Со мной такое происходило сотни раз, но по некой неведомой причине я еще не осознал эту горькую истину. Наедине с собой я - сильный, уверенный, бесконечно подозрительный циник, но стоит появиться бойкому на язык незнакомцу, стоит ему начать заговаривать мне зубы, и разум мой растворяется в мареве веры. И вера эта всеобъемлюща. Скорее всего, я - единственный житель Нью-Йорка XX столетия, имеющий станок для чеканки монеты в домашних условиях.
Разумеется, эта неиссякаемая доверчивость придала всей моей жизни особые краски. В семнадцать лет от роду я покинул отчий дом в Монтане и еще совсем сопляком перебрался в Нью-Йорк. Я бы сделал это гораздо позже, кабы не родня и дружки: я не мог стерпеть того, что все они слишком уж часто смотрели на меня как на дурачка, да и сами несчетное число раз околпачивали меня по поводу и без повода. Именно чувство неловкости и стыда погнало меня в громадный Нью-Йорк, где можно затеряться, где никто не знает твоего имени.
Будь иначе, я, наверное, ни разу в жизни не отъехал бы от места своего рождения дальше, чем на десять кварталов.
Мои отношения с женщинами тоже терпели ущерб, да еще какой. После окончания средней школы я вообще всячески старался избегать знакомств с представительницами противоположного пола, за исключением самых невинных и ни к чему не обязывающих. И все - из-за своей доверчивости. Во-первых, любая девушка, сводившая со мной дружбу, рано или поздно (чаще - рано) становилась свидетельницей моего унижения, когда меня походя надувал какой-нибудь ловкий обманщик. Во-вторых, стоило мне испытать к девушке чувство более серьезное, чем простое расположение, и я начинал терзаться сомнениями: ведь у меня не было никакой возможности узнать ее мнение о моей особе. Она вполне могла заявить, что-де любит меня, и я бы ей поверил, но спустя день… Или час…
Нет. Может, одиночество и имеет свои мрачные стороны, но хотя бы избавляет от самоистязания.
И поприще свое я избрал, руководствуясь теми же соображениями. Ходить на работу в битком набитое людьми присутствие, сидеть бок о бок с такими же, как я, сотрудниками, облаченными в белые сорочки, и писать, печатать на машинке или предаваться размышлениям в обстановке товарищества - это не для меня. В работе я тоже предпочитаю уединение и вот уже восемь лет занимаюсь изысканиями на вольных хлебах. Среди потребителей моих услуг немало писателей, ученых и телевизионных продюсеров, по заказам которых я обшариваю местные библиотеки в поисках тех или иных необходимых им сведений.
Итак, в тридцать один год я - убежденный холостяк, полузатворник, страдающий всеми недугами, проистекающими из сидячего образа жизни. У меня округлая спина, округлое брюшко, округлый лоб и круглые очки на раз и навсегда округлившихся глазах. Кажется, сам того не ведая, я нашел способ коротать десятилетия и дотяну таким манером от двадцати до пятидесяти, а уж там пусть себе серые годы тихо текут мимо, и ничто не потревожит этого спокойного хода времени, разве что мошенники, то и дело обувающие меня на десятку и бредущие дальше своей дорогой.
Так думал я до пятницы 19 мая, когда мне позвонил стряпчий по имени Добрьяк. И звонок этот круто изменил всю мою жизнь, едва не положив ей конец.
Глава 3
В рамках усилий по сведению на нет или хотя бы сокращению объема моего брюшка я, в частности, увлекся пешими прогулками и при каждом удобном случае старался передвигаться на своих двоих. Поэтому в субботу утром я вышел из дома на Западной девятнадцатой улице с твердым намерением прошагать всю дорогу до Восточной тридцать восьмой, где располагалась контора человека, назвавшегося стряпчим по имени Добрьяк. По пути я сделал одну остановку и заглянул в аптеку на углу Западной двадцать третьей и Шестой авеню, где приобрел кисетик трубочного табаку.
Прошагав примерно полквартала на север по Шестой авеню, я вдруг услышал за спиной: "Эй, вы!" и обернулся. Ко мне размашистой поступью приближался рослый и довольно мощно сложенный человек. Он знаком велел мне оставаться на месте. Человек был облачен в черный расстегнутый пиджак и пузырившуюся на поясе белую рубаху, на шее у него болтался тисненый бурый галстук.
Незнакомец напоминал отставного морского пехотинца, только-только начинавшего обрастать жирком.
Подойдя ко мне, он спросил:
- Это вы только что купили табак в лавке на углу?
- Да, - ответил я. - А что?
Человек извлек из заднего кармана бумажник, раскрыл его и показал мне бляху.
- Полиция, - объявил он. - От вас требуются только добрая воля и готовность к сотрудничеству.
- Буду рад помочь, - ответил я, испытав внезапное чувство вины, столь хорошо знакомое всякому, кого без причины останавливает на улице служитель закона.
- Какой купюрой вы расплатились? - спросил он меня.
- Какой? Вы имеете в виду… Э… пятеркой.
Человек извлек из кармана пиджака мятую купюру и протянул мне.
- Этой?
Я посмотрел на бумажку, но, разумеется, никому еще не удавалось отличить один денежный знак от другого того же достоинства, так что в конце концов я был вынужден ответить:
- Полагаю, что да, но точно не знаю.
- Посмотри-ка хорошенько, браток, - велел мне полицейский, речь которого тотчас сделалась заметно грубее.
Я посмотрел, но откуда мне было знать, что продавец принял у меня именно эту бумажку?
- Извините, - нервно ответил я, - но я ничего не могу сказать наверняка.
- Продавец говорит, что это вы всучили ему такую, - сообщил мне полицейский.
Я посмотрел на него, получил в ответ испепеляющий взгляд и переспросил:
- Всучил? Вы хотите сказать, что эта пятерка поддельная?
- Совершенно верно, - ответил полицейский.
- Ну вот, опять, - пробормотал я, удрученно разглядывая купюру. - То и дело получаю сдачу фальшивыми деньгами.
- Где вы взяли эту пятерку?
- Извините, не помню.
Судя по его физиономии, полицейский взял меня на подозрение. Он тотчас подтвердил мою догадку, сказав:
- Не очень-то ты горишь желанием нам помочь, браток.
- Я стараюсь, - ответил я. - Просто я не помню, где мне всучили эту купюру.
- Пошли в машину, - велел полицейский и подтолкнул меня к побитому зеленому "плимуту", стоявшему возле пожарного гидранта. Он заставил меня сесть в пассажирское кресло впереди, потом обошел вокруг машины и скользнул за руль. Радиостанция под приборным щитком трещала и кряхтела, изредка выплевывая какие-то ошметки человеческой речи.
- Давай-ка полюбуемся твоим удостоверением, - предложил сыщик.
Я показал ему читательский билет и страховую карточку. Полицейский тщательно переписал мои имя и адрес в черную книжечку. Он уже забрал у меня злополучную пятерку и занес на ту же страничку ее серийный номер, после чего спросил меня:
- Другие дензнаки при себе имеются?
- Да.
- Предъявите.
У меня было общим счетом тридцать восемь долларов бумажками: две десятки, три пятерки и три "жабьих шкуры". Я вручил их полицейскому, и тот принялся дотошно изучать каждую купюру, просматривая их на просвет, потирая пальцами, прислушиваясь к тембру шуршания. Наконец он разделил деньги на две хилые стопки и положил на приборный щиток.
Сальдо оказалось плачевным: еще три бумажки - десятка и две пятерки были поддельными.
- Эти придется изъять, - сообщил мне сыщик, возвращая остальные деньги. - Я выдам вам квитанцию, но едва ли вы сумеете получить по ней возмещение. Разве что нам удастся поймать и осудить этих фальшивомонетчиков.
Тогда, возможно, вы что-то и вернете, вчинив им иск. Ну, а если нет, значит, вы погорели, как это ни прискорбно.
- Да ладно, ничего, - ответил я и тускло улыбнулся. Во-первых, потому что уже привык быть погорельцем. А во вторых - на радостях: ведь сыщик больше не считал меня членом шайки, пустившей эти бумажки в обращение.
В "бардачке" его машины отыскалась и книжечка с квитанциями. Он достал ее оттуда, заполнил бланк, внеся в него, помимо прочих сведений, и серийные номера купюр, а затем вручил мне со словами:
- Отныне и впредь будьте внимательнее, проверяйте сдачу, не отходя от кассы. Это избавит вас от столь дорогостоящих оплошностей.
- Непременно буду, - пообещал я, выбираясь из машины, и взглянул на часы. Если я хотел попасть в контору Добрьяка к десяти, надо было поторапливаться. Я спорым шагом двинулся на север.
Только на углу Тридцать второй улицы я понял, что меня опять обули. Я застыл посреди тротуара, будто истукан, достал из кармана квитанцию, прочитал ее и почувствовал, как кровь отливает от лица.
Двадцать долларов. Я только что заплатил двадцать долларов за эту бумажку с закорючками.
Я развернулся и опрометью бросился к Двадцать четвертой улице, но кидалы, разумеется, уже и след простыл. Я принялся озираться в поисках телефонной будки, чтобы позвонить Райли в управление, но потом вспомнил, что в начале одиннадцатого увижусь с ним в конторе мнимого стряпчего.
В начале одиннадцатого? Я посмотрел на часы и увидел, что уже без одной минуты десять. Мне давно пора быть там!
Я остановил такси, присовокупив еще доллар к общей сумме потерь, понесенных в результате встречи с самозванным полицейским, влез на заднее сиденье, и шофер, включив счетчик, погнал машину на север, прямиком в одну из вечных пробок, которыми изобилует эта часть города, поскольку тут сосредоточена едва ли не вся торговля готовым платьем.
Только в двадцать минут одиннадцатого я, наконец, добрался до конторы Добрьяка. И коридор, и приемная, и кабинет кишели сотрудниками отдела борьбы с мошенничествами. Они захлопнули мышеловку, так и не дождавшись, когда подвезут сыр. Я протиснулся сквозь толпу, бормоча приветствия при виде знакомых лиц и представляясь всем, кого не знал, и отыскал Райли в кабинете Добрьяка в обществе двоих парней из ОБМ. За письменным столом восседал похожий на голодного волка человечек с остренькой физиономией и глазками цвета оникса. Наверняка это был сам Добрьяк.
- Где тебя черти носили? - спросил меня Райли.
- Самозванный полицейский настращал меня поддельными деньгами и выудил двадцать долларов, - ответил я.
- О, боже, - пробормотал Райли, и, похоже, силы окончательно оставили его.
Добрьяк с голодной ухмылочкой посмотрел на меня и произнес сипловатым голосом змея, искушающего Еву:
- Что ж, приветик, Фред. Какая жалость, что вы - мой клиент.
Я вытаращил глаза.
- Что?
- Он - настоящий стряпчий и, к тому же, идущий в гору, - пояснил Райли. - А ты - балбес, который катится по наклонной.
- То есть…
- Какой чудесный иск я мог бы вам вчинить, - злорадно молвил Добрьяк.
- При ваших-то деньгах!
- Все честно, - сказал мне Райли. - Ты действительно унаследовал триста семнадцать тысяч долларов, и да поможет нам всем бог.
- Впрочем, - подхватил Добрьяк, потирая руки, - может, с иском еще что-нибудь и получится…
Я распластался на полу и лишился чувств.
Глава 4
Джек Райли - громадный, похожий на медведя дядя, сплошь усыпанный крошками трубочного табака. С тех пор, как я упал в обморок в кабинете стряпчего Добрьяка, минуло два часа. Мы с Райли вошли в бар на Восточной тридцать четвертой улице, и Джек сказал:
- Фред, если ты хочешь, чтобы я по твоей милости пристрастился к бутылке, то хотя бы заплати за выпивку.
- Думаю, это мне по карману, - ответил я. - Теперь-то уж точно.
Я опять почувствовал слабость в коленях, и Райли повел меня вглубь зала, к отдельным кабинкам. Он громогласно бранил меня, пока не подошла официантка, а потом заказал два "джека дэниэлса" со льдом и сказал:
- Если позволишь, Фред, вот тебе мой совет: найди другого поверенного.
- Но ведь это не совсем справедливо, не правда ли? - с сомнением ответил я. - В конце концов, Добрьяк уже взялся за дело.
- Так же, как я ухаживаю за своей девицей, - возразил Райли и, подняв руку, погладил воздух. - Слишком уж рьяно этот Добрьяк приударил за твоей мошной. Избавься от него.
- Ладно, - пообещал я, хотя втайне сомневался, достанет ли у меня духу войти в контору Добрьяка и объявить ему об отставке. Впрочем, я мог нанять другого поверенного и поручить ему уволить Добрьяка.
- А еще, - продолжал Джек, - тебе следует подумать о надежном вложении этих денег.
- Об этом я как раз предпочел бы не думать, - ответил я.
- Хочешь, не хочешь, а придется, - заявил он. - Не хватало еще, чтобы ты трезвонил мне по поводу потери очередной сотни долларов, пока все твое состояние не улетучится без следа.
- Давай обсудим это потом, - предложил я. - Когда я выпью и малость приду в себя.
- Деньги чертовски большие, Фред, - напомнил мне Райли.
Но я уже и сам это осознал. Триста семнадцать тысяч долларов плюс-минус пять центов. Более того, триста семнадцать тысяч долларов чистыми, после уплаты налога на наследство, издержек по передаче и прочих сборов и поборов. А первоначальная сумма составляла почти пятьсот тысяч. Полмиллиона долларов. Пять миллионов десятицентовиков. Похоже, у меня и впрямь был какой-то дядюшка Мэтт. То есть, не дядюшка, а брат бабки, которого так звали и которому я приходился внучатым племянником. Моя прабабка по бабкиной линии со стороны матери была замужем дважды и родила сына во втором браке, а у него, в свою очередь, было три жены, но ни одного отпрыска. (Эти сведения мы получили, второпях позвонив из конторы Добрьяка моей матушке в Монтану.) Дядя Мэтт, или Мэтью Грирсон, почти всю свою жизнь был неудачником и, как полагали, пропойцей. Вся родня поносила его, не желала с ним общаться и отказывала ему от двора. Кроме меня, разумеется. Я не сделал дяде Мэтту ни единой гадости, главным образом потому, что сроду о нем не слыхал: мои родители были людьми добропорядочными и никогда не упоминали об этой неприятной личности в присутствии детей.
Но именно моя нечаянная доброта и принесла мне удачу. Дядюшка Мэтт не хотел завещать деньги ветеринарной лечебнице или учреждать стипендии для студентов-паралитиков, а родню свою презирал не меньше, чем она его. Но только не меня. Похоже, он интересовался мной, издалека наблюдал мою жизнь и понял, что я - такая же одинокая душа, как он сам, отторгнутая от поганой семейки и живущая в соответствии с собственными желаниями. Не знаю, почему он так и не познакомился со мной. Возможно, из боязни, что при ближайшем рассмотрении я окажусь ничем не лучше любого другого родственничка. Но, как бы там ни было, он наблюдал за мной и, вероятно, считал, что между нами существует некая общность. А в итоге взял да и оставил мне все свои деньги.
Происхождение этих денег было весьма туманным. Восемь лет назад дядюшка Мэтт подался в Бразилию, увезя туда кое-какой капиталец, о размерах которого никто ничего не знал. По-видимому, он долго копил эти деньги. Так или иначе, спустя три года дядька воротился домой с полумиллионом долларов в наличных деньгах, самоцветах и ценных бумагах. Похоже, никто понятия не имел, как ему удалось сколотить такое состояние. Более того, мать сообщила мне по телефону, что родня даже не подозревала о богатстве дядюшки Мэтта. "Очень многие люди относились бы к Мэтту совсем иначе, знай они о его состоянии, уж ты мне поверь", - сказала мать.
И я ей поверил.
Последние несколько лет дядюшка Мэтт жил здесь, в Нью-Йорке, в квартире гостиничного типа на Южной Сентрал-Парк-авеню. Двенадцать дней назад он умер и был скромно предан земле, после чего поверенный Маркус Добрьяк вскрыл завещание. В числе прочих указаний было и такое: не уведомлять меня о кончине дядьки и завещательном отказе имущества, пока не будет покончено со всей правовой путаницей. "Мой племянник Фредерик - человек ранимый и чувствительный, - говорилось в завещании. - Присутствие на похоронах может взволновать его, а от канцелярской волокиты у него начнется зуд".
Вот так-то. На все про все Добрьяку понадобилось двенадцать дней.
Впрочем, в моем нынешнем состоянии я бы предпочел, чтобы волокита длилась двенадцать лет. Или двенадцать веков. Я был обладателем сотен тысяч долларов, я сидел в баре в обществе Райли и ждал, когда принесут "джек дэниэлс" со льдом, но при этом испытывал лишь тошнотворный страх.
Ну, да худшее было еще впереди. Когда нам принесли виски, и я единым духом ополовинил свой бокал, Райли сказал:
- Фред, давай-ка внесем ясность в вопрос о деньгах, а потом поговорим и о другом.
- О чем, например?
- Сначала разберемся с деньгами.
Я подался вперед.
- Хочешь знать, откуда они взялись?
Похоже, Райли удивился.
- Разве ты еще не догадался?
- Как это? Что-то я тебя не пойму.
- Фред, ты когда-нибудь слышал о Мэтте Грее по кличке "Короткая Простыня"?
Имя показалось мне знакомым, но очень и очень смутно.
- О нем писал Маурер? - спросил я.
- Не знаю, возможно. Это мошенник со Среднего Запада, которому было уже за сорок, когда он выстелил треть страны пустыми расписками, будто октябрьский листопад.
- Моего дядьку звали Мэтью Грирсон, - напомнил я.
- "Короткую Простыню" тоже, - ответил Джек. - Мэтт Грей - нечто вроде рабочего псевдонима.
Я нетвердой рукой потянулся за бокалом. Хоть он и был наполовину пуст, тем не менее, я ухитрился облить виски большой палец. Проглотив остатки питья, я облизал палец, посмотрел на Райли, похлопал глазами и сказал:
- Стало быть, я унаследовал триста тысяч долларов от мошенника?
- И теперь надо подумать, где безопаснее всего их хранить.
- От мошенника, - повторил я. - Райли, неужели ты не понимаешь?
- Понимаю, понимаю, - раздраженно ответил он. - Фред, мне не до шуток.
Я хихикнул.
- А еще говорят: пусти свой хлеб по водам, - я расхохотался в голос.
- От мошенника! - Теперь я буквально покатывался со смеху. - Я получил в наследство свои собственные деньги! - Вскричал я и аж захрюкал, поперхнувшись воздухом.
Райли подался вперед и влепил мне оплеуху, после чего сообщил:
- У тебя начинается истерика, Фред.
Да, верно. Я извлек из бокала два кусочка льда, сунул один в рот, а другой прижал к щеке, которая горела огнем после полученной оплеухи: у Райли была тяжелая рука, ирландская.
- Полагаю, это пошло мне на пользу, - рассудил я.
- Вот именно.
- Тогда спасибо.
- Что-нибудь не так? - подозрительно спросила подбежавшая официантка.
- Да, - ответил Райли. - В стаканах ничего нет.
Официантка взяла со столика бокалы, смерила нас еще одним подозрительным взглядом и удалилась.
- Вопрос в том, что ты намерен делать с деньгами, - продолжал Райли.
- Наверное, куплю слиток золота.
- Или Бруклинский мост, - угрюмо буркнул Джек.
- Лучше мост через пролив Веразано, - поправил я его. - Хочу получить за свои кровные все самое лучшее и современное.
- Где эти деньги сейчас? - спросил Райли.
- Ценные бумаги - в депозитных ящиках, камни - в сейфе компании "Уинстон", а остальное - на семи дядькиных сберкнижках в разных банках города. Да еще чековая книжка есть. И, в придачу, у дядюшки была кое-какая недвижимость.