– Этот вариант самый очевидный, конечно. Но не обязательно верный – вот в чем закавыка. – Я замолчал, задумавшись на минуту.
Паузой воспользовался Тимур, организовав к чаю приличный завтрак из запасов, которыми был набит наш холодильник. В него, не нагибаясь, вполне мог зайти баскетболист.
Тимур настрогал копченой колбаски питерского завода "Парнас", которую мне доставляли в центральный универсам Томска по спецзаказу. Достал красной рыбки, масла и сварганил два типа бутербродов. Зная, что на меня иногда, хоть и не часто, находит желание слопать что-нибудь стандартное для европейских отелей, залил йогуртом набольшую мисочку мюслей с лесными ягодами. Хотя сам косился на это питание, словно вождь мирового пролетариата на кулаков-мироедов, и за обе щеки уплетал бутерброды, запивая чаем.
Я поковырялся ложкой в мюслях. Краем глаза заметил собственную физиономию в зеркале, что виднелось в прихожей: на улице встретил бы такого – испугался. Мрачная и злая рожа. Готов убить первого встречного-поперечного. М-да. Так жить нельзя. Невозможно. Надо что-то предпринимать.
– Так вот, – продолжил я, пропихивая в себя мюсли бутербродом с форелью. – Не верится мне, что братки нам за пахана мстят.
Чай все-таки был неплох. Я с наслаждением запил бутерброд и почувствовал себя несколько миролюбивее.
– Почему это? – не понял оруженосец.
– Потому что они сейчас больше о собственной шкуре заботятся. Кислого мы ухайдакали? Значит, нужен новый пастух. Они сейчас за власть грызутся – одни одеяло на себя тянут, другие от ответственности отпихиваются. Ну и постреляют чуток друг в друга, наверное. А вот за пропавшего пахана мстить... не думаю. Времени у них для этого попросту нет.
– А кто же?
– Вот это-то меня и беспокоит больше всего. Кому-то мы еще дорожку тут перебежали. И этот кто-то шишка тоже ничего себе – ведь не зря сумел нас в аэропорту задержать. За здорово живешь не станут аэрофлотчики граждан мурыжить. Либо денег дал, либо влияние имеет.
– Не факт. Просто позвонить и сказать, что вон тот тип с оборванными ушами – потомственный террорист.
– Потомственный? – усомнился я.
– А то? – гордо ответил Тимур. – У каждого в предках хоть один террорист да затесался.
Я молча поднял брови, радуясь тому, что Тимур немного отошел от тяжких раздумий.
– Нет, ты представь, – бывший историк Тимур не на шутку завелся, – все эти генеалогические древа... Они ведь избирательны. Род ведется по мужской линии и по самому родовитому представителю. Но ведь у каждого поколения – по два родителя, по четыре бабушки и дедушки...
– По шестнадцать прабабок, – продолжил я, – я умею считать, представь себе.
– Ну вот, – обрадовался Тимур. – Считается, что за век сменяется три-четыре поколения людей. Пусть даже железно четыре. У нас большинство дворян ведут родословную с петровских времен, ну пусть с начала восемнадцатого века. То бишь три века минуло. Двенадцать поколений. Два в двенадцатой – четыре с лишним тысячи предков у каждого сегодняшнего живущего. Ну и как? Тот, кто считает себя дворянином, – откуда наберет в те годы четыре тысячи дворянских предков?... А если от Рюрика посчитать? Несколько миллионов! Среди них и смерды, и беглые каторжане, и государевы слуги, и революционеры. В общем, где-нибудь обязательно затесался тать, народоволец или террорист. Поэтому – да, потомственный...
Я слушал не перебивая, хотя, по моему убеждению, пирамида, описываемая Тимуром, была неправильно повернута. Все-таки считают от основателя – одного человека – каторжанин ли он или принц. А уж потом от вершины – с поколениями – расширяясь. Но я был рад, что голова Тимура стала функционировать в нормальном режиме. И поэтому счел возможным вернуться к первоначальной теме беседы.
– Наверное, можно было и позвонить. Но, убедившись, что мы – законопослушные граждане, нас бы вскоре отпустили. Но нас ведь специально задерживали, понимаешь?
– Угу. – Тимур задумался.
Его раздумья прервала мелодия песни "Город над вольной Невой...", раздавшаяся из моего мобильника.
Номер абонента не высветился.
Звонивший был краток:
– Слышь, американец! У меня тут бурят один косоглазый имеется... Афанасием звать. Не знаю, что с ним делать. То ли убить его, то ли тебе продать... Ты пока подумай, а я тебе завтра вечером позвоню...
И гудки...
Я врубил динамик компьютера, на который автоматически через инфракрасный порт был в цифровом виде записан этот недолгий монолог: "...то ли убить его, то ли тебе продать...".
Тимур аж присвистнул:
– Ни хера ж себе пельмень! А кто это? Что-то голосок знакомый, а?
Я прокрутил запись еще раз – Тимур был прав. Действительно, я где-то раньше слышал этот голос, искаженный телефоном, но со знакомыми интонациями. Слышал... Да только вот где? Убей – не вспомнить...
Глава третья
НА ВОРОВСКОЙ КАРАВАЙ РОТ НЕ РАЗЕВАЙ
В далекой столице кремлевские куранты пробили четыре часа пополудни, а на томские воды уже легли сумерки.
Полумрак спустился на город, на пригороды, на полуразрушенный поселок у давно не работающего завода, именовавшийся в народе "шанхаем"...
Вдоль берега полноводной сибирской реки шла дорога, когда-то асфальтированная, а теперь поросшая травой и зияющая выбоинами. Она вела от поселка к стадиону, на котором некогда проходили физкультурные празднества заводчан.
В ту пору здесь гремел репродуктор и вились по ветру разноцветные флаги, а над ними реяло серпастое-молоткастое красное знамя. По гаревым дорожкам маршировали заводские девушки в маечках и трусиках, оттопыривая целлюлитные задницы. Они махали руками в сторону начальственной трибуны – высокого деревянного помоста, карикатурно смахивающего на Мавзолей, выстроенного напротив центрального входа, и белозубо улыбались. Важные шишки с трибуны, оценивающе оглядывая демонстранток, небрежно помахивали в ответ не привыкшими к труду руками.
Потом начальство усаживалось на мягкие стулья, расставленные прямо на помосте, и смотрело спортивное действо.
Заводские красавицы – кровь с молоком, – каждой из которых очень к лицу было бы гипсовое весло, вооружались метательными снарядами и били заводские рекорды. Свистели копья, гудели ядра, пущенные могучими сибирскими руками.
На дорожках стартовали забеги, а на трибунах ликовали зрители. В буфете рекой лилось пиво и подавались бутерброды с финским сервелатом. Более привычные и крепкие напитки официально были запрещены, но все знали, что у тети Маши под прилавком всегда для своих найдется. Тем более что на трибуне для важных гостей никто ничего, кроме коньяка, на подобных мероприятиях в рот не брал.
Когда зритель, принявший и пивка для рывка, и водочки для заводочки, был готов, на поле выкатывался мяч и выбегали команды крепеньких мужиков в красивых трусах до колен. Как правило, соперниками заводских футболистов был коллектив мясокомбината с эмблемами "Спартака". Битвы спортивных гигантов шли с переменным успехом. Кубок чемпионов города переходил из рук в руки...
За стадионом давно уже никто не следил. Поле было наполовину вытоптано. Большая проплешина зияла в центральном круге, не было травы в штрафных, а вместо вратарских площадок на обеих половинах поляны блестели огромные лужи. В каждой луже отражалось по яркой луне, а в одной плавал еще и отблеск тусклого фонаря у входа в раздевалки, невесть каким чудом оставшегося неразбитым.
Неподалеку от фонаря под "мавзолеем" устроили пикник двое.
Чумазым, всклокоченным деклассированным элементам сегодня повезло – в мусорном бачке, что неподалеку от единственного оставшегося обитаемым в "шанхае" барака, они нашли почти целый батон заплесневелой колбасы. На хлеб и чекушку хватило выручки за сданные бутылки, которые в немереном количестве подельники выгребали из-под прогнивших и покосившихся скамей просевших трибун.
Место было таким диким, что сюда не отваживались забредать даже рыскающие всюду в поисках стеклотары старушонки, – и этот "клондайк" достался оборванным старателям задарма. Под высокой трибуной было относительно сухо. Расстелив меховое тряпье на поддоне из-под кирпичей, собутыльники получили уютный помост, на котором и устроились, причмокивая и потирая руки от предвкушения праздничной трапезы.
– Давай, Коля!
Старший из бомжей ревниво посмотрел, как напарник сделал два больших глотка, и, приняв склянку из его рук, запрокинул голову.
– Уффф...
– Ага. Кайф.
Помолчали, прислушиваясь, как обжигающая жидкость пробирается по пищеводу из гортани в желудок. Коля разломил колбасу, понюхал свой кусок, пошарил за спиной и обнаруженным кусочком бутылочного стекла стал счищать с колбасы плесень.
– Эх, молодежь...
Заросший едва ли не до самых бровей Михалыч сверкнул глазом и вытащил из-за пазухи грязный кухонный ножичек с отломанным острием.
– На, – он протянул ножичек молодому, – себе тоже заведи такой. Полезно. А вообще – зря чистишь. Французы сыр таким едят. Очень хвалят.
– Пробовал. Потому и чищу.
– Как знаешь, – и любитель французских сыров с аппетитом вгрызся прямо в заплесневелый кусок.
Несколько секунд слышалось только чавканье да утробное звериное урчание, затем, разомлев от первой волны тепла и наслаждения, старший прислонился спиной к прогнившей стойке трибуны и погрузился в воспоминания.
– Ты вот скажи, Колька, что это за жизнь? Я ведь в пятьдесят шестом мимо этой самой трибуны флаг нес. Ты-то, поди, еще только в проекте был. Твои папка и мамка, может, со мною рядом маршировали. Знаешь, какими мы были?
– Ну? – вяло отреагировал насыщающийся напарник.
– Молодыми, счастливыми, веселыми. Вся жизнь впереди была. И путь ясный и светлый. И не здесь я себя на том пути видел... Дерьмократы проклятые...
Его прервал тихий рокот моторов. Сквозь неплотно подогнанные доски трибуны влетели и заметались внутри импровизированной столовой лучи света. Через сорванные с петель ворота на стадион неспешно и неотвратимо, будто судьба, вкатывались, ярко светя многочисленными фарами, пять или шесть внедорожников.
– М-м-м, – Михалыч потихоньку завыл, прижав ладони к поросшим шерстью щекам, будто у него заныли зубы. – Как же мы прошляпили? Не успели свалить, бля! А теперь?...
И понижая голос, переходя на шепот:
– Колян, завязывай чавкать. Зашухарились, понял? Тише мышей сидим...
Из машин выбирался разномастный народ.
Если рассматривать каждого прибывшего по отдельности, нельзя сказать, что люди эти чем-то особенным выделялись. Они были разными, такими, какие ежедневно встречаются на улицах города или в общественном транспорте. Они были разных возрастов – от подростков до мужчин весьма солидных лет, по-разному одеты, по-разному держались. Кое-кто нагловат, а некоторые казались вполне интеллигентными. Но все вместе они представляли собой мрачную, мощную силу. И даже темный воздух на стадионе, казалось, начал искриться, когда эти разные люди, группируясь в плотную толпу, стали собираться напротив гостевой трибуны.
Они и шли по-разному. Кто-то сунул руки в карманы и шлепал от машин по вытоптанному полю вальяжной походкой. Некоторые задержались на минуту – вдохнуть три-четыре затяжки ароматного сигаретного дыма. Двое, повозившись шутя, затеяли спарринг. Человек пять, собравшись вокруг, азартно давали им советы:
– Колено выше, Пес!...
– Сапог, совсем яйца свело?... Вес на заднюю ногу, бля!...
– О! Вот этот удар хорош!...
Пару раз от души шмякнув друг друга, бойцы прекратили махать руками и ногами и вместе со зрителями поспешили к трибуне, на которую уже поднимались нынешние властители дум, топоча сапожищами почти по головам притаившихся бомжей.
Опершись обеими руками на трухлявые перила, к собравшимся обратился босс самой крупной городской банды беспредельщиков по кличке Мясник.
– Товарищи мои верные, соратники, друзья! – после небольшой многозначительной паузы сказал он. – Я очень доволен вашей работой. За последнюю неделю мы взяли под контроль торговый комплекс у вокзала и центральный городской рынок...
Соратников никто специально не выстраивал в шеренги и колонны, но они стояли так, что со стороны этот митинг казался сбором воинского подразделения. Словно войска перед отправкой на передовую внимали комиссару.
В тусклом свете фонаря блеснула лысина вождя – он стащил с себя кепку и, зажав в кулаке, отчаянно рубил рукой воздух перед собой.
– Ранее контролировавшие эти объекты группировки воров оставили их без боя, а вскинувшихся было хачиков удалось утихомирить. Без крови не обошлось, конечно, но чужая кровь в счет не идет. И чем ее больше – тем лучше!
Над сборищем пронесся одобрительный гул.
– Поняли теперь? А я вам что говорил? А дальше перед нами открываются грандиозные перспективы! Бандиты ослабли. Они нас зассали! И теперь нам надо все брать в свои руки! Мусора тоже ни хера нам не сделают – кишка тонка. Им бы только языками чесать да бессловесных лохов доить. А как до дела, как только им юшку пустить – в кусты. И вообще мы им только на руку – выгодны. Мы бандюков мочим, а им теперь на каждом углу можно вопить – криминал распоясался. Даешь порядок и дисциплину!... И опять шушеру ловить и за авторитетов выдавать. В общем, бля, так: всех блатных-шерстяных, кого встретите, – гасите безжалостно. Перед ментами очком не играйте. Мы наведем новый порядок и сами будем главной силой во всем горо...
Он, уже распалившись, неожиданно замолчал, глядя поверх голов слушателей. Все обернулись.
Так же неторопливо на стадион вкатывалась еще одна механизированная кавалькада. Мощные "Мерседесы" приближались, полукругом охватывая собрание.
– Что это еще за херня? – недоуменно обратился вождь к стоящему за левым плечом давнему соратнику, напарнику и телохранителю, качку по кличке Рэмбо, габаритами с небольшую скалу.
– Конкурирующая фирма пожаловала.
– Ну-ну... – Мясник хмыкнул. – И кто же там у них остался?
Виду он не показал, но под ложечкой засосало.
Воинство его тоже забеспокоилось.
Из подъехавших автомобилей вышли воры и направились к трибуне. Шли миролюбиво. И волнение в рядах беспредельщиков понемногу улеглось. Поговорить ребята приехали. Ну что же, можно и поговорить.
Прибывшие остановились рядом с шеренгами беспредельщиков, а к самому подножию трибуны упруго подошел поджарый малый, явно друживший со спортом, и остановился, сунув руки в карманы и задрав голову.
– Привет вам, господа отморозки! – "спортсмен" вежливо кивнул. – Я бригадир Витя Спец. А пришел я сюда, чтобы урегулировать несколько неясных вопросов...
– От себя говоришь? – поинтересовался с трибуны еще один компаньон Мясника, исполнитель заказных убийств Киллер.
– Говорю от себя. А претензии передаю от смотрящего...
– Так ведь нет у вас смотрящего, – недоуменно откликнулся Мясник.
– Свято место, как известно... – Спец ухмыльнулся. – Претензии от вора в законе Гриши Белого. Он у нас временно смотрящим. Из самой Москвы приехал.
– И что хочет уважаемый вор? – Мясник принял появление нового шефа воровского мира как неизбежное зло, с которым все-таки можно будет потом справиться.
– Он хочет передать вам, что беспредел пора прекращать. Вы, конечно, ребята шустрые. Вот только чужое брать нехорошо. Особенно у своих. Крысятничанье это. И на любой хате в крытке крысе тут же кирдык бы настал. Вы уж поимейте это в виду.
– Не совсем понял, о чем речь.
– Привокзальная площадь – мой район. А рынок – Скрипач курирует. Мы понимаем, вышло недоразумение. Вы в этом бизнесе люди новые, неопытные. Поэтому мы и не стали валить никого, в сторону отошли. Однако же...
– Не по-онял... – протянул Мясник. – Это что же, вы нам вернуть бизнес предлагаете?
– Правильно рассуждаешь.
– Нет, господа хорошие, так никак нельзя. Мы пришли и взяли. Зачем же теперь отдавать? Люди всегда берут то, что лежит плохо.
Со стороны беспредельщиков, внимательно прислушивавшихся к диалогу, раздались одобрительные возгласы: во, правильно! кто смел, тот и съел!...
– Люди, по понятиям, берут то, на что право имеют, – возразил бригадир.
– А нам твои понятия по барабану, – заржал Мясник, нависая над перилами.
– А вот это ты зря, браток!
Спец, засунув руки в карманы брюк, покачивался с пятки на носок и все так же невозмутимо смотрел на вставшего в угрожающую позу отморозка.
Успевшие рассредоточиться среди беспредельщиков уголовники, услыхав условную фразу, насторожились. Они начали многозначительно переглядываться, перемигиваться, но осторожно, не привлекая внимания, и захваченное диспутом войско Мясника ничего не заметило.
– Это почему это? Мы пришли и взяли. Понятно? И никто нам и слова не сказал. Не нравилось – что же отдавали? А теперь пришли за нашим? Это твои понятия?
Витя Спец помолчал немного, прислушиваясь к репликам из толпы беспредельщиков: ага, здорово отбрил, мол.
– Понятия мои простые. Должен быть порядок.
Витя говорил негромко, но слышно было всем.
И металл в его голосе звенел такой, что хотелось беспрекословно подчиняться. Тому, кто знал Витю хорошо, это не казалось удивительным. Витя был старшим лейтенантом и заместителем командира роты спецназа в первую чеченскую кампанию. Говорить и убивать он умел одинаково хорошо. Хотя и командовал, и воевал он достойно, однако нет-нет да и прокалывался.
То на мародерстве залетел, но был прощен – замяли дело, поскольку была примазана к нему и большая шишка. То ротное имущество испарилось куда-то не без его ведома, но и тут нашлось кому словечко замолвить. А вот когда молодое пополнение воевать учил, то перестарался – загудел под трибунал. В дело о причинении телесных повреждений подчиненным вмешался Комитет защиты солдатских матерей. Устроили показательный процесс, лишили погон, отправили за колючку...
Но сейчас Витя не сильно переживал по поводу прошлого.
– Должен. Быть. Порядок, – раздельно и с нажимом произнес он. – Когда его нет – самим же хуже. Дело воров – бабки собирать, и желательно побольше, а не палить друг в друга почем зря. На это ментов поганых хватает. А если спекся кто, то на зоне срок мотать честно, не ссучиться, не крысятничать. Для порядку и смотрящие назначаются – разводить краями, если нужно, зоны греть, вопросы решать.
– Ну и решайте, – Мясник безнадежно махнул рукой, – сто раз я это слышал. Мы-то тут при чем?
– Решим, не переживай, – хмыкнул Витя, – а вы тут при том лишь, что все мы одно дело делаем. Твои ребята от моих ничем не отличаются. С точки зрения уголовного кодекса – те же бандиты. Поэтому никуда вам не деться – придется организовываться.
– Чего? Типа под вас лечь? Не будет этого. Кончилось время старых понятий. Сейчас не получится по нарам рассиживаться, отдыхать и малявы с указявами направо-налево слать, сейчас работать надо. Каждый день с утра до вечера. Самому пахать. А ваши урки решили, что мы, рискуя жизнью, на них ишачить станем? А они наши бабки в общак складывать? То есть в собственный карман... Нет уж!
– Дурак ты, братец, – вздохнул Спец. – Вот ляжешь на нары, поскольку адвокату платить нечем, а в живопырке одна баланда. Неужели хотя бы сытно и нормально поесть не захочешь? К куму на поклон побежишь?
Мясника перекосило, но он, сдерживаясь, продолжил отбиваться.