за маленьким столиком и писал что-то с такой вурдалачьей жадностью, что я невольно поежился, – все они, и каждый из них были такой же неотъемлемой частью открывшейся мне удивительной сцены, как и напыщенное богатство обстановки, делавшее их присутствие здесь вопиюще неуместным и ненастоящим.
Я упомянул коронера. По иронии судьбы он был мне знаком. Я не только видел его раньше, но и не раз беседовал с ним, можно даже сказать, знал его. Звали его Хаммонд, и был он известен как человек, наделенный необычной проницательностью и обладающий всеми необходимыми навыками для проведения любого, даже самого важного дознания. Поскольку это конкретное дело меня заинтересовало, а точнее, наверняка заинтересовало бы, я мог лишь поздравить себя с тем, что нам повезло получить такого умного коронера.
Что касается присяжных, они, как я уже отмечал, ничем не отличались от других групп подобного рода. Подобранные случайным образом на улицах, но на таких улицах, как Пятая и Шестая авеню, они производили примерно одинаковое впечатление: в меру умные, в меру изысканные – подобное можно наблюдать в обличье случайных посетителей городских театров. Правда, я все же выделил одного из них, единственного, кто, похоже, питал интерес к следствию как таковому, остальные же, казалось, выполняли свой долг, движимые исключительно обычным человеческим состраданием и возмущением.
Доктор Мейнард, известный хирург с Тридцать шестой улицы, был первым вызванным свидетелем. Его показания главным образом касались характера раны, обнаруженной на голове убитого. Поскольку некоторые представленные им факты, скорее всего, окажутся важными для дальнейшего повествования, я вкратце передам его рассказ.
Предварив свои замечания коротким отчетом о себе и о том, как он был вызван в дом одним из слуг, доктор Мейнард сообщил, что, прибыв на место, нашел покойного лежащим на кровати в передней комнате второго этажа и увидел запекшуюся кровь вокруг пистолетной раны у него на затылке. Труп явно перенесли туда из соседней комнаты через несколько часов после наступления смерти. То была единственная обнаруженная на теле рана, и, обследовав ее, доктор извлек пулю, которую теперь передал присяжным. Она застряла в мозге, войдя в основание черепа, пройдя наискось вверх и повредив medulla oblongata , чем вызвала мгновенную смерть. Тот факт, что пуля попала в мозг под таким углом, доктор Мейнард счел достойным внимания, поскольку это произвело смерть не только мгновенную, но и совершенно неподвижную. Более того, расположение пулевого отверстия и направление движения пули полностью исключали возможность самоубийства, даже если бы состояние волос не указывало на то, что выстрел был произведен с расстояния в три-четыре фута. И это еще не все. Принимая во внимание угол, под которым пуля вошла в череп, было очевидно, что покойный не только сидел во время убийства, но и должен был заниматься чем-то таким, для чего нужно было наклонить голову. Ибо для того, чтобы пуля вошла в голову сидящего прямо человека под углом в сорок пять градусов, как в данном случае, пистолет должен был находиться не только очень низко, но и в определенном положении, а если голова была наклонена вперед, как у человека, занятого письмом, убийца, держа пистолет обычным способом, согнув руку в локте, без труда мог пустить пулю в мозг под указанным градусом.
Когда доктора спросили о физическом здоровье мистера Ливенворта, он ответил, что покойный перед смертью пребывал в хорошей форме, но, не будучи его лечащим врачом, он не может выносить окончательных суждений на этот счет без дополнительного исследования, а на вопрос одного их присяжных заметил, что не видел пистолета или другого оружия на полу либо в любом другом месте в упомянутых выше комнатах.
Также могу добавить и то, что мы выяснили позже: учитывая расположение стола, стула и двери за ними, убийца, чтобы были выполнены все перечисленные выше условия, должен был стоять возле ведущей в соседнюю комнату двери или даже в ней. Кроме того, небольшая, выпущенная из нарезного ствола пуля особенно подвержена деформации при прохождении через кости и кожные покровы, поэтому доктору представлялось очевидным, что жертва не пыталась встать или повернуть голову к убийце, что наталкивало на страшный вывод: шаги преступника были знакомы покойному, и он знал о его присутствии в комнате либо ожидал его появления.
Когда допрос врача был закончен, коронер взял пулю, которая лежала перед ним на столе, и какое-то время вертел ее в пальцах, рассматривая, потом достал из кармана карандаш, торопливо написал на бумажке пару строчек и, подозвав полицейского, шепотом отдал распоряжение. Полицейский принял записку, с пониманием посмотрел на нее, взял фуражку и вышел из комнаты. Еще через секунду за ним закрылась парадная дверь дома, и дикие крики толпы зевак возвестили о его появлении на улице. С моего места было прекрасно видно угол дома. Выглянув в окно, я увидел, как полицейский остановился, подозвал кеб, нырнул в него и исчез в направлении Бродвея.
Глава 3
Факты и выводы
Деянья гибельного образец! Убийца богохульный божий храм Разрушил и из здания святого Похитил жизнь!
Уильям Шекспир. Макбет
Снова обратив внимание на комнату, я увидел, что коронер просматривает списки через внушительного вида позолоченные очки.
– Дворецкий здесь? – осведомился он.
Тут же толпа слуг в углу зашевелилась, и вперед вышел ирландец с умным, но высокомерным лицом. "Ага, – подумал я, рассматривая его холеные бакенбарды, спокойные глаза и уважительно-внимательное, хоть и ни в коем случае не смиренное выражение, – вот образцовый слуга, который, вероятно, окажется образцовым свидетелем". И я не ошибся. Томас, дворецкий, был во всех отношениях человеком исключительным, и мы это знали.
Коронер, на которого он, как и на всех остальных в комнате, произвел благоприятное впечатление, сразу приступил к допросу.
– Ваше имя, мне сказали, Томас Догерти, верно?
– Да, сэр.
– Что ж, Томас, как давно вы служите на этом месте?
– Около двух лет, сэр.
– Это вы обнаружили тело мистера Ливенворта?
– Да, сэр, я и мистер Харвелл.
– Кто такой мистер Харвелл?
– Мистер Харвелл – личный секретарь мистера Ливенворта. Он выполнял для него бумажную работу.
– Прекрасно. В какое время дня или ночи вы его нашли?
– Рано. Рано утром, сэр, около восьми.
– И где?
– В библиотеке, сэр, рядом со спальней мистера Ливенворта. Мы взломали дверь, когда он не вышел к завтраку.
– Вы взломали дверь. Значит, она была заперта?
– Да, сэр.
– Изнутри?
– Не могу сказать. В замке ключа не было.
– Где лежал мистер Ливенворт, когда вы его нашли?
– Он не лежал, сэр. Он сидел за большим столом посредине комнаты, спиной к двери в спальню, наклонившись вперед, головой на руках.
– Как он был одет?
– В костюм для ужина. В нем он встал вчера вечером из-за стола.
– Что-нибудь в комнате указывало на то, что там происходила борьба?
– Нет, сэр.
– Пистолет на полу или на столе лежал?
– Нет, сэр.
– Есть ли причины предполагать, что было совершено ограбление?
– Нет, сэр. И часы, и бумажник сэра Ливенворта остались у него в карманах.
Когда Томаса Догерти попросили перечислить, кто находился в доме в это время, он ответил:
– Юные леди, мисс Мэри Ливенворт и мисс Элеонора, мистер Харвелл, кухарка Кейт, горничная Молли и я.
– Это домочадцы?
– Да, сэр.
– Скажите, а кто обычно запирает дом на ночь?
– Я, сэр.
– Прошлой ночью вы все сделали как всегда?
– Да, сэр, я запер двери и окна.
– Кто открыл их сегодня утром?
– Я, сэр.
– В каком состоянии они были?
– В таком же, в каком были вчера.
– Что, ни окна приоткрытого, ни отпертой двери?
– Да, сэр.
К этому времени в комнате уже установилась такая тишина, что было слышно, как муха пролетит. Похоже, всех ошеломила мысль о том, что убийца, кем бы он ни был, какое-то время оставался в доме, во всяком случае, пока утром не были открыты двери. Хотя для меня это не стало новостью, я не мог не поддаться чувствам, когда об этом было сказано вот так, напрямую, и, передвинувшись так, чтобы видеть лицо дворецкого, впился в него взглядом, ища какой-нибудь тайный признак того, что он говорил столь уверенно из желания скрыть собственную небрежность в исполнении долга. Но оно оставалось непоколебимым и, не дрогнув, выдержало устремившиеся на него взгляды всех, кто был в комнате.
На вопрос, когда он последний раз видел мистера Ливенворта живым, дворецкий ответил:
– Вчера вечером за ужином.
– Но кто-то из вас видел его после этого?
– Да, сэр, мистер Харвелл утверждает, что видел его в половине одиннадцатого.
– Какую комнату вы занимаете в доме?
– Маленькую в подвальном этаже.
– Где спят остальные слуги?
– В основном на третьем этаже, сэр. Женщины в больших комнатах в глубине, а мистер Харвелл в маленькой. Девицы спят наверху.
– На одном этаже с мистером Ливенвортом никто не спит?
– Нет, сэр.
– В котором часу вы легли спать?
– Думаю, около одиннадцати.
– До этого или после вы слышали какой-нибудь необычный звук или шум в доме?
– Нет, сэр.
– Значит, увиденное сегодня утром стало для вас неожиданностью?
– Да, сэр.
Когда его попросили рассказать подробнее, как это произошло, он поведал, что лишь после того, как мистер Ливенворт не вышел к завтраку, появилось подозрение, что с ним что-то случилось. Но и после этого они еще какое-то время выжидали, прежде чем предпринять некоторые действия. Шли минуты, хозяин не появлялся. Мисс Элеонора начала волноваться и наконец вышла из комнаты, сказав, что пойдет узнает, что случилось, но вскоре вернулась, охваченная страхом, и рассказала, что стучала в дверь дяди и даже звала его, но он не ответил. После чего мистер Харвелл и дворецкий поднялись наверх, проверили обе двери и, найдя их запертыми, взломали дверь библиотеки. Мистера Ливенворта, как он уже говорил, они нашли сидящим за столом, бездыханным.
– А леди?
– О, они последовали за нами и вошли в комнату. Мисс Элеонора упала в обморок.
– А вторая… Мисс Мэри, кажется, вы говорили?
– Насчет нее ничего не помню. Я поспешил за водой для мисс Элеоноры, и чем она занималась, не заметил.
– Хорошо, через какое время мистера Ливенворта перенесли в другую комнату?
– Почти сразу, как только пришла в себя мисс Элеонора, а это случилось, как только вода попала ей на губы.
– Кто предложил унести тело с того места, где оно было найдено?
– Мисс Элеонора, сэр. Поднявшись, она сразу подошла к телу, посмотрела на него и содрогнулась. Потом позвала нас с мистером Харвеллом и попросила унести его и положить на кровать, что мы и сделали.
– Постойте! Она была с вами, когда вы ходили в другую комнату?
– Нет, сэр.
– А что она делала?
– Осталась стоять у стола в библиотеке.
– И чем занималась?
– Я не видел. Она стояла ко мне спиной.
– Как долго она простояла там?
– Когда мы вернулись, ее уже не было.
– Она отошла от стола?
– Она вышла из комнаты.
– Гм… И когда вы ее снова увидели?
– Через минуту. Мы столкнулись с ней в двери библиотеки, когда выходили.
– У нее было что-нибудь в руках?
– Я ничего не заметил.
– Со стола ничего не пропало?
– Мне не пришло в голову проверять, сэр. О столе я не думал, сэр. Я думал о том, что нужно сходить за доктором, хотя и знал, что он уже не поможет.
– Кого вы оставили в комнате, когда вышли?
– Кухарку, сэр, и Молли, сэр, и мисс Элеонору.
– Мисс Мэри с ними не было?
– Нет, сэр.
– Хорошо. У присяжных есть вопросы к этому человеку?
Почтенное собрание тут же пришло в движение.
– Я бы хотел задать несколько вопросов, – воскликнул взбудораженный мужчина с морщинистом лицом, на которого я обратил внимание еще раньше, потому что он беспрестанно ерзал на стуле, как человек, охваченный сильным, но до поры до времени сдерживаемым желанием вмешаться в происходящее.
– Прошу вас, сэр, – ответил ему Томас.
Но когда присяжный замолчал, чтобы набрать побольше воздуха, крупный и определенно чванного склада характера мужчина, сидевший справа от него, воспользовался возможностью, чтобы зычным, властным голосом осведомиться:
– Вы сказали, что провели в этой семье два года. Скажите, вы назвали бы эту семью сплоченной?
– Сплоченной?
– Или, скажем, дружной… Они любили друг друга?
И присяжный поднял очень длинную и тяжелую цепочку от часов, которая висела у него на поясе, словно она не меньше его самого имела права на уместный и обдуманный ответ.
Дворецкий, возможно, впечатленный его манерами, беспокойно посмотрел по сторонам.
– Да, сэр, насколько мне известно.
– Леди были близки с дядей?
– О да, сэр.
– И друг с другом?
– Полагаю, да. Не мне судить.
– Полагаете, да. У вас есть причины думать иначе?
И он крепко намотал цепочку на пальцы, как будто усиливая ее внимание, одновременно со своим.
Томас на миг заколебался. Но как только его собеседник собрался повторить вопрос, принял официальный вид и ответил:
– Нет, сэр.
Присяжный, несмотря на всю самоуверенность, похоже, проникся уважением к сдержанности слуги, который отказался оглашать свое мнение на подобные материи, и, с самодовольным видом откинувшись на спинку стула, взмахом руки дал понять, что больше ему сказать нечего.
В тот же миг упомянутый выше маленький нервный человечек соскользнул на краешек стула и спросил, на этот раз без колебаний: