– Майя, – кричит журналист, – как все прошло сегодня?
Я не отвечаю. Суссе помогает мне сесть в машину. Окна затемненные. Я вижу, что Блин подходит к журналистам. Неудивительно, что он вызвался меня провожать, хотя достаточно было охранника. Говорить нам с ним не о чем. Он спокойно мог продолжать обсуждать процесс с Сандером и выстраивать стратегию. Зачем он пошел со мной? Проследить, чтобы я не ляпнула глупость? Но зачем ему давать наводки журналистам? Блин вечно твердит о том, что им интересна я и что очень важно показать в прессе мои личностные качества, представить меня человеком, а не преступником. От этого зависит моя защита в суде. Ну да, конечно. Моя личность.
Как только нам дали доступ к материалам следствия, Сандер начал собственное расследование, чтобы проверить выводы, к которым пришли следователи, и результаты технического анализа. Но Блин больше озабочен тем, как заставить их "понять" мои мотивы. Я не очень понимаю, кого он имеет в виду под "ними", но явно не суд. Или не только суд.
Суссе треплет меня по плечу и берет мою руку в свою. Я ей позволяю. Нас никто не видит. Водительская дверца приоткрыта, но фотографы ничего не заметили. Я слышу, как Блин разговаривает с журналистами. Тихим, но четким голосом:
– Мы не можем сейчас говорить. Был долгий и тяжелый день.
Он выглядит усталым, намного более усталым, чем пару минут назад.
– Майя расстроена. Все это очень тяжело, да еще в таком юном возрасте…
Он снова нудит о моем возрасте. Интересно, что думают об этом журналисты.
– Это исключительный случай, что девушка ее возраста столько времени провела в предварительном заключении. Это не могло не сказаться на ее здоровье.
Я пытаюсь заснуть в машине. Я действительно устала. Заботливый Блин это тонко подметил. Но в остальном он ошибается. Тюремное заключение не такое уж и тяжелое. Не самое приятное место на свете, конечно. И еда оставляет желать лучшего. Но зато я там одна.
Каждый день в тюрьме похож на предыдущий. Один в один. По крайней мере, с тех пор, как закончились допросы. И это чудесно. Никаких сюрпризов. Никаких новых людей.
Все блюда в тюремной столовке на один вкус, вне зависимости от того, что это – тефтельки, треска или яичница. Я завтракаю, обедаю и ужинаю. Час гуляю, час в спортзале (я притворяюсь, что упражняюсь). Обучение. Десять минут в душе. Я лежу в кровати, лежу на полу. Я хожу в туалет. Я прислушиваюсь к шагам надзирателей. Пытаюсь читать, слушаю музыку, сплю больше, чем когда-либо в жизни. Единственный, кто меня навещает, это Сандер. Но выходные я проведу в одиночестве. Никто не будет со мной говорить, никаких сюрпризов, никаких непрошеных мыслей.
После выходных придет мой черед рассказывать свою версию событий. Мне придется рассказать о нас с Себастианом, о любви и ненависти и о том, как я его предала.
Себастиан и я
17
Мы с Себастианом начали встречаться год назад. Стояло знойное лето. Спустя три недели жары люди даже перестали ее обсуждать. Они жаловались на сломанный кондиционер, на мороженое со вкусом старого носка из магазина за углом, но не на жару, потому что смирились с тем, что ничего с ней нельзя поделать, и перестали ждать чуда.
В то лето я работала на ресепшен в отеле на Стуреплане. Это был мой последний рабочий день, когда в отеле появился Себастиан. С десяти вечера до семи утра я отвечала на телефон, бронировала номера, отменяла брони, вызывала дополнительный персонал для уборки и готовки, выслушивала жалобы пьяных финнов ( where are the nice girls? ), и требования, чтобы я принесла им в номер спиртное ( be a nice girl, will you, hehe ). Под стойкой была кнопка тревоги, но я ни разу ею не воспользовалась. Постояльцы блевали в номерах, но не только. Слава богу, мне не нужно было это убирать. Однажды постоялец пытался перерезать себе вены. Но он написал об этом в твиттер-аккаунте полиции перед тем, как приступить.
По дороге на работу я встречала усталых туристов, направлявшихся в дешевые рестораны, заспанных родителей с детьми в колясках, медлительных немцев в сандалиях с мятыми картами. Работа была непыльная. Не слишком сложная, не слишком стрессовая, платили неплохо, и это был неплохой опыт (слова папы). Папа хотел, чтобы я работала летом, он считал, что это сделает из меня второго Ингвара Кампрада. Мама хотела, чтобы я ездила с работы на такси, но папа это не разрешил, и она не настаивала.
Себастиан тусил в одном из клубов неподалеку и зашел в туалет. Я была за стойкой ресепшен одна, коллега ушла домой раньше по случаю дня рождения сына.
Нам не разрешали пускать в туалет никого, кроме постояльцев отеля, но я никогда бы не смогла сказать "нет" Себастиану. Откуда он знал, что я работаю в этом отеле, он так и не сказал. Я и не догадывалась, что он меня помнит. Столько лет прошло с тех пор, как мы посещали один детский сад. Себастиан был на год старше меня. И если бы он не остался на второй год, уже был бы в университете. Но теперь нам предстояло учиться в одном классе. Все знали, что Себастиан остался на второй год, и вот он стоит перед стойкой ресепшен отеля, где я работаю.
– Майя, – уверенно приветствовал он меня, словно ожидал увидеть там именно меня. Сердце екнуло в груди, как когда-то в детском саду. Потом он не ушел, а остался ждать окончания моей смены. Мы шли по пустому городу. Было прохладнее, чем в предыдущий день. Мы шли через Хумлегорден, вдоль улицы Энгельбректсгатан в сторону Эстрасташун. Там мы сели на поезд в Эсбю. Себастиан сел рядом со мной. А когда мы подъезжали к университету, он положил голову мне на колени и заснул без всяких преамбул. Когда поезд подъезжал к нашей станции, я погладила его по лбу, чтобы разбудить, и он посмотрел мне в глаза. Потом поднял руку и провел большим пальцем по моей нижней губе.
В тот же день я уезжала в отпуск с мамой, папой и Линой. Мама решила устроить автомобильный тур по Европе. Нам предстояло прилететь в Женеву и там взять напрокат машину, которая будет доставлять нас от одного бутик-отеля до другого. Отели мама выбрала на сайте с "секретными" и "уникальными" предложениями.
Машину вел папа. Папа всегда вел, когда был с мамой (кроме дороги назад с вечеринки). Миля за милей, мы переключали радиостанции, когда в динамике начинало трещать. Страна за страной мы слушали одну и ту же музыку. Радиоведущие все говорили на один манер – позитивно и зажигательно, злоупотребляя словами со звуком "ш" (шлабаблаша Рианна, шушушу Ариана Гранде). Разумеется, они говорили на разных языках, и в Италии добавляли в программу песни на итальянском, во Франции – на французском, но в целом музыка звучала одинаково, а я продолжала пребывать в состоянии шока.
Встреча с Себастианом произвела взрыв в моем сознании. Я была не в том месте, не с теми людьми, сидела рядом с Линой с пакетом на случай, если малышку начнет тошнить, и искала его в интернете. Мне было плевать на стоимость роуминга. Я гуглила Себастиана везде, как безумная, но не могла найти информацию о том, где он, и не отваживалась спрашивать о нем знакомых, и не отваживалась добавляться к нему в друзья в социальных сетях. Сидела в машине и погружалась в депрессию от того, что упустила такую возможность. Себастиан лежал у меня на коленях, смотрел на меня, как я могла в такой момент поехать в отпуск! Какая же я идиотка!
На девятый день, когда мы были в Вильфранш-сюр-Мер под Ниццей, он позвонил. Мобильный выскальзывал из потной руки, номер был скрыт, Себастиан приехал к нам на "Веспе". Папа удивился его появлению, а мама была в шоке. Себастиан встретил нас в лобби отеля и пригласил маму, папу и "разумеется" Лину (откуда он знал, как зовут мою сестру?), на ужин на "лодку". "Лодка" его отца была пришвартована в гавани в Ницце. Мама от радости чуть не прыгала. Все, что ее заботило, это как успеть купить новое платье, а папа весь аж раздулся от гордости, потому что отец Себастиана был не просто "потенциальным новым клиентом", он был "потенциально новой жизнью".
Себастиан сделал вид, что ничего не заметил. Он смотрел только на меня. Аманда рассказала ему, где мы, и он решил в тот же день лететь в Ниццу. Это было невероятно. Просто фантастика. Я тоже сразу поехала с ним, на "Веспе", обнимая его руками за талию. Мы ехали узкими крутыми дорогами вдоль берега моря. Было тепло. Я два раза занималась с ним любовью в овальной двуспальной кровати на лодке (под белым балдахином) до прихода мамы и папы. Мы ужинали вместе с отцом Себастиана прямо на палубе под звездами.
Яхта была длиной около шестидесяти метров. Палуба цвета карамельного сиропа, отполированная до блеска. Повсюду латунные и серебряные детали, золото и белый мрамор. Закуски подали после захода солнца. Мы сидели наверху на подсвеченной палубе, окруженные бархатной ночью. Нас обслуживало бесчисленное множество официантов. Мама с папой бросали на меня удивленные взгляды. Лина хотела сидеть у меня на коленях.
– Я уже и не надеялся увидеть Себастиана здесь, – улыбнулся родителям отец Себастиана. – Видимо, это заслуга Майи, что он решил удостоить нас визитом.
В тот вечер я не могла отвести от Клаеса глаз. Он был прекрасным рассказчиком, фантастическим собеседником и излучал тепло. Мама хихикала, как попугайчик. Она была в новом платье. На голове у нее было что-то вроде диадемы, похожей на дешевую бижутерию. Но я знала, что золото настоящее: мама бы никогда не надела что-то фальшивое, особенно в такой вечер.
Себастиан обнял меня за плечи, а Клаес Фагерман рассказывал истории о людях, которые были мне незнакомы. Папа заливался смехом. Отец Себастиана умел рассмешить людей. Он прекрасно общался даже с незнакомыми людьми, неловкое молчание и скучные темы для разговоров не вызывали у него ни малейшего страха. В такие моменты он только улыбался и продолжал шутить, заставляя собеседников расслабиться. В тот первый вечер я тоже попала под его обаяние. Тогда я не знала, какой он на самом деле. Мама так напилась, что незаметно для себя слопала весь десерт. Лина заснула на диване, и кто-то из обслуги укрыл ее покрывалом, несмотря на жаркую ночь.
Однажды Клаес сказал мне:
– Я богат, понимаешь?
Он сказал это не для того, чтобы похвастаться, а чтобы объяснить свое происхождение. Его богатство было его национальностью. Он жил в своем собственном государстве, не имеющем отношения к географии. Потому что у шведских миллионеров больше общего с итальянскими, японскими или арабскими богачами, чем с ординарными шведами. И папу это приводило в восторг, потому что Клаес Фагерман сам добился этого статуса, а не унаследовал его от отца. У его семьи не было угодий в Сёрмланде и лесов в Норрланде, не было верфей в Гётеборге, и его родственники не охотились с королями. Папа ненавидел "идиотов из комиссии ФИДЕ" и "их бессмысленные инвестиции". Он мог прийти домой с работы и часами критиковать их проекты. "Если ты хочешь использовать рискованные инвестиции для разработки приложения, которое будет сообщать цену на литр молока, то сотни двадцатилеток с титулами, пришедшими в упадок поместьями и основанными вчера стартапами готовы взяться за это, потому что никогда сами не покупали продукты и не знают, что цены пишут на полках.
Этих идиотов даже богатыми нельзя было называть. Они только делали вид, что у них водятся деньги. "Как это печально", – обычно отвечала мама (используя его собственные слова, как она обычно делала в разговоре с отцом). Печально.
А мама, в свою очередь, рассказывала, что ее коллега или подруга ушла с работы. "Муж купит ей магазин товаров для интерьера", – добавляла она, поскольку мама точно так же, как папа ненавидела потомственных аристократов, мама ненавидела женщин ее возраста, которым удалось сделать то, что не удалось ей, бросить работу на чужого дядю.
Мама работает юристом в крупной компании, котирующейся на бирже, и зарабатывает в два раза меньше, чем папа. Она сократила часы работы с рождением Лины, чтобы "иметь время на ребенка", но совсем бросать работу она не хочет. Она притворяется, что очень занята и что дела на работе идут хорошо. Но никто ей не верит, включая папу.
"Я бы на их месте тратил деньги на лотерею", – говорил папа, – больше шансов заработать". Папа продолжает говорить о своем, даже если мама уже сменила тему, так и выглядят их повседневные разговоры.
Мама с папой сразу стали фанатами Клаеса Фагермана. Они смотрели на него влюбленными глазами. Месяцы после того, как мы стали парой, папа говорил о Клаесе Фагермане каждый раз, когда мы общались наедине. Он рассказывал, как Клаес Фагерман превратил компанию на грани банкротства в один из "трех самых выгодных бизнесов в Швеции". И это ему удалось, потому что вместо того, чтобы пилить лес или мыть золото в северных ручьях, он начал инвестировать в высокие технологии (кабель и микрочипы, я не особенно интересовалась подробностями). Клаес для папы был идолом. Он ему даже не завидовал, только восхищался. Единственная банальность в жизни Клаеса Фагермана, говорил папа, это что он женился на девушке, занявшей третье место в конкурсе красоты "Мисс Швеция". "Фагерман настоящая легенда. Он войдет в историю".
И в тот первый вечер на лодке я пришла к тому же мнению. Отец Себастиана заставил меня почувствовать себя особенной. Когда он шутил, я смеялась, и мне действительно было весело. Когда он рассказывал о брате Себастиана Лукасе и о его успехах в Гарварде, я думала, что это очень мило, что он так гордится своим сыном. Он сказал, что "нет никаких сомнений" в том, что "Лукас пойдет далеко", и я чувствовала себя причастной семейным тайнам, которые Клаес рассказывает только избранным. Я считала, что если отец так хвастается своим старшим сыном, то и к младшему он испытывает нежные чувства. Тогда я не заметила, что его отцовская любовь была не безусловной, что ее нужно было заслужить. И что нет ничего хуже, чем его презрение.
В полночь мы с Себастианом попрощались с остальными.
– Мы хотим прогуляться по пляжу и искупаться.
Мама взяла меня за щеки двумя руками, как невинную невесту в первую брачную ночь, и папа посмотрел на меня с гордостью.
– Моя девочка, – сказала мама.
– Веди себя хорошо, – пошутил папа и с ухмылкой добавил уже обращаясь к Себастиану: – Без глупостей. Не делай ничего, что бы я сам не стал делать.
Папе нравится говорить банальности.
– И что ты только в нем нашла? – сказал Клаес Фагерман. – Он весь в мать.
И мы рассмеялись. Я тоже, потому что тогда не поняла, что это не шутка. Клаесу нравилось говорить гадости Себастиану.
Кроме того случая, мы никогда не говорили о матери Себастиана, о третьем месте в конкурсе "Мисс Швеция". Ее заменили новой моделью, и она исчезла из их жизни. Потеряла всякое значение. Бросила ли она Клаеса или он вышвырнул ее? Это так и осталось для меня тайной. Она не играла никакой роли в их жизни, и даже это странное обстоятельство не вызвало у меня никакого интереса.
До Себастиана у меня было четыре бойфренда. Первого звали Нильс. Нам было двенадцать-тринадцать лет, и мы начали встречаться на вечеринке, на которую меня пригласила его сестра-близнец. Из динамиков доносилась Кристина Агилера, он прижался к моим губам в жестком поцелуе, мы упали на диван и целовались, пока у меня не распухли губы и не промокли трусы. Он ласкал мою грудь, и это дарило восхитительные ощущения, но любовью мы не занимались. Мы были слишком юны. Через три недели все закончилось, но прошло еще два месяца, прежде чем до меня дошло, что все кончено, поскольку были летние каникулы, и в течение девяти недель я любовалась его фото и писала открытки (я в деревне с бабушкой и дедушкой, идет дождь, я смотрела "Зловещих мертвецов"). Он не отвечал. И открыток не слал. Когда началась школа, он только поздоровался со мной, и все.
Через полгода у меня появился новый бойфренд. Он был на год старше меня (четырнадцать с половиной). И он написал на автобусном расписании на остановке, что я красивая. Разумеется, информация об этом достигла моих ушей через шесть минут. И я, дурочка, считала, что это успех. У пятнадцатилетнего Антона были пухлые губы и светлые курчавые волосы. Мы были вместе семь недель. В том возрасте это равноценно браку. Но одним пятничным вечером на школьной дискотеке он напился допьяна (намешал разного алкоголя в бутылку из-под шампуня) и заявил: "Ты слишком молода для меня, Майя" и "нам нужно расстаться" (его собственные слова). Мне было стыдно за его поведение, но сам разрыв меня не расстроил. Ничто из этого меня не прикалывало: ни Антон, ни его мокрые слюнявые поцелуи, ни наши "встречания". После этого я влюблялась только в парней постарше. Они понятия не имели о том, кто я, потому что либо мы были незнакомы, либо сталкивались только в автобусе. Я не помню их имен. А в пятнадцать лет я познакомилась с Маркусом.
Маркусу было шестнадцать, он покуривал травку, играл на бас-гитаре, писал стихи, его мать была моделью фотографа Ричарда Аведона. Он учился в Эстра Реал, и все, абсолютно все знали, кто он. Когда мы с Амандой вошли в дверь его двухэтажной квартиры в районе площади Карлаплан, мы услышали, как он с его группой играют гитарные каверы на втором этаже. Вечеринка была в самом разгаре. Парень со шрамами после кори и лиловым лаком на ногтях выдал нам по куску шоколадного торта и ванильному молочному коктейлю. Я танцевала до упаду в гостиной без мебели, не задумываясь о том, как глупо я выгляжу, тряся волосами и взмахивая руками. Потом вырубилось электричество. Прибыли пожарные и объяснили, что электричества нет во всем районе и что на организацию концертов требуется разрешение. После пожарных появилась полиция. Я поняла, что все серьезно. Тогда же я поняла, что в напитке или в торте были наркотики. Мы с Амандой заперлись в ванной и старались не хихикать. Мы сидели там, пока Маркус не постучал в дверь. Он был полностью обнажен, и в руках у него был канделябр с пятью зажженными свечами. Он налил ванну и пригласил меня разделить ее. Я разделась и забралась внутрь. Аманда заснула на полотенце на полу.
У Маркуса была длинная челка, падающая на глаза. В ту же неделю он лишил меня невинности на кровати своих родителей. Это было неплохо, мне было не больно, и я радовалась, что он не заметил, что это был мой первый раз. Когда я позвонила Маркусу домой (он никогда не брал мобильный, и я верила ему, когда он сказал, что не любит пользоваться сотовым), он притворился, что его нет. Трубку взяла мама, и я поняла по ее голосу, как она недовольна его поведением, но я продолжала звонить на домашний и на мобильный, отказывалась поверить, что он не любит меня, я не могла взять себя в руки. Мы с ним спали вместе еще четыре раза на разных вечеринках (обычно это начиналось с его любимого занятия – совместного купания в ванной). Я убеждала себя в том, что раз он говорит, что любит мою грудь, то любит и меня тоже. В последний раз мы лежали поверх покрывала на чьей-то кровати (мы так никогда и не провели ночь в нормальной постели), на часах не было и десяти вечера, и, пока я вытирала живот собственной футболкой, он сообщил, что встречается с Терезой, которую все зовут Тесси. И потому мы не можем "продолжать делать это".