Только вот друг его, Виктор Копытин, не был похож на молоденького юнкера Александровского училища. Лицо его затвердело, складки у рта обозначились, седина появилась, и глаза стали другими - прозрачными, с сумасшедшинкой, как у кокаиниста.
Стол по нынешним временам обильный. Консервы, сало, колбаса.
- Вот только водки нет, - дернул щекой Копытин, - так что, Алеша, пить "шартрез" будем. Помнишь, как мы его на пасху у Олечки Васильевой пили?
- Когда это было-то, Витя, в другой жизни. А помнить помню все, будто вчера.
- У меня, господа, - вмешался в разговор Лапшин, - на напитки тоже память крепкая. Где чего хорошего выпил, помню.
Он, ловко орудуя ножом, потрошил коробки с сардинами.
Копытин посмотрел на него, быстро, словно случайно, и Лапшин замолчал...
- Ты бы пошел, Трифон, отдохнул в другой комнате, музыку послушал, - сказал Копытин.
Лапшин встал, налил в стакан до краев тягучего "шартреза", прихватил сала и вышел.
- Это твой вестовой? - посмотрел ему вслед Климов.
- Вроде того. Да что о нем-то говорить...
За стеной запела Ильза Кремер. Лапшин завел граммофон.
- Ты зачем приехал в Москву? - спросил Климов. - Я очень удивился, получив твое письмо.
- Соскучился, Алеша, соскучился.
- А если серьезно?
- Теперь ты мне ответь, что делаешь ты, поручик Климов, в Москве?
- Во-первых, штабс-капитан. Во-вторых, через два дня начинаю работать инструктором стрелковых курсов.
- Браво! - Копытин поднял рюмку. - Браво. Герой германской войны. Золотое оружие за прорыв в Галиции - и учить большевиков стрелять.
- Я дал слово. В декабре семнадцатого. Когда Александровское училище сложило оружие.
- Кому?
- Я дал честное слово, что я никогда не буду выступать против народа.
- Ты дал честное слово! - Копытин вскочил, лицо его свело тиком. - Честное слово, когда твои друзья шли в "ледяной поход"...
- Вот об этом, Виктор, не надо. Я знаю из ваших первопоходников не только тебя...
- Хорошо! Забудем. Черт с ним, с золотым оружием, с погонами.
Копытин достал из кармана золотой портсигар. Вспыхнула в электрическом свете бриллиантовая монограмма.
- Ты стал богат, Виктор, - прищурился Климов, - золотые часы, портсигар, перстень...
- А на тебе все тот же китель, - резко отпарировал Копытин, - все твое имущество - шинель да сапоги. А я хочу тебя сделать богатым.
В Сокольники ночь приходила раньше. И если на улицах города темноту разгонял тусклый свет одиноких фонарей, то на лес она опускалась плотно и вязко.
Дачи, затерявшиеся в сугробах и деревьях, были одиноки и пусты. Ни огонька, ни человеческих следов на мягком снегу.
Темнота. Безлюдье. Поземка.
Поэтому свет автомобильных фар был особенно ярок. Два легковых автомобиля пробирались сквозь сугробы. Свернув с широкой просеки в узкий переулок, они остановились у двухэтажной дачи. Дважды рявкнул автомобильный клаксон.
Сначала тускло вспыхнули разноцветные стекла террасы, потом раскрылась дверь.
Двое в шинелях, держа маузеры наготове, подошли к калитке.
- Спрячь пушку, Глухой, свои! - крикнул шофер.
Из дома вышли семь человек и пошли к машинам, расселись в автомобили.
- Едем? - спросил шофер.
- Нет. Сейчас Петька придет.
На террасе в свете лампы, падающей из дверей, стояли двое. Собан высокий, плечистый мужик лет тридцати и Петька Чернуха, худощавый, среднего роста. Он был одет как чиновник средней руки, в черное пальто с котиковым воротником шалью и такую же шапку пирожком.
- Слушай меня, - чуть растягивая слова, говорил Собан, - поедете в сторону Тверской заставы, там и начнете. Пусть знают, кто хозяин в городе.
- Да понял я, Собан, понял.
- Еще раз повторяю, подъедете, подзовете красноперого, спросите, как проехать, и глушите.
- Потом куда?
- Известно куда. Ты на Долгоруковскую, а Козуля с ребятами на Патриаршие к Витьке Залетному. Там от меня известий ждите. Иди.
Собан повернулся, ушел в дачу, а через несколько минут он и оставшиеся члены банды покинули дом.
За стеной по-прежнему играл граммофон, только пела уже Варя Панина. Видимо, любил эту пластинку Лапшин, потому что ставил ее подряд несколько раз.
На столе стояла початая бутылка зеленого ликера. Климов сидел строгий, в застегнутом на все крючки кителе. Он даже воротник не расстегнул.
По комнате шагал из угла в угол Копытин, продолжая, видимо, давно начатый спор:
- ...Ты говорил о чести, Алексей, о совести. Твой отец погиб в Порт-Артуре, и учился ты на казенный счет. А дальше что ты видел? Строй, нищенское жалованье подпоручика. Сорок три рубля. Из этих денег ты еще платил за гимназию.
- Я честно служил, Виктор.
- Так я же не обвиняю тебя. Но вспомни, когда ты пришел свататься к Ольге Васильевой, ее папенька отказал тебе. Почему? Да потому что ты нищая пехтура.
- Ты не смеешь так говорить о Григории Нилыче, просто Ольга любила другого.
- Ах, как это романтично. Прямо сочинение мадам Чарской. Только почему же месье Столбов, жених Олечки, сын мануфактурщика Столбова...
- Прекрати, Виктор, - Климов вскочил. - Немедленно прекрати.
- Ах, вам не нравится, господин штабс-капитан, ну простите, простите великодушно.
- Для чего ты начал этот разговор, Виктор? Изволь объясниться.
- Вот, - сказал Копытин, - мы и добрались до сути.
Гнал ветер по Долгоруковской редких прохожих, раскачивал тусклые фонари. Плясал снег в слабом желтом свете.
Приплясывал на тротуаре постовой милиционер. Засунул руки под мышки, грел пальцы. Время к ночи, а наган в холодной руке не слушается.
Снопом света ворвались на улицу автомобильные фары. Осветили постового.
- Постовой, - крикнул шофер. - Как нам лучше к Пресне проехать?
Шагнул милиционер к машине.
Три выстрела отбросили его к стене. И он упал на спину, широко раскинув руки по снегу.
На Лесной у магазина Капонадзе лежит у стены убитый милиционер. Уходит в темноту машина...
Двое в шинелях со звездами на фуражках барабанят в двери магазина. Гудит под ударами дверь.
- Открывай! Открывай, гад!
- Кто? Кто там? - робко из-за дверей.
- Телефон есть?
- Есть.
- Звони в ЧК.
Ревут на темных улицах автомобильные моторы. Сухо рвут выстрелы темноту. Падают на землю люди в шинелях, в черных пальто, в ватных куртках с милицейскими повязками на рукавах.
Смолк граммофон, словно подавился. В дверном проеме возник Лапшин.
И увидел Алексей Климов совсем другого человека. Исчезла угодливая улыбка. Опасный стоял человек. Неожиданный.
- Что ж, Алексей, не столковались мы с тобой.
- Ты этот портсигар и перстенек, Витя, тоже в налете взял? - Алексей взял в руки золотой портсигар Копытина, покрутил. - Вот видишь, - он щелкнул крышкой, - монограмма-то затерта, только герб остался.
- Ты, чистоплюй, жил нищим и сдохнешь нищим. Иди учи за кусок воблы и сахарин маршировать фабричных недоносков.
- Если бы ты, Виктор, приехав с Юга, как эмиссар генерала Деникина, предложил мне идти бороться с большевиками, я отказался бы из-за честного слова. Но ты приехал с Юга не драться и умирать, а убивать и грабить. Ты налетчик, Виктор.
- Ну и что? - внезапно совершенно спокойно сказал Копытин. - Революция избавила меня от обязанностей перед обществом.
- Но у тебя остались обязанности перед собой.
- Ты трус, Климов.
Полетел на стол тяжелый портсигар, полетел, кроша рюмки... ствол нагана уперся Климову в спину.
- Убери своего... - тихо сказал Алексей.
- Спрячь наган, Резаный.
- Он продаст, Витя.
- Спрячь.
Лапшин спрятал наган.
- Идите, штабс-капитан, учите, нищенствуйте... Но помни: продашь - сестренку твою, Елену Федоровну, побеспокоим.
Копытин дернул щекой и провел ребром ладони по горлу.
Климов вышел из комнаты.
- Надо шлепнуть его, - сказал Лапшин, - продаст, фраер.
- Нет, я его знаю.
Мартынов что-то писал, Козлов возился с печкой, Данилов чистил наган.
Он уже собрал его и вытер ветошью масляные пальцы, как зазвонил телефон.
- Мартынов. Так... Так... Выезжаем. В машину! Бандюги у Тверской заставы милиционеров стреляют.
Климов в подъезде достал из кармана кожаный портсигар, вынул из него самокрутку, прикурил от зажигалки.
Стоял, прислонясь к стенке. Курил и думал. Разговор этот страшный вспоминал.
На темных улицах гремят выстрелы. Ревет мотор автомобиля.
От Лубянки к Тверской заставе мчится длинный черный "пежо" с чекистами. Рядом с шофером Мартынов.
У порота на Лесную машет руками человек с винтовкой.
- Притормози-ка, - командует Мартынов.
- К Грузинам поехали они, к Грузинам.
- На Грузинский вал, - скомандовал Мартынов.
Климов вышел из-под арки двора. В темноте угадывался павильон Патриарших прудов. У поворота на Спиридоньевку горел одинокий фонарь. В его желтом кругу ходил милиционер.
Климов поднял воротник и зашагал к Спиридоньевке.
- Товарищ гражданин, - окликнул его севший на морозе голос.
Климов остановился.
- Огонька не найдется? Страсть как курить охота.
Климов подошел, достал зажигалку.
- Ваше благоро... Тьфу, гражданин штабс-капитан... Не признаете?
- Скурихин, ты?
- Так точно, - улыбнулся постовой.
- Ты же в деревню собирался, землю делить.
- Вишь, дело какое, не доехал. В милицию служить пошел.
- Ты что, партийным стал?
- Уж полгода, а вы-то как, Алексей Федорович, значит, с нами?
- Инструктором по военному делу служить буду.
- Я с нашими спорил. Одни говорили, что вы на Юг подались. А я им - не такой человек наш ротный. Вас, как в шестнадцатом ранили, мы очень жалели... Новый ротный зверь пришел. А к вам мы всей душой.
- Ты вот что, Скурихин, заходи ко мне. Адрес-то помнишь?
- Это куда я в пятнадцатом сестрице вашей письмо передавал?
- Туда. Заходи. Ждать буду.
Климов бросил руку к козырьку. Шагнул в темноту.
Многовато неожиданных встреч для одного дня. Он сделал несколько шагов, и темнота слила его со стеной дома.
А сзади вылетели автомобильные фары.
- Постовой! Как к Страстному монастырю проехать?
Климов обернулся.
Скурихин шел к машине.
Три выстрела разорвали темноту.
И падает, падает его солдат, георгиевский кавалер Скурихин, падает на землю, которую так и не успел поделить.
А свет фар в сторону ушел. Разворачивается машина.
И словно в Галиции, в войне, в окопах. Прыжок - и он рядом с убитым, выхватил наган из кобуры у лежащего.
А машина буксует.
Как на фронте, как в бою. Прыгнул ей наперерез штабс-капитан Климов.
Выстрел!
Разлетелось лобовое стекло.
Выстрел!
Кто-то закричал.
Выстрел! Выстрел! Выстрел!
Машина словно слепая ударилась в столб и застыла, задрав капот.
Вывалился на снег человек и пополз.
А у Климова еще один патрон.
- Встать! Брось оружие!
Упал к ногам Климова маузер. Он наклонился, ловко подхватил его.
- Не стреляй... Ой, не стреляй... - заголосил человек, - не хотел я.
- К стене! - скомандовал Климов.
А из переулка снова свет фар и прямо на него. Значит, конец. Климов поднял маузер.
Автомобиль затормозил, поехал юзом. Выскочили из него люди в кожанках.
- Чека! Не стреляй!
Мартынов подбежал к разбитой машине.
Шофер уронил на баранку простреленную голову, рядом с ним еще один, двое сзади.
Мартынов подошел к Климову:
- Это вы их?
- Да. Они убили моего солдата.
- Милиционера.
- Он был солдат моей роты на фронте.
- Хорошо стреляете. Наган его?
- Да.
- А маузер?
Климов кивнул в сторону бандита, которого обыскивали Данилов и Козлов.
- Документы попрошу.
- Извольте.
- Федор, - подбежал Козлов. - Этот из банды Собана. Собан на даче в Сокольниках. Говорит, не расстреляете - покажу.
- Двух человек оставь у машины. А мы в район милиции, протелефонировать надо, пусть людей в Сокольники шлют.
Мчится по улицам Москвы машина. Между Даниловым и Козловым сидит задержанный, в углу - Климов.
- Гражданин комиссар, - сказал Алексей, - дайте мне наган.
Мартынов повернулся. Внимательно посмотрел на Климова. Молча протянул ему наган, насыпал в ладонь золотистую кучку патронов.
От здания МЧК в сторону Сокольников отъехал грузовик с вооруженными бойцами отряда особого назначения.
Кончилась Москва. Остался позади трамвайный круг. Началась Сокольническая роща. Мартынов приказал остановить машину.
- Данилов, останься. Будешь ждать опергруппу.
- Товарищ Мартынов...
- Выполняй приказ.
Машина пошла дальше. И остался Ваня Данилов один у края рощи.
Темень. Глушь. Ветер шумит в деревьях.
Он вынул наган, взвел курок и сунул руку с оружием за пазуху.
- Где? - Голос Мартынова спокоен, словно в гости едет к приятным людям.
- Начальник, ты обещал...
- Не скули, не тронем.
- Сейчас поворот будет, а там вторая дача от края.
- Стой! Егоров, - повернулся Мартынов к шоферу, - останешься с этим. Мы с Козловым пойдем. Вы тоже можете остаться, гражданин Климов.
- Я пойду с вами.
Мартынов помолчал. И сказал тихо:
- Согласен.
Они шли след в след по заснеженной просеке. Вот и дача.
- Ну, пойдем, благословясь. Я первый, Козлов за мной, вы, Климов, за окнами смотрите, если с нами что, постарайтесь задержать их, опергруппа с минуты на минуту приедет.
Мартынов поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Она поддалась. Они с Козловым вошли на террасу.
Еще одна дверь, распахнута настежь.
Темнота дома таила неожиданную опасность. Мартынов шагнул в темную прихожую.
Климов стоял за деревом, внимательно вслушиваясь в тишину.
Где-то недалеко заурчал мотор автомобиля. Голос его ближе и ближе. На просеку ворвался грузовик. Люди с винтовками окружали дачу.
Горела лампа в столовой, ходили по комнатам чекисты. Никого. Ушел Собан.
В окна здания на Малой Лубянке пришел рассвет. Залил тусклым светом комнату, растворил желтизну электрической лампы.
- Сколько же один человек наврать может, немыслимое дело! - Мартынов встал из-за стола, подошел к печке, приложил ладони к темному кафелю. - Слушай, - продолжал он, - ты раз правду скажи, тебе же легче будет.
Арестованный сидел у стола, вжавшись в спинку огромного резного стула, затравленно глядел на Козлова и Данилова, устроившихся на диване.
- Поехали по порядку, - Мартынов подошел к нему, сел на край стола: Имя?
- Ну, Петр.
- Отца как звали?
- Ну, Евсей.
- Ты что, извозчик - ну да ну. Говори толком. Петр Евсеевич. А фамилия?
- Бухин.
- Значит, Петр Евсеевич Бухин. И в машину ты попал случайно, ни в кого не стрелял?
Мартынов перегнулся через стол, достал из ящика маузер арестованного.
- Твой?
- А я откуда знаю?
- Ты же не дурак, вот показания разоружившего тебя военрука Климова. Сколько в нем патронов должно быть?
- Ну, десять.
- Так, - Мартынов вынул обойму, вытряхнул на стол шесть патронов.
- Теперь гляди. Видишь, патроны у тебя редкие. Пули в никелированной оболочке.
- Ну.
- А вот пуля из убитого милиционера на Патриарших, медиками извлечена, - Мартынов бросил на стол деформированный никелированный кусок металла. - А теперь... - он вскочил со стола, схватил арестованного за руку, - смотри.
На правой руке был выколот синий меч и имя: Степан.
- Так что, Степа, дальше нукать будем?
- Не докажешь... не докажешь, - заголосил арестованный.
- А чего мне тебе доказывать. Сам грамотный, декрет читал. Был взят с оружием в руках...
- Скажу я, что знаю, скажу... Только не стреляй ты меня... Я ж молодой совсем, двадцать лет... Жизни не видел...
- А те, кого вы грохнули вчера ночью, они жизнь видели? Моя бы власть...
Мартынов замолчал, побелел и опять отошел к печке.
- Ты, комиссар, запиши, что я сам, добровольно... Прими во внимание мое рабоче-крестьянское происхождение...
- Поздновато ты о нем вспомнил. Ты нам теперь классовый враг. Но помощь учтем.
Кабинет Манцева изменился. В нем появились сейф и шкаф, стулья и диван, и даже часы, похожие на крепостную башню.
Василий Николаевич читал бумагу, а Климов пил чай за маленьким столиком в углу.
Зазвонил телефон.
- Манцев... Слушаю, Феликс Эдмундович... У меня... Конечно, Феликс Эдмундович... Если позволите, через час. - Манцев положил трубку: - Алексей Федорович, я прочел ваши показания. Армия есть армия. Сухо, по делу, точно, в деталях.
Манцев встал из-за стола, подошел к Климову, сел рядом:
- Вы начинаете работать инструктором военного дела на фабрике?
- Так точно.
- В декабре семнадцатого вы дали слово не поднимать оружие против народа.
- Так точно.
- Я не спрашиваю вас, Алексей Федорович, почему вы не идете в Красную Армию. Не надо, не отвечайте. Мы, большевики, привыкли уважать чужие убеждения. Но у меня есть к вам просьба.
- Чем могу служить?
- Нам нужны хорошие военные инструкторы в резервы милиции...
- Простите, гражданин комиссар, но я офицер...
- Зовите меня Василий Николаевич. Вчера ночью бандиты убили шестнадцать милиционеров. Многие из них погибли из-за неумения обращаться с оружием. Мне звонил сейчас Феликс Эдмундович Дзержинский, он просил поблагодарить вас за помощь и научить рабочих, пришедших в милицию, защищать граждан Москвы от бандитов. Я жду.
В комнату вошел Мартынов со свертком в руках и протянул Манцеву бумаги.
- Так как же, Алексей Федорович? Решайте.
Климов молчал. Вспоминал вчерашний день. Разговор с Копытиным, Лапшина, наган, упертый в спину, Скурихина, лежащего на земле, короткую схватку.
- Почту своим долгом, - Климов встал, щелкнул каблуками.
Мартынов с интересом посмотрел на него:
- Вот и хорошо. - Подошел к столу, взял ручку, подписал бумаги.