Мужчины выхватили пистолеты и направили в сторону выбитого окна.
– Паша, не дури! Ты и так в последнее время делаешь много глупостей. Поехали к шефу. Он с тобой поговорит и отпустит. Шеф хочет знать, почему ты дело запорол.
– Передайте шефу, что я объявлюсь, как сделаю дело.
– Не надо ничего делать. Шеф хочет с тобой поговорить.
– В последний раз говорю, езжайте обратно. Придет время, я сам объявлюсь и все объясню.
Паша прицелился и выстрелил. С головы одного из мужчин слетела кепка.
Мужчина пригладил волосы, поднял кепку и несколько секунд рассматривал сквозное отверстие от пули.
– Паша! Хватит устраивать этот цирк. То, что ты хорошо стреляешь, мы знаем. Выходи. Ты же не будешь стрелять по-настоящему?!
– Почему не буду? Буду.
Один из мужчин быстро вскинул пистолет. Раздался глухой щелчок, и окно, из которого торчала винтовка Павла, разлетелось вдребезги. Дальше все произошло как в ускоренной ленте. Мужчины вбежали на крыльцо, вышибли входную дверь, и я услышала прерывистую автоматную очередь. Звон стекла, отборная матерщина и страшный, болезненный гул в ушах. А затем разрушительная волна чудовищного грохота разлетелась по всему дому. Меня откинуло в противоположный угол комнаты. Я закрыла голову руками и сжалась в комок. Мне было непонятно, жива я или мертва, сон это или реальность.
Господи, что это было? Если бы не мужчины, угрожавшие Павлу, я бы подумала, что это землетрясение. Открыв глаза, я увидела, что дом полон дыма и напоминает скорее зону боевых действий, чем жилое помещение. Держа в руке пистолет, я подползла к двери в соседнюю комнату. Наконец-то мне стало понятно, что же все-таки произошло, – мой друг бросил гранату. Входная дверь лежала на улице, кругом разбитые стекла, но самое главное – скорчившиеся в невообразимых позах люди.
Паша лежал у батареи, широко раскинув ноги и закрыв глаза. Я подползла и приложила голову к его груди. Кажется, жив. Неожиданно один из мужчин зашевелился. Я поняла, что нельзя медлить ни минуты. И ударила этого типа пистолетом по голове. Мужчина перестал двигаться и затих.
– Отдохни немного. Я уеду, тогда встанешь, – прошептала я, вытирая слезы.
На столе лежала разбитая бутылка "Хеннесси", рядом стояла чудом уцелевшая рюмка, налитая до краев. Выпив ее до дна, я повесила на плечо Пашкину кожаную сумку, на другое плечо винтовку, подобрала с пола пистолет, принадлежавший одному из мужчин, и бросила его в сумку. Затем я подошла к Пашке и волоком потащила к машине. Передо мной встал выбор, на какой машине лучше всего уносить ноги. Я подумала о том, что безопаснее всего ехать на Пашкиной, правда, для меня это будет тяжеловато. Я совершенно не умею управлять отечественной техникой. Положив Пашку на заднее сиденье, поехала в сторону главной дороги. В тех немногих заселенных домах, которые остались в этой деревне, зажегся свет. Люди проснулись от жуткого шума и вышли на улицу посмотреть, что случилось. Отъехав на приличное расстояние от деревни, я остановила машину, перелезла на заднее сиденье и попробовала привести Пашку в чувство. Несколько ударов по щекам не принесли желаемого результата. Сиденье было залито кровью. Как божий день ясно, что мой приятель ранен и находится без сознания. Он потерял много крови, и я могу его не довезти. Но куда?!
Не медля ни минуты, я вновь села за руль и доехала до ближайшего райцентра. Увидев указатель с табличкой "больница", поехала туда. Поздно. В больнице темно. Лишь в окнах приемного покоя горит свет. Чтобы не шокировать людей своей сединой, я быстро собрала волосы в пучок, натянула кепку на глаза и стала стучать в двери.
– Кого там принесли черти в такой час? – раздался заспанный женский голос.
– Откройте, человеку плохо.
Дверь открылась, и на пороге появилась старушка в белом халате и в косынке на голове. Она больше похожа на уборщицу, чем на медсестру.
– В больнице дежурный врач есть?
– Есть, спит врач, поздно уже. А что случилось?
– Где спит, покажите? – Я отодвинула старушку и вбежала внутрь.
– А что, собственно, случилось? – попыталась возмутиться она.
– У меня в машине раненый. Человек ранен. Может отправиться на тот свет в любую минуту.
– Господи Исуси, – перекрестилась старушка и побежала по коридору.
Добежав до дальней комнаты, она громко заголосила:
– Иван Григорич! Иван Григорич! Вставай! Там раненый умирает.
– Кто? – услышала я мужской голос. Через несколько секунд в коридоре появился пожилой мужичок в мятом халате. Не задавая лишних вопросов, он подошел к машине и помог достать Павла. Перетащив его на кушетку, он снял с него одежду и внимательно осмотрел рану.
– Что там? Он будет жить? – тихо спросила я.
– Не знаю. Пуля в животе. Потерял много крови. Нужно срочно оперировать. Здесь я, увы, бессилен, милая девушка.
– Как это?
– Его надо в город. В нашей больнице нет даже операционной. А до города, боюсь, он не доедет.
– Вы хотите сказать, что не сможете достать пулю?
– Пуля сидит глубоко в животе. Это же не просто взять ножницы и достать, его необходимо оперировать. Здесь нет лекарств, инструментов и условий.
– Тогда какого черта вы здесь сидите?
– На случай, если вдруг у вас заболит зуб, тогда я дам вам анальгин.
– Понятно. Вы должны его прооперировать.
– Я не могу брать на себя такую ответственность. Тем более исход, скорее всего, будет плачевный. Мне, дорогуша, в тюрьму не хочется.
– Вы считаете, что пусть он лучше умрет… Он же не дотянет до города.
– Как человек, я очень вас понимаю и сочувствую, но как врач, я не имею права делать то, что не умею. Я могу связаться с городом и вызвать реанимационную машину. Это единственное, что я могу для вас сделать.
Я подошла к окну и хотела достать из кармана платок, чтобы вытереть слезы, но моя рука нащупала сверток с золотом. Достав сверток, я взяла браслет и печатку, а цепь с медальоном убрала на прежнее место.
Повернувшись к врачу, я протянула золото ему. Он покраснел и испуганно спросил:
– Что это?
– Золото, усеянное бриллиантами. Тянет на несколько тысяч долларов.
– Вы хотите меня купить?
– Нет, я хочу вас вознаградить за труд.
Врач дрожащими руками взял золото и поднес поближе к очкам.
– Здесь написано – "Граф". Кто это?
– Это именное золото моей семьи. Граф – мой отец. Теперь оно будет принадлежать вашей семье. Запродав его, вы сможете купить машину или пустить деньги на другие цели.
Врач отвел глаза от золота, затем посмотрел на Павла и тихо спросил:
– А если он умрет?
– В этом не будет вашей вины. Вы должны сделать все возможное. Мне нужен результат.
– А вы ему кто?
Я немного помялась и произнесла:
– Жена.
– Тогда вам необходимо написать расписку, что вы просите меня сделать операцию в связи с безвыходной ситуацией. И что вы снимаете с меня ответственность в случае неблагоприятного исхода. Вся ответственность ложится на вас. Никаких претензий к медперсоналу.
– Я напишу все что угодно. Вы только начинайте, а то время идет.
Врач сунул золото в карман и направился в сторону перевязочного кабинета.
– Что, оперировать будем? – побежала следом старушка.
– Будем, баб Тасья, будем.
– О Господи Исуси Христоси, – перекрестилась та и протянула мне чистый листок бумаги с ручкой.
Я села за стол и принялась писать. Павла раздели догола, положили на каталку и повезли по коридору. Опомнившись, я догнала каталку, подошла, наклонилась и поцеловала его в лоб.
– Сохрани его, Господи, – перекрестилась баба Тасья.
Время, проведенное в приемном покое, показалось мне целой вечностью.
Иногда я задавала себе вопрос: зачем мне все это надо? И не находила ответа.
Сколько просидела в одной и той же позе, не имею представления. Час, два, три – не знаю. Может, больше. Не выдержав, подбежала к комнате, куда увезли Павла, и дернула дверь. Она была закрыта. Тогда я села рядом с дверью, прямо на пол, обхватила руками голову и хотела заплакать. Но слез не было.
Наконец дверь открылась и показалась баба Тасья. Она опустилась рядом со мной, положила мою голову к себе на колени и принялась гладить.
– Что? – Я вопросительно посмотрела ей в глаза.
– Живой твой соколик, живой, – улыбнулась та. – Наш Иван Григорич настоящий кудесник.
Я подпрыгнула, поцеловала бабу Тасью и захлопала в ладоши. Неожиданно кепка слетела с моей головы, волосы вылезли из резинки и упали на плечи. В эту минуту из комнаты вышел врач, снял колпак и стал вытирать пот со лба.
– Живой! – подмигнул он мне. – Крепкий.
Затем он посмотрел на мои волосы и грустно сказал:
– Где это тебя так угораздило?
– Это личное.
– Ой, детка, такая молодая, а седее меня. Господи Исуси Христоси, – запричитала баба Тасья.
– Видно, ты много пережила, – вздохнул врач. – Все в прошлом, главное – муж жив.
Мы вышли в приемный покой. Баба Тасья сварила кофе и разлила по кружкам. Я взяла написанную мною бумагу и разорвала на мелкие кусочки.
– Иван Григорич, ты мужик умный. Наверное, не в первый раз такие операции делаешь. Мне огласка не нужна, да и тебе тоже. Я тебя не видела, не знаю, да и ты меня тоже.
– Я все понял, дорогуша, как только тебя увидел. Через пару часов можешь забирать своего ненаглядного. Шприцы для уколов и лекарства я дам. Самое главное – это постельный режим. Лежать недели три, не меньше.
– Понятно, – задумчиво произнесла я.
– А ехать-то есть куда?
– В том-то и дело, что некуда.
– Думай, дорогуша. Мне нужно, чтобы к утру его здесь не было. Это село, пойми правильно и не обессудь. Слух пронесется, потом сплетен не оберешься. Комиссии из города часто наведываются.
– Я понимаю.
– Иван Григорич, пусть они немного в моем доме поживут, – вмешалась баба Тасья. – Как он оправится, так сразу и съедут. Я все равно в доме редко бываю, в основном в больнице живу. Машину в гараж загонят, никто и знать не будет. А ежели кто из сельчан поинтересуется, скажу, что молодую семью пустила. Временные квартиранты.
– Смотри сама, баб Тасья.
Я достала бумажник, вытащила оттуда пятьсот долларов, разделила пополам и протянула обоим.
– Это за заботу.
– Господи Исуси Христоси, деньги-то какие шальные, – запричитала баба Тасья. – Что ж я с ними делать-то буду? На ямку себе отложу!
– Мы ненадолго. Как только Павлу будет лучше – сразу уедем. Нам есть куда. Просто в таком состоянии его возить не хочется.
– Да живите сколько хотите, – улыбнулась баба Тасья. – Я вас не гоню.
Григорьевич подобрел, сложил баксы пополам и положил в верхний карман.
– Только про операцию никому. Просто муж приболел и дома лежит. Это для местных жителей. А еще лучше ни с кем не общайтесь. Я на неделе его проведаю. Посмотрю, как идет период восстановления.
– Само собой, – улыбнулась я и пошла к Павлу.
Павел лежал на кушетке. Глаза закрыты.
– Он не умер? – испуганно спросила я у вошедшего следом врача.
– Да нет, – улыбнулся тот. – Под наркозом. Скоро должен очухаться. Только еще раз говорю, главное – постельный режим.
Мы отнесли Павла в машину, положили на заднее сиденье и поехали к дому бабки Тасьи.
Дом оказался довольно уютненьким и чистеньким. Павла положили в спальню. Машину загнали в железный гараж, стоявший рядом с домом. Баба Тасья ушла в больницу, а я села на кровать рядом с Павлом. Он лежал неподвижно, не открывая глаз. Я взяла его сумку, открыла ее и попробовала найти что-нибудь полезное. В боковом кармане сумки лежал конверт. В конверте оказалась фотография молодого симпатичного мужчины лет тридцати пяти. Он стоял у шестисотого "Мерседеса" в дорогом костюме и длинном кожаном плаще. На обратной стороне фотографии была надпись: Горелин Виктор, далее следовал домашний адрес и телефон.
Я внимательно прочитала его и моментально поняла, что этот субъект проживает в доме напротив дома блондинчика. Теперь понятно, почему Павел был на чердаке. Он готовился убить человека – Виктора Горелина, владельца шикарного "Мерседеса".
Только интересно, каким образом он собирался это сделать? У Павла винтовка с оптическим прицелом. Может быть, он хотел выстрелить в окно квартиры? Вряд ли.
Скорее всего, у Павла было точное время, когда "Мерседес" подъедет к дому.
Стрелять нужно было в тот момент, когда Горелин выйдет из машины и направится к подъезду. Небольшой отрезок времени решает жизнь человека. Здесь нужно быть профессионалом. У любителя такое вряд ли получится. Выходит, что Павел – профессиональный киллер. Его спугнули я и подъезжающие милицейские машины. Он понял, что через несколько минут менты будут на чердаке, и поэтому решил отложить намечающееся убийство. Я где-то читала, что в таких делах не должно быть никаких проволочек. Заказчик подумал, что киллер слупил деньги и запорол дело. В данный момент Павел является опасным свидетелем и его хотят убрать.
В конверте лежал маленький клочок бумаги с записанным телефоном. В скобочках под телефоном было указано: шеф. Интересно, что это за шеф? То ли это начальник Павла, то ли это и есть тот самый заказчик, который решил убрать непокорного киллера. Это мне еще предстоит выяснить.
Неожиданно я увидела, что у Павла задрожали веки. Быстрым движением я засунула фотографию Горелина и клочок с номером телефона в конверт, а конверт положила в карман штанов. Думаю, он мне когда-нибудь пригодится.
Павел открыл глаза и тупо уставился в потолок.
– Привет с того света. – Я слегка похлопала его по плечу и села рядом.
– Пить хочу… – прошептал он.
– А вот это я не спросила – можно ли тебе пить или нет. Все-таки операцию недавно сделали… Ладно, бог с тобой, пей. – Набрав полную кружку воды, я взяла чайную ложечку и стала его поить.
– Где я?
– В надежном месте.
– Я жив?
– Еще бы! Такие не умирают. Вот сейчас сижу и пою тебя с ложечки, как маленького. Думаю, что это мне когда-нибудь зачтется. Между прочим, я уже во второй раз спасаю тебе жизнь. Теперь ты дважды мой должник. Усек?
– Усек. – Он постарался улыбнуться, но это далось ему с большим трудом, наверное, мучили дикие боли.
Через несколько минут Павел закрыл глаза и погрузился в сон. Я легла рядом и моментально отключилась.
Глава 7
Проснулась я в тот момент, когда в доме появилась баба Тасья. Павел по-прежнему спал.
– Баба Тасья, Павел еще слишком слаб. Мне надо исчезнуть на пару дней, присмотрите за ним. Я в долгу не останусь.
– Конечно, присмотрю. О чем разговор? Делай свои дела и не волнуйся. Послушай, доченька, ты бы покрасилась. Уж больно старою ты выглядишь с такими волосами. Что бы ни случилось, я все понимаю, но жизнь-то продолжается. Муж у тебя молодой, подумай о нем, – по-доброму сказала она. Я улыбнулась и чмокнула бабулю в щеку.
Натянув кепку на глаза, я села на электричку и поехала в город. В голове постепенно зрел план дальнейших действий. В снятой малогабаритке показываться нельзя. Это может быть опасно. Лежащий в пакете пистолет грел душу и поднимал настроение. Баба Тасья права, нужно покрасить волосы. Да и переодеться не мешало. Не исключено, что в таком виде на любом углу наша доблестная милиция может остановить меня для проверки документов.
Только вот куда податься? Неожиданно я вспомнила про одну хорошую подругу, вернее, бывшую подругу. Вот уже несколько лет мы не поддерживали отношений, но было время, когда мы были очень близки и практически не разлучались. Мы учились на одном курсе, участвовали в студенческих капустниках, зубрили теорию и писали красочные рефераты. Я никогда не пыталась узнать, как сложилась ее дальнейшая судьба и актерская карьера. С того момента, как в мою жизнь вошел Матвей, я бросила институт и пренебрегла нашей дружбой. Она, конечно, обиделась и, наверное, уже давно забыла о моем существовании. Но у меня в памяти остался ее телефон, даже записная книжка не потребовалась.
Интересно, где она сейчас? Может, уехала из Москвы, а может, вышла замуж и больше не проживает по этому адресу?
Я решила набрать номер и попытать счастья. Трубку сняли почти сразу.
Вне всякого сомнения, это был Маринкин голос.
– Марина, здравствуй, это Жанна, – тяжело вздохнула я.
– Жанна?!
– Не узнала?
– Почему не узнала, узнала. Случилось землетрясение или стихийное бедствие? Чем обязана твоему звонку?
– Мне надо тебя увидеть.
– Странное дело, столько лет ты не жаждала меня лицезреть, а теперь что случилось?
– Это не телефонный разговор. Ты не против, если я к тебе сейчас приеду?
– Приезжай, – с безразличием сказала подруга и положила трубку.
Через полчаса я уже звонила в Маринкину дверь. Она открыла и уставилась на меня так, словно перед ней стояло привидение.
– Господи, на кого ты похожа?! Ты что, сбомжевалась, что ли, или с огорода приехала?
– Ни то и ни другое. – Я отодвинула ее в сторону и зашла в квартиру.
Затем сняла кепку и внимательно посмотрела на бывшую подругу. Та взвизгнула и прижалась к стене.
– Что это у тебя с головой? Ты что, поседела, что ли?
– Как видишь. Закрой дверь и ответь мне на один вопрос: я в этом доме на кофе могу рассчитывать?
– Почему не можешь, можешь, – испуганно ответила подруга.
Мы прошли на кухню. Марина поставила варить кофе и стала делать бутерброды. Все это время она не сводила с меня глаз. Я положила голову на стол и громко заревела. Затем взяла чашку и поведала подруге свою печальную историю.
Маринка внимательно слушала, губы ее дрожали, глаза были напряженными. Когда я замолчала, она отпила из своей кружки и тихо произнесла:
– Почему ты не позвонила мне раньше, когда был жив Матвей и когда у тебя все было хорошо?
– Прости. Знаешь, только сейчас я начинаю понимать, что у меня ничего хорошего с Матвеем не было. Он любил меня, не спорю, да и я его тоже, только это была вовсе не я, а бездушная, холеная, зажравшаяся сука. Я не звонила потому, что, будучи замужем, стала неудачницей, понимаешь? Мне не хотелось ворошить то, что было связано с моей театральной студенческой жизнью. Я не состоялась как личность. Половина наших однокурсников ведут какие-то программы на телевидении, даже те, кто вообще не подавал никаких надежд. Это профессиональная зависть, пойми. Ты для меня была бы напоминанием о моей несбывшейся мечте, а это для меня очень больно. Ты, наверное, стала замечательной актрисой, играешь в солидном театре…
– Это не объяснение.
– Может быть.
– Я не стала замечательной актрисой, а осталась преподавать на кафедре.
– Почему?
– Не каждый может пробиться туда, куда он хочет. К тому же я никогда не подавала каких-то особых надежд.
– Ты замужем?
– Разведена. Детей нет. Я хотела тебе позвонить, но не позволяла гордость. Ты очень резко оборвала наши отношения, казалось, что, кроме Матвея, для тебя вообще больше никто не существует.
– Надо было позвонить.
– Думаешь? Мне казалось, что тебе это не надо. Послушай, давай выпьем.
– Давай.
Маринка достала бутылку бренди, и мы начали смаковать этот божественный напиток.
– Тебе на работу сегодня надо? – поинтересовалась я.