- Что-то я не слышал, чтобы гениальная книга принесла автору мил пионы. Бестселлер, может быть, но бестселлер - это уже обман.
- Хорошо, допустим. Тогда остается находка.
- А что такое находка? - спросил я. - Это чья-то потеря, не так ли?
Хаген подумал, одобрительно засмеялся, похлопал меня по плечу, и мы отправились спать.
10
Меня разбудили петухи. В Тавое они орали, как в деревне. Я блаженно потянулся, проверил наличие рядом с собою Инки (разметавшись, она крепко спала, и ее щечки, искусанные за ночь москитам, ярко алели) - и тут какое-то тягостное ощущение заставило меня замереть. Первой мыслью было, что в номер наш заползла ядовитая змея. Приподнявшись, я огляделся. Все друзья мои мирно спали. За ночь Хаген, я слышал, несколько раз вскакивал и, бормоча проклятья, принимался орудовать аэрозолем. Вообще ночь была ужасна. По всему городу выли собаки, с крыши что-то сыпалось, за перегородкой в душевой слышалось шуршание, по телу ползали крупные и мелкие насекомые: что толку в сетках на окнах, если в комнате нет потолка? Один только Бени оказался предусмотрительным: он спал в тренировочном костюме и в носках, даже лицо его было накрыто просторным носовым платком, слегка шевелившимся от дыхания. Может быть, я забыл упомянуть, что все мы спали на полу, "вповалку", как говорят у нас в деревне, поскольку в номере не имелось ни одной кровати.
Никакой змеи, разумеется, не было, но смутное беспокойство не проходило. Я откинулся на спину и спросил себя: "Ну, что такое? Нервы?"
На перегородке душевой, аккуратно пристроенный на пластмассовых плечиках, висел костюм Зо Мьина. В номере было уже светло, и я отчетливо разглядел на спине пиджака след зацепа. Чувствуя себя виноватым перед Зо Мьином, я заставил себя не смотреть на костюм: что такого, человек вполне мог зацепиться, когда лазил под рингом. Ниже, на полу, стояли ботинки Зо Мьина. Какое-то время я меланхолично рассматривал этот изысканный образчик сапожного мастерства, и тут неподалеку за окном глухо бухнул деревянный монастырский колокол, и я отчетливо, как на вспыхнувшем диапозитиве, увидел Зо Мьина, шагающего по рыбным рядам: элегантный, сияющий каждой ниточкой своего "тропикаля", полыхающий поляроидными очками, при темно-вишневом галстуке и в синих парусиновых туфлях. Да, я вспомнил, я четко увидел, как легко и беззвучно эти синие туфли на коричневой нейлоновой подошве ступают по замусоренной белой бумагой земле. Во г. оно, противоречие в одежде ювелира, которое я тогда не осознал.
Значит, коллега Зо Мьин вышел из гест-хауза в одной обуви, а вернулся в другой. Странная манера переобуваться на улице, странная даже для такого франта, как Зо Мьин. Впрочем, подождите-ка: что же, он носил запасные ботинки под мышкой’ Нелепость, не в карманы же он их запихал. А зачем ему носить ботинки с собой? Зо Мьин взял их уже здесь, в номере, чтобы сбить нас с толку. А парусиновые туфли выбросил, поди их теперь найди.
Да, действительно, все могло быть именно так. Заразив профессуру спортивным азартом, Зо Мьин мог пролезть под рингом (он это делал несколько раз и возвращался, так что его отсутствие не могло показаться странным), выйти с другой стороны и отправиться в гест-хауз. Риска никакого: если бы Ла Тун и Тимофей оказались в это время в номере, Зо Мьин с. легкостью мог бы им объяснить, что ему надоел мордобой. А скорее всего он предварительно убедился, что Ла Тун и Тимофей увлечены подготовкой к ужину. Затем он, бесшумно ступая, вошел в номер, вывернул лампочку… нет, он вывернул лампочку лишь тогда, когда услышал на улице наши с Инкой голоса: свет нужен ему самому, а кроме того, трудно было бы оправдаться, если бы Ла Тун или Тимофей застали его в темноте. Что касается скомканного коврика и следа, то, возможно, это получилось непроизвольно, когда Зо Мьин заметался по номеру, ища выхода в кромешной тьме. А другие ботинки он схватил уже на бегу. Видимо, это было интуитивное решение: именно такими мгновенными зигзагами преступники и сильны.
"Преступники…" Слово было произнесено, пусть даже мысленно, и в этом нужно отдать себе отчет. А не хватит ли на одни сутки детективных версий? Не игра ли это утомленного воображения? Сомнительно, правда, что я мог бы выдумать парусиновые туфли, которых никогда не видел. И тем не менее печальный опыт предшествовавших догадок должен был чему-то меня научить.
Подождем, сказал я себе, не стоит даже тревожить Ла Туна. Хаген твердо заявил, что у него ничего не пропало. Значит, не исключена возможность, что Зо Мьин повторит свою попытку - или вещь, которую он искал, ему не слишком нужна. Во втором случае мы спокойно вернемся в Рангун, и пускай наше открытие останется при нас. Когда-нибудь в Союзе я расскажу обо всем этом Инке - и все. Но если у Хагена все-таки что-то исчезнет, мы, по крайней мере, будем знать, где это искать.
Я скосил глаза в сторону Зо Мьина. Ювелир лежал рядом с Володей в центре комнаты, подоткнув себе под бока темно-синее покрывало с широкой белой каймой. Володя накрылся простыней с головой, оставив себе сбоку лишь окошечко для дыхания. Он дышал под простыней глухо и тяжко, со всхлипами. А Зо Мьин был совершенно недвижен, даже грудь его, кажется, не вздымалась. Но теперь меня не покидало ощущение, что это от него исходят недоброжелательность и беспокойство, совершенно меня разбудившие. Недоброжелательность, адресованная лично мне, в этом я не мог ошибиться. Достаточно было вспомнить, как зло он посмотрел на меня вчера, когда я напомнил всем, что это Зо Мьин заказал для нас моторную лодку. Ловкий ход: отправить нас всех в открытое море, а самому под тем или иным предлогом остаться одному. Видимо, эту возможность он держит как основную, а вчерашний налет на гест-хауз был всего лишь неудачной импровизацией. Любопытно: ради чего ювелир не скупится на затраты? Монский бокс обошелся ему в полторы тысячи кьят, лодка - в две тысячи. между тем как месячная зарплата того же Тан Туна составляет триста пятьдесят кьят. Что же за сокровище возит с собою герр Боост (кроме истины, разумеется, но что такое истина для предприимчивого ювелира). А не лучше было бы предупредить самого Бооста? Нет, конечно же, нет: соль гипотезы сразу же выпадает в осадок обвинения, а для этого у меня нет достаточных оснований
Тут еще одно: сам герр Боост, похоже, не осознает себя владельцем предмета повышенного спроса, он ведет себя как человек, не имеющий чем дорожить. Правда, и такое бывает: разве мы всегда отдаем себе отчет, какими сокровищами обладаем?
- Саша, - сонным голосом пробормотала, не открывая глаз, Инка. - Выключи курицу, пожалуйста.
- Бог ты мой, какую курицу? - удивился я.
Инка вздохнула
- Ну, эту… Очень кричит.
Володина простыня зашевелилась, из-под нее послышался сдавленный смех.
- Ну вас к черту, - сказал Володя, высовывая всклокоченную голову. - Женатики проклятые, спать не дают.
Инка приподнялась, разжмурилась, посмотрела на Володю
- А, и ты тут, - проговорила она и снова уронила голову на подушку. - Пушочек.
- Здрасьте, - обиделся Володя. - Прямо с рассвета начинают обаять. С вами опухнешь.
Володя и в самом деле по утрам имел обыкновение выглядеть несколько заспанным и помятым.
- Чем ты недоволен? - спросил его я.
- Та, сожрали всего, - горько пожаловался Володя.
- Кто?
- Ну, эти… шистозоматозы. Всю ночь преобладал.
- В цинковом гробу отоспишься, - успокоил я Володю. - А тебя будто бы не ели?
- Я несъедобный.
- И чего тогда кряхтишь? - поинтересовался Володя. - Целый час уже тебя слушаю.
Странно, я уверен был, что работа моей мысли совершенно беззвучна.
- Это, видишь ли, - сказал я, - размышление номер один, о тяготах жизни. В соседнем монастыре сейчас думают, ну и я к ним подключился.
Натужная шутка моя имела под собою основу: согласно буддийскому уставу монахи, когда просыпаются по звуку деревянного колокола, благодарят Будду за возможность еще на шаг приблизиться к окончательной нирване, а затем обязаны погрузиться в названное мной размышление, завершающееся молитвой о спасении всех живых тварей. Володя об этом, по-видимому, не знал, и потому моя шутка ему не понравилась.
- Врешь ты все, - буркнул он и демонстративно закрыл глаза.
- Нет, Александр Петрович прав, - бодрым голосом, как будто и не спал вовсе, проговорил Тан Тун - Сейчас монахи думают, а потом пойдут раздавать у ворот цветы. Доброе утро.
- Слушайте, какая прелесть! - воскликнула Инка и села - В Рангуне я этого не видала.
Тан Тун уже тоже сидел и натягивал через голову юбку Как и Ла Тун, он тоже был в московской майке, но только майка эта просторно болталась на его щупленьком теле.
- Здесь провинция, - пояснил Тан Тун, - здесь уважают обряды. Пойдемте смотреть?
- Пошли! - загорелась Инка. - Мальчики, одевайтесь! А фотографировать можно?
- Если Хаген разрешит, - ядовито сказал Володя.
Услышав свое имя, Хаген шевельнулся и, не открывая глаз, с довольно правильной дикцией произнес по-русски:
- Хаген нет разрешат. Только если Хаген спать.
- Значит, Хаген будет спать, - решительно сказала Инка. - Так можно взять камеры, Тан Тунчик?
Тан Тун приготовился обстоятельно ответить, но не успел С улицы послышался рокот мотора и лязг гусениц. Этот звук был настолько странен в провинциальной тишине, что мы, как по команде, затихли.
Лязг приближался.
- Я знаю, что это, - мрачно сказал Володя. - В город ворвались инсургенты. Сцапают нас и будут по джунглям таскать да обменивать.
- Нет, это не инсургенты, - серьезно ответил Тан Тун. - Это…
И вдруг лицо его засияло. Он вскочил, одернул юбку и подбежал к окну.
- Это знаете что? Это ви-ай-пи уезжает!
Мы с Володей и с Инкой тоже кинулись к окну. Инка была в ночной пижаме, и на ее месте я бы так не торопился, но, в конце концов, в тесной компании можно отбросить ряд условностей.
Минуту на улице было пусто, только низкие заборы из дырчатых жестяных полос тряслись от приближающегося грохота. Затем мимо нашего окна промчалась полугусеничная танкетка с лихо задранным орудийным стволом, за нею - четыре синих "лендровера" военно-морского флота, битком набитые людьми в униформе. В арьергарде, тарахтя и чадя, катился веселенький броневичок с зенитным пулеметом на крыше.
- Что за жизнь у этих ви-ай-пи, - пробормотал Володя. - Тоска зеленая. На пляж человек не может попросту съездить.
- Слушайте, - сказала Инка, - а ведь мы все-таки едем в Маумаган!
И мы исполнили короткий произвольный танец, который разбудил всю нашу компанию.
Бени, Тимофей и Зо Мьин, вскочив, принялись поспешно свертывать свои постели. Ла Тун сел, потянулся, зевнул и лениво сказал:
- Ну, вот видите, как все хорошо получается.
- Надо искать машину! - взволнованно заговорил Тимофей. - Я побегу!
Один только профессор Боост лежал не двигаясь, закинув руки за голову, с выражением "ниль адмирари" на лице.
- Подождите, господа, - сказал он, - еще неизвестно, как решат власти.
Слово "власти" ("оторитиз") он произнес особенно внушительно.
11
Но решение местных властей оказалось оптимальным. Вероятно, ви-ай-пи, уезжая, узнал о нашем сидении и рекомендовал быть с нами полюбезнее, потому что ровно через полчаса два нанятых за счет муниципалитета "джипа" стояли у ворот гест-хауза, и добрая дюжина невесть откуда взявшихся подростков суетилась у нас в номере, собирая наши пожитки. Мы с Инкой, Володей, Тимофей и Тан Тун сели в первый "джип", остальные - во второй, и колонна тронулась.
- Ура! - закричали мы хором.
Во втором "джипе" молчали: там собрались более степенные люди.
Но еще около полутора часов мы колесили по городу, закупая продукты. "Кто знает, - бормотал Ла Тун, загружая свободное пространство у нас в ногах бесчисленными свертками из зеленых банановых листьев (в них здесь заворачивают продукты), - может быть, там, в Маумагане, нет ничего, кроме рыбы". Заботу о желудках профессуры он считал своей священной обязанностью.
Инка сидела в кабине и вела беседу с водителем, неизвестно на каком языке, а я, пользуясь частыми остановками и отсутствием поблизости слайдофоба Хагена, щелкал фотоаппаратом, снимая уличные сценки: разносчиц с бамбуковыми подносами на головах, монахов в оранжевых рясах с черными горшками для сбора подаяния, велорикш и торговцев сладостями и лотерейными билетами.
Солнце стояло уже высоко, когда мы наконец выехали из Тавоя и покатили в сторону моря. Дорога шла вдоль скалистой стены серо-желтого цвета, обильно поросшей сверху ползучей зеленью.
- Затерянный мир, - проговорил Володя и тоже расчехлил свой фотоаппарат.
Слева от нас, за невысоким каменным парапетом, разверзалась зеленая пропасть. И начались такие виражи, что Володя забыл о своем слайдмейстерстве и только успевал, хватаясь за сиденье, произносить: "Ух ты! Во дает!" Холмы внизу были до самого горизонта мягко укрыты зеленой всклокоченной шубой, меж ними вдали, извиваясь, поблескивала река.
Ниже начались каучуковые рощи, сероствольные, как наши осины, только более корявые. Кое-где на перекладинах из жердей развешаны были полотнища сырого каучука, заскорузлые, как застиранные полотенца. Еще ниже дорога забежала в гогеновскую синюю тень, под широкой листвой - домики на сваях, зеленая вода у крылец, смуглые женщины, голые детишки.
Мы проехали предостаточно, и уже впереди за холмами засинел океан, но тут второй "джип", следовавший за нами метрах в пятнадцати, начал судорожно клаксонить и замедлять ход. Место для остановки было совершенно непригодное, впереди и сзади - крутые повороты, здесь на нас легко могли наскочить. Но делать нечего, остановились и мы, подъехали задним ходом, спешились, разминая затекшие ноги, сошлись. Бени, Ла Тун и Зо Мьин переругивались по-бирмански, Хаген сохранял невозмутимость.
- Сумку потеряли, - скорбно сказал мне Ла Тун.
- Если это имеет значение, - усмехнувшись, отвечал Хаген, - то выпала сумка вашего друга.
- Моя? - возмутился Володя. - Но как это могло случиться? Почему у нас ничего не выпало?
- Если бы у вас выпало, - возразил Ла Тун, - мы бы увидели. Кроме того, наша машина больше загружена.
Мы с Володей обошли задний "джип", заглянули вовнутрь: в самом деле, вещи были навалены там горой, троим сидеть среди сумок и баулов было неудобно, мы как-то об этом не подумали. Впрочем, всей погрузкой распоряжался Ла Тун, он же и курировал наши пожитки.
- Выкинули нарочно, - сквозь зубы сказал мне Володя.
- Держи себя в руках, - посоветовал ему я.
- Она сверху лежала, - принялся объяснять, подойдя к нам, Ла Тун, - я все руку на ней держал, потом как-то отвлекся, смотрю - а ее уже нету. Главное, представить себе не могу, когда это могло случиться.
У него был вид провинившегося мальчишки, и Володя пожалел толстяка.
- Бог с ней, с сумкой, - великодушно сказал он. - Вряд ли она станет дожидаться нас на дороге.
- Нет, вы не правы! - горячо возразил Ла Тун. - Местные никогда не тронут. Разве что городские, но машины не прошло ни одной. Надо вернуться.
- Это плохая примета, - сказал Володя без особой, впрочем, убежденности в голосе. Видно было, что об этой пропаже он не перестанет горевать.
- А что там у тебя в ней? - спросил я Володю.
В ответ он с досадой махнул рукой
Я озадаченно огляделся. Хаген стоял в стороне, у откоса, с видом человека, которого ничто не касается. И формально он был прав: он ведь сидел в кабине рядом с шофером и не обязан был следить за грузом Инка, подойдя, принялась вполголоса утешать Володю, а бирманцы, включая и Бени, столпились вокруг обоих шоферов и взволнованно обсуждали случившееся. Мы с Ла Туном присоединились к этой группе.
- Они наотрез отказываются развернуться, - сказал мне, послушав, Ла Тун. - Просто наотрез. Говорят, здесь нет места.
И в самом деле, дорога тут была слишком узка: с одной стороны - зеленый обрыв, с другой - каменистая стена.
- Я думаю так, - сказал по-английски Бени. - Мы втроем виноваты - вы, я и Зо Мьин, - мы и пойдем пешком.
- Зачем же пешком? - возразил Зо Мьин - Зачем пешком, когда есть машины? Я сейчас покажу парням, как это делается.
Он что-то коротко сказал водителям, и они после некоторого колебания пошли за ним к нашему "джипу". По команде Зо Мьина принялись разгружать машину.
- Чтобы не рисковать вещами, - пояснил нам Зо Мьин. - Я поеду один.
- Нет, мы поедем вместе, - быстро проговорил Бени. - Если вы, конечно, сможете это сделать
Зо Мьин холодно посмотрел на француза.
- Я смогу это сделать, профессор, - ответил он. - Но не ставя под угрозу вашу драгоценную жизнь.
Бени пожал плечами и, буркнув что-то себе под нос, отошел к Хагену. Да, сейчас Зо Мьин взял серьезный реванш за все прошлые выпады Бени.
Между тем водители разгрузили нашу машину, перенесли вещи к обочине, мы тоже все отошли в сторону, чтобы не мешать Зо Мьин сел в кабину, снял очки, положил их на свободное сиденье, уверенно включил мотор, дал задний ход и почти уперся бампером в каменную стенку. Затем осторожно двинул машину вперед, круто выворачивая руль.
- Э! Э! - закричали мы, когда передние колеса оказались на краю пропасти и "джип" завис почти над верхушками растущих внизу деревьев.
Не глядя на нас, Зо Мьин осторожно отвел машину от опасной черты. Этот маневр он повторил еще дважды, затем мотор победно взревел, и "джип", чиркнув правыми колесами по краю обрыва так, что вниз посыпались камешки, сорвался с места и на бешеной скорости скрылся за поворотом,
- Так здесь не ездят, - осуждающе покачав головой, сказал Ла Тун.
- Но каков мастер! - с восхищением проговорил герр Боост. - Жаль, что он занимается мелким промыслом, из него вышел бы первоклассный каскадер.
Мы ждали минут двадцать. "Джип" выкатил из-за поворота - на этот раз с выключенным мотором, обогнул вторую машину и остановился почти у наших ног. Зо Мьин улыбался нам из кабины, Володина клетчатая сумка, целехонькая, лежала на переднем сиденье.
- Браво, старина, браво, - сказал Хаген, когда ювелир вылез из кабины и, надевая на ходу очки, направился к нам - Но выключать двигатель на спуске - это безумие.
Володя вытащил свою сумку, осмотрел.
- Где вы ее нашли?
- Внизу, в километре отсюда, как раз посреди деревни, - ответил Зо Мьин. - Дети стояли вокруг и смотрели на нее так, как будто она упала с неба. Надеюсь, там нет никакого стекла? Что-то будто звенит.
- Пусть звенит, - с деланной беспечностью сказал Володя. - Теперь уже поздно.
От сумки слегка попахивало джином, но Володя был прав: сейчас это уже не имело значения.
- Ну, слава всевышнему, - с облегчением проговорил Ла Тун - Но едемте, господа, едемте, время уходит.
И в самом деле, близился полдень, а ведь выехали мы рано утром. Мы торопливо погрузились и, чтобы восстановить справедливость, предложили кому-нибудь из заднего "джипа" пересесть к нам в передний Бени и Зо Мьин изъявили желание остаться на месте, чтобы уже не спускать глаз с вещей, к нам пересел Хаген, любезно уступивший свое место в кабине Ла Туну, и теперь тесно стало уже нам.