Все с беспокойством посмотрели на Бориса. А тот словно впал в ступор: молча сидел с приоткрытым ртом, из которого сбегала нитка слюны, и широко раскрытыми глазами пялился куда-то вдаль, в пространство. Горислав помахал у него перед лицом ладонью – никакой реакции. Тогда он проследил направление его взгляда и… тоже раскрыл рот!
Прямо перед ними, буквально в десяти шагах, молча и недвижимо стояло совершенно фантастическое существо – реликтовый гоминид, неандерталец!
Сомнения, что это именно он, у Костромирова отпали сразу: короткие кривые ноги, могучие, как ковши экскаватора, руки; плечи и грудь, густо поросшие рыжей с сильной проседью шерстью; низкий лоб… и глубоко запавшие глаза, из которых изливалось какое-то тусклое, тягучее свечение…
В левой шестипалой ручище неандерталец сжимал короткую заостренную палку, скорее кол, толщиной с молодое деревце. Было совершенно непонятно, как он, при этаких габаритах, сумел подобраться к ним столь бесшумно и незаметно; гоминид будто материализовался из клубящейся позади него тьмы…
Странная оторопь напала на Горислава – все его члены словно налились свинцом, даже мысли – и те ворочались еле-еле, точно он залпом оприходовал бутылку водки. Остальные, похоже, пребывали в том же состоянии, потому как никто из них не шевельнулся и не издал ни единого звука.
Вдруг прямо в мозгу ученого светящейся неоновой вывеской вспыхнуло одно-единственное слово-приказ: "Уходи!". И снова: "УХОДИ!!!" А в следующий момент непрошеный визитер отступил назад и моментально растворился во мраке тоннеля, словно его и не бывало.
На ноги все поднялись одновременно – как по команде, и также слаженно припустили к ведущей на верхний ярус веревочной лестнице… Ни у Костромирова, ни у остальных, обратная дорога через пещерные залы почти не отложилась в памяти; даже проход по узкому скальному карнизу прошел как-то незаметно… В себя они пришли, только оказавшись на берегу горного озера.
– Ядрен-матрен! – потрясенно выдохнул Хватко, моргая на грузно зависшую над лесом дебелую луну. – Это все… взаправду? Или мне одному причудилось? Верите, такое чувство, точно меня сам Генеральный из кабинета взашей погнал. Вот, кажется, до сих пор голос его в ушах так и гудит.
– Телепут пещерный! – подтвердил Пасюк, нервно дергая носом.
Борис потерянно молчал.
– А что было делать? – точно оправдываясь непонятно перед кем, пробормотал Антон Егорович себе в бороду. – В пещере стрелять нельзя – засыпать может… в момент завалит! Верно?
Путь к охотничьему домику прошел в подавленном молчании, в глаза друг другу они старались не смотреть.
Глава 9
ПРОРУХА НА СТАРУХУ
Антонина поджидала их, стоя на крыльце с керосиновым фонарем в руках. Завидев мужа и остальных, она тут же принялась что-то мычать и показывать пальцами.
– Чего? – переспросил Егорыч. – Ни черта не разберу – темно здесь. Пойдем в избу…
В избе женщина внимательно всех оглядела и снова стала что-то возбужденно втолковывать мужу. По мере ее монолога тот все больше мрачнел и сутулился, точно принимая на плечи груз ответственности. Или вины. А когда она наконец закончила, тяжело повернулся к спутникам.
– Короче, такие, поганский царь, дела… – угрюмо объявил он. – Антонина говорит, что как только мы ушли, она камлать начала, у духов помощи просить. А турист этот ваш – Сергей, сразу прихватился и за нами следом побег. Испугался, видать, припадочный, что Антонина его в жертву сивохам готовит… уж не знаю, что у них тут вышло, но только вот такие дела…
– Вот псих обдолбанный! – выругался Пасюк. – Он же должен был нас тогда еще на полпути догнать.
– Ну, поганский царь, – с внезапной злостью процедил сквозь зубы Егорыч, – вертаемся к пещере! На этот раз я тому ганнибалу волосатому мозги вышибу! Пошли!
– Постойте! – поднял руку Горислав. – Сначала вы должны кое-что узнать.
– Чего опять? – нахмурился охотник.
– Антон Егорович, вы были правы изначально: ваш Лешак не повинен в тех смертях…
– Как же так? – возмутился следователь. – Ты же сам только-только все разложил по полочкам! А теперь – не повинен?!
– И на старуху бывает проруха, – покаянно развел руками Костромиров.
– Ну, объясняй тогда, что почем, – садясь на лавку и нервно ероша бороду велел Егорыч. – Только поживее!
– Не знаю, как вам, – начал Горислав, – а мне сразу кинулось в глаза, что наш реликтовый приятель – шестипал.
– Я тоже, значица, заметил, – подтвердил Борис.
– Ну вот, – кивнул ученый, – удивительного в том ничего нет – как я уже предположил ранее, гоминидов после той легендарной "зачистки" выжили считанные единицы, и это уродство – естественный результат многих веков близкородственного скрещивания…
– Что нам в его шестом пальце, профессор? – не выдержал Хватко.
– Эта деталь крайне важна, – покачал головой Костромиров. – Все дело в том, что среди персонажей, изображенных на наскальной фреске, шестипал лишь один – тот, который стоит в стороне и в убийстве не участвует. Между прочим, остальные фигурки и внешне сильно разнятся с "автопортретом" гоминида. Таким образом, со значительной долей вероятности можно заключить, что наш Лешак был лишь сторонним – и скорее всего, тайным – наблюдателем этих убийств или убийства. А потом он просто изобразил доступными ему способами то, чему явился вольным или невольным свидетелем.
– Так чему он был свидетелем? – поднял брови Вадим. – Поясняй уже до конца!
– В своих рисунках он засвидетельствовал нам, как люди (не гоминиды!) убивают себе подобного, ни больше ни меньше. Вот так…
– А я сразу сказал, – обрадовался старый охотник, – еще давеча: не мог Лешак учудить эдакого зверства, не такой он человек!
– А делать-то теперь что? – растерялся Борис. – И кто же тогда тут людоедствует? И куда, значица, делся Серега-спелеолог?
– Спелеолога надо идти искать, факт! – отрезал Антон Егорович, решительно поднимаясь с лавки. – Прочий спрос и до завтра не прокиснет… Так, направление нам известно… цепочкой пойдем, чтоб друг дружку не потерять. Все пойдем! И Антонина тоже… Белка! Ко мне! …Хотя нет, постойте. Надо бы нашего Нектария с его старухами проведать, живы ли…
– Вы ступайте, – предложил Горислав, – я сам забегу к Нектарию, а после к вам присоединюсь моментально.
– Добро, – кивнул охотник. – Только не задерживайся, пельмени есть после будешь, как Серегу отыщем.
– Ладно, ладно.
Костромиров уже подходил к отшельничьему скиту, когда его догнал Пасюк.
– И я с вами, Гор Игорич, можно? – спросил он, хитро кося на профессора глазом.
– Что, пельмешек захотел? – понимающе усмехнулся тот. – Так Марья с Дарьей, полагаю, уже спят.
– Не о пельменях базар…
– А о чем же?
– За вас стремаюсь.
– Вот как? – поднял брови Костромиров, останавливаясь перед дверью. – Что ж, тогда пошли.
Нектарьевских старух в горнице действительно не наблюдалось, зато сам преподобный сидел на своем обычном тронном месте, склонившись при свете керосиновой лампы над неким объемистым фолиантом; тут же, на столе, рядом лежала стопка рукописей. Значит, я не ошибся на счет его зрячести, с удовлетворением отметил про себя Горислав.
Заслышав скрип двери, отшельник опустил капюшон пониже и повернул в сторону вошедших голову.
– Вечер добрый, авва, – приветствовал его ученый.
– Какой уж добрый, – сокрушенно качнул бородой старец. – Знаю, знаю, – постигла вас новая утрата. Однако не отчаивайтесь, детушки, ибо все в руце Господней – Бог дал, Бог и обратно прибрал, на все Его воля… А что ж это вы стоите? Садитесь! Сейчас велю сестрам поставить самовар.
– Не стоит пока, – остановил его Горислав. – Я к вам, отец Нектарий, за помощью и советом.
– Вот и мой скудный умишко пригодился, – закивал отшельник, – ну, спрашивай, сыне, за спрос денег не берут, а я помочь советом всегда рад. Другой-то помочи от меня ждать не приходится – стар и немощен, увы мне!
– Благодарю. А скажите сначала, преподобный, – спросил Костромиров, – почему вы, отшельник, пустынник, и вдруг поселились здесь – вблизи людей? Ведь тайга большая, уединенное место найти несложно, скорее наоборот.
– Ответ на то прост: духом я крепок, да телом – слаб. Сестры мои духовные тоже немолоды, трудно нам в одиночку себя обеспечивать. А Антон с Антониной всегда помогут, если что.
– Понятно… Однако все равно странно: обустраивать скит рядом с языческим капищем. Не находите?
– Да кто ж знал, – всплеснул рукавами старец, – что оно, капище это окаянное, здесь рядом?
– Как кто? – поднял брови Горислав. – Вы знали. Причем непонятно откуда. Пасюк про него ни вам, ни кому другому не рассказывал; остальные – тоже… Так откуда, святой отец?
– Мною много чего знаемо, – значительно вздохнул Нектарий, – и открыто мне многое… такое, о чем вы, миряне, и ведать не ведаете. Так то!
– Ну, это понятно. Короче говоря, поселяясь здесь, вы уже знали о пещерном храме. Более того, полагаю, именно поэтому вы здесь и поселились. Я прав?
– Много будешь знать – скоро состаришься. Ты коли пришел по делу, так говори, чего хотел. А отчет держать у меня и без тебя есть перед кем. Пути и помыслы мои одному Ему ведомы, – старец указал на закопченный потолок избы. – Богу Единому!
– И с этим ясно, – кивнул Костромиров. – Но неясно другое: вот сейчас мы едва сюда зашли, а вы уже знали о пропаже очередного спелеолога. Из ваших слов даже с очевидностью следует, что он погиб. А ведь про это вам никто рассказать не мог! Кроме Антонины. Но она, как известно, глухонемая. А о возможной гибели Бухтина никто из нас не знает до сих пор. Как так получается, преподобный, не подскажете?
– Я тебе уже пояснил, сыне, – с раздражением в голосе ответил отшельник, – мне многое, через подвижничество мое, открыто.
– Не прокатит! – подал голос Пасюк.
– Мой друг совершенно прав, – согласился ученый, – я ведь уже пояснял вам, что убежденный атеист. И всякие там откровения и видения – для меня довод неубедительный, вообще не довод. Да и нескромно это с вашей стороны. Дело тут в другом, полагаю. О Бухтине вам известно потому, что вы сами ответственны в его исчезновении. И возможном убийстве. Впрочем, как и во всех трех предыдущих. Не так ли?
– Увы, сын мой, – сокрушенно покачал головой Нектарий, – вижу, что в твоей беде я помочь бессилен… – И вдруг почти взвизгнул, истерически повысив голос: – Тебе нужна врачебная помощь! Как и твоему покойному знакомцу – сумасшедшему криптозоологу. Натурально!!!
– Во-от, – удовлетворенно кивнул Костромиров, – теперь я натурально начинаю узнавать прежнего Ивана Федоровича Шигина – бывшего ответственного чиновника и предводителя скопческой общины Москвы.
– Как… – задохнулся отшельник, медленно поднимаясь с кресла, – как ты догадался на этот раз?!
– Все просто, – пожал ученый плечами, – и очевидно. Когда я понял, что вы прежде всех знали о подземном святилище, то стал, соответственно, думать, размышлять – чем оно, святилище, могло вас так заинтересовать. И вообще, кому этот храм мог быть интересен, помимо, естественно, ученых-исследователей? По-видимому, интерес возник на почве связанной с храмом легенды об Уносящих сердца. А в чем ее суть? Бессмертие, вечная жизнь, регенеративные способности Уносящих… И тут мне на ум пришел человек, который однозначно бы попался на подобную наживку. Беда была в том, что он погиб три года тому назад, на моих глазах. Но действительно ли он погиб? Сам я в этом тогда, в офисе Федеральной антисектантской службы, не убедился. А последовавшее за тем сообщение в прессе вполне могло быть и фальшивкой. Однако если Шигину и удалось выжить после истории с Золотым Лингамом, ему пришлось бы срочно и бесследно исчезнуть. Точнее, исчезнуть должен был известный государственный и общественный деятель Шигин Иван Федорович. Что ж, и деньги и связи у вас для этого имелись. А потом, сопоставив обстоятельства вашей тогдашней "гибели" – вам ведь отсекли кисти рук и перерезали горло, – так вот, сопоставив эти обстоятельства с внешним видом преподобного старца Нектария: длинные, скрывающие ладони рукава рясы, хриплый (и оттого неузнаваемый) голос, могущий быть следствием той, нанесенной ассасином, травмы, повредившей голосовые связки, и, наконец, тот факт, что вы предпочитаете не показывать свое лицо, – я пришел к очевидному выводу… Жаль только, что слишком поздно! Догадайся я раньше, вполне мог бы предотвратить гибель двух человек. Но сначала тигр, потом выстрел Ушинцева, а теперь еще невесть откуда взявшийся неандерталец – все это совершенно сбило меня с толку… Одного никак не пойму: я еще в прошлый раз говорил – вы, Иван Федорович, личность совершенно незаурядная; природа щедро оделила вас талантами, вы – очевидный лидер; более того – обладаете совершенно уникальным даром подчинять себе других людей, их воли – своей… Ваши новые "подданные" – Марья с Дарьей – тому очередное доказательство… И при всем том – такое дремучее невежество! Такая слепая вера в древние сказки и "чудесные" свойства всяких артефактов! Как это все в вас уживается? И почему вас постоянно тянет обернуться каким-нибудь… монструозусом? В прошлый раз – Отец Оскопитель, а теперь кто? Уносящий сердца? Может, это у вас болезнь? Вроде ликантропии?
– Глупец! – яростно прохрипел лжеотшельник, сбрасывая с головы капюшон и являя взорам изможденное, заросшее бородой, но вполне узнаваемое лицо Шигина. – Ты сам жалкий глупец! И он еще смеет называть себя ученым-востоковедом?! Это я – я, Иван Федорович Шигин, а не ты – профессор и членкор, расшифровал и перевел сакральные надписи в храме Уносящих, – задыхаясь, воскликнул он булькающим, напоминающим сипение забитой канализации, голосом и потряс пачкой исписанных листов. – Я, а не ты, разгадал тайну посмертной жизни! Да, да! Орочская легенда не лгала – там все правда, до последнего слова. И теперь мне осталось получить только два – всего два сердца, чтобы достичь подлинного Посмертия!
Тут Иван Федорович на мгновение замолчал, прижав рукав к рассеченному длинным шрамом горлу и прожигая Горислава огненным взором черных глаз. А, отдышавшись, продолжил уже гораздо спокойнее:
– Еще два сердца… И я уже знаю, чьи они будут… – Шигин снова умолк, внимательно, как-то даже оценивающе оглядывая ученого, а потом, недобро усмехнувшись, продолжил: – Между прочим, вот ты меня тут чуть ли не мракобесом узколобым выставил, а сам-то – дурак дураком, натурально! Впрочем, сунув голову в пасть тигра, по волосам, так сказать, не плачут – сам виноват. И неужто ты всерьез думал, что я позволю какому-то… профессоришке спутать мои планы? Эх ты, простота! …Марья! Дарья! Ко мне, живо! У меня для вас – пожива!
С этими словами Шигин резко вскинул над головой обе руки, и рукава рясы сползли вниз, обнажая кисти, точнее – протезы.
Но это не были обычные ручные протезы: к каждой культе – и к левой и к правой – у него крепилась… тигриная лапа! Лапы выглядели очень натурально, только когти, пожалуй, длиннее настоящих, тигриных, да к тому же – стальные и, по всему, острые как бритвы.
– Господи Иисусе! – поразился Костромиров. – Вы, посмотрите, Шигин, в кого вы превратились! Просто Фреди Крюгер! Вами только детей пугать – ликантроп какой-то, оборотень…
Отвлеченные этим зрелищем, друзья не сразу расслышали подозрительное шуршание у себя за спинами. А когда услышали и обернулись, то обнаружили, что со стороны двери, перекрывая отход, к ним мелкими шажками подкрадывается бабка Марья с вилами наперевес. Снабженные тремя заточенными до блеска зубьями, вилы были насажены на короткий черенок.
В это же время занавеска, отделявшая горницу от прочих помещений, отлетела в сторону, и внутрь широко шагнула бабка Дарья – в кожаном переднике и с треугольным, хичкоковским тесаком в руке; передник и лицо Дарьи были запачканы чем-то темным, при этом она не переставала флегматично жевать. Поняв, что обнаружена, старуха набрала в грудь воздуху и с силой плюнула прямо Гориславу под ноги. Опустив глаза, тот с отвращением разглядел, что это откушенный человеческий палец!
– Чур, мне ляжки, – заявила Дарья, освободив рот.
– Ну уж нет, ляжечки мои! – возразила Марья, облизываясь. – Твои в прошлый раз были.
– Не ссорьтесь, сестры, – произнес Иван Федорович увещевательным тоном, – тут вам обеим, натурально, хватит, все ваше. Только сердечки не вздумайте трогать. Потому что – кесарю, так сказать, кесарево, а слесарю слесарево… Ну… с богом!
Бабка Марья наклонила корпус вперед и, ускоряя мелкие, семенящие шажки, ринулась на Пасюка. Тот взвизгнул, но не растерялся и спрятался Костромирову за спину. Однако с другой стороны к нему уже долговязо шагала Дарья, занося над головой жуткий тесак. Пасюк снова не оплошал и нырнул под стол.
– Хо, хо, хо! – проскрежетал Шигин, царапая когтями воздух.
Горислав еще не успел решить, как ему защищаться от атаки сумасшедших старух, а тут вдруг единственное в горнице окно со звоном разлетелось, и внутрь просунулась охотничья двустволка; с разрывом в секунду грянули подряд два выстрела; первый – разнес голову бабке Марье, второй заряд картечи угодил в грудь Дарье, но по пути задел керосиновую лампу, которая, разлетевшись, залила горящим керосином раскрытую книгу, бумаги, часть стены и рясу Ивана Федоровича. Мигом превратившись в подобие пылающего факела, Шигин с тигриным ревом запрыгнул на стол и бросился на Костромирова. Тот едва успел отскочить в сторону, а Иван Федорович, промахнувшись, грянулся об пол и принялся кататься, пытаясь сбить пламя.
Это как раз ему удалось, когда в избу, на ходу перезаряжая двустволку, вбежал Антон Егорович. Шигин вскочил на ноги и, по-медвежьи подняв руки над головой, пошел на них, со свистом рассекая воздух саблевидными когтями. Старый охотник без лишних раздумий вскинул ружье и вколотил оба заряда прямо в грудь лжеотшельника. Ивана Федоровича отшвырнуло обратно через всю столешницу, он приложился о стену и медленно сполз вниз.
Огонь тем временем, пробежав по столу, перекинулся на занавески и не собирался останавливаться на достигнутом.
– Все, аннулировал я твоего колдуна, профессор, – мрачно резюмировал Егорович, поворотившись к обомлевшим приятелям, – факт!
– Спасибо, Антон Егорович, – с чувством поблагодарил Костромиров, – но, однако ж, как вы догадались?
– Как догадался-то? Так и догадался… Почуял давеча неладное, вот и пошел за тобою следом. Потом, смотрю – и Пасюк туда же; ну, думаю, ладно, погляжу, чего это они тут удумали… Только в избу за вами заходить не стал, а присел подле окошка-то, ну и… услыхал весь ваш "приятный" разговор… Да чего вы оба уставились на меня, ровно на лешака? Велика невидаль…
Костромиров с Пасюком действительно, округлив глаза, смотрели… только не на старика-охотника, а на то, что происходило за его спиной. А происходило там вот что: Шигин, который по всем законам природы должен был уже кипеть в аду, вместо этого поднялся во весь рост и сейчас, скрестив руки на развороченной двойным залпом груди, со зловещей ухмылкой наблюдал за ними. Охотник, заметив наконец, что товарищи смотрят вовсе не на него, обернулся и, увидав то же, что и они, аж отшатнулся.
– Поганский царь! – выругался он, безуспешно пытаясь перезарядить ружье; руки его заметно тряслись. – Ж-живуч, нехристь…
– Глупые, ничтожные человечишки, – со скрипучим смешком просипел Иван Федорович, – ваши жалкие ружьишки бессильны против меня. Теперь уже бессильны… Неужто вы и впрямь надеялись так вот просто со мною разделаться? Букашки! Воши земные!