После чего, под ее снисходительным взглядом мамаши, прочел целую лекцию, вычитанную внаучно-популярном журнале. Там объяснялось, почему на многих гербах есть изображения львов и тигров, вставших на задних лапах. Все дело в атавистической памяти, объясняли авторы исследования. Когда-то наши предки были не хозяевами земли, а ее арендаторами.
Не хозяевами, а арендаторами, – со вкусом повторила она, хмыкнула, и выпила.
На нашем огромном диване, занимавшем добрую часть дома, – а это очень просторный дом, – она сама смахивала на ленивую большую кошку. Да, арендаторами, повторил я, и продолжил. И вот тогда-то у людей, селившихся в пещерах, был единственный страшный враг. Кошачьи. Для саблезубых тигров человек был самой легкой добычей. В сравнении с лошадью или зеброй бегает медленно, защищаться еще толком не умеет. Ходячие консервы.
Ходячий корм для кошек, хочешь ты сказать, – поправила она, смеясь.
Ну, где-то так, – согласился я.
После чего, не раздражаясь – она всегда перебивала меня, и я привык, – продолжил. Наши предки боялись кошачьих пуще смерти. Это и была смерть. Мы были их пищей. Они были высшим звеном. Они лакомились нашими детенышами.
Ну и что? – неприятно-высокомерно удивилась она.
Я только перевел дух. Само собой, я знал свою жену достаточно хорошо, для того, чтобы рассказывать это не с целью убедить ее в чем-то. Я всего-навсего ставил ее в курс прочитанной статьи, объяснившей мне самому мою давнюю неприязнь к кошкам. Ирина, выслушав это мое соображение, милостиво кивнула.
А так ли уж необходимо это было? – спросила она задумчиво.
Ну, покорять планету и все такое? – пояснила она
Послушай… начал было я.
Но она уже встала на четвереньки и выгнула спину. Показала задницу. Весьма соблазнительную, признаю, задницу.
Глядя на нее, я выпил.
Трахни свою кошечку, – сказала она.
Я залез на нее сзади, прикусил шею, и она зашипела. Клянусь, в этом звуке я услышал предсмертный плач сотен несчастных детей первобытной эпохи. Более того, как человек, сохранивший в себе память веков, я подозревал еще кое-что. Эти дети…
Одним из них был я.
12
… чему ты молчишь? – раздался голос у моего плеча.
Я вздрогнул. Потом с недоумением взглянул на телефонную трубку в своей руке. И только тогда вспомнил. Люба.
Судя по всему, приезжать она не собиралась, Это меня разозлило.
Гнусная манера у моих женщин звонить мне ночами, чтобы послушать, как я счастлив с Риной, – сказал я.
Бывших? – спросила она.
Счастлив? – сказала она.
В этих двух быстрых вопросах я уловил некий намек. Что-то легкое и промелькнувшее между нами, так быстро, что мы уловили лишь движение. Да, ее обещания пахли крысиным пометом.
Люба, я кладу трубку, – сказал я, даже не двинувшись.
Ладно, – сказала она.
Мне приснилось, что ты убил свою жену, – сказала она.
Сумасшедшая, – сказал я.
Почему? – сказала она и снова хихикнула.
Все ведь знают, что она у тебя уже в печенках сидит.
Я вспомнил, как выглядит печень. В отличие от плоти, внутренние органы сверху выглядят блестящей совокупностью. Они начищены, словно награды, и выглядят, как цветы. Цветы плоти. Я немало на них насмотрелся, когда работал репортером криминальной хроники. То, впрочем, была даже не прошлая моя жизнь. Позапрошлая. Если ножом потрогать оболочку внутренних органов человека, она вспарывается, словно плод, вспомнил я некстати свои посещения морга МВД.
– Итак, – сказал я.
Ты убил свою жену, – скорее утверждает, чем спрашивает она.
Все вы об этом только и мечтаете, – говорю я.
Все мои бывшие женщины, – говорю я.
Всем вам, сучки, покоя не дает то, что мы с Риной счастливы, хоть у вас и другое мнение на этот счет, – говорю я.
Это все, что ты хотела сказать? – спросил я.
Мне приснилось, что ты убил ее из ревности, – быстро и испуганно сказала она.
Люба, – улыбнулся я.
Все знают, что ревность не вошла в число моих многочисленных недостатков. Я с улыбкой позволял женщинам отправляться в невиданные путешествия адюльтеров, свальных вечеринок и самых отвратительных коитусов, которые только случаются на лестничных клетках заброшенных домов с преследующим вас незнакомцем. Я не раз с улыбкой похвалялся тем, что с улыбкой позволял своим женщинам это. Я… В конце концов, хоть я и был исчерпан до дна, и выжат, словно гнилой фрукт, но оболочка моя все еще блестела и была преисполнена значимости и важности. Я выглядел, как самец в полном расцвете сил, вальяжный и уверенный в себе. Хоть, конечно, уже перестал им быть. Во многом, – да, – благодаря своей жене Рине. Которая высосала меня, как вампир жертву.
Мне приснилось, что ты убил ее, приревновав, – снова быстро повторила Люба.
Этого не может быть, ты же знаешь, – сказал я.
И, тем не менее, это так, – сказала она.
Вот еще глупости, – сказал я, поджав под себя ногу, и ощупывая, не поранил ли чем.
Частенько мы с Риной, напившись, били посуду и разбрасывали осколки по всему дому. Наутро, выковыривая из ног куски фарфора, хрусталя или просто стекла, смеялись и срывали с ног подсохшие корочки крови. Свежей кровью я намазал ей задницу, перед тем, как… Впрочем, это было давно.
Ты лежал без сна всю ночь, я ЧУВСТВОВАЛА это, – сказала Люба.
Глупости, – сказал я.
Я только проснулся, – сказал я.
Ты проснулся рано ночью из-за того, что Луна светила тебе в окно.
А когда Луна ушла, на ее месте появилась Венера, – сказала Люба.
Все это время ты лежал, и хотел меня, – сказала она.
Это уже ближе к истине, – сказал я.
Приедешь ты или нет? – спросил я.
Рядом лежала она, Рина, – сказала Люба.
Ты думал обо всех женщинах, которые у тебя когда-либо были, – продолжала Люба.
Обо всех, кто у тебя был, кому ты засаживал, и кого упустил.
О тех, кого ты упустил, ты жалел особенно сильно, ты хотел их невероятно, – говорила.
Черт, у меня встал, – смеясь, – сказал я,
Ты так аппетитно рассказываешь, – призывно сказал я.
М-м-м-м, – сказал я.
Милый, я рассказываю о своем сне, – сказала она.
Вещем сне, – поправилась Люба.
Хорошо, – сказал я, – у меня была гигантская эрекция, и я случайно зашиб Рину, когда повернулся не так в постели.
Глупые шуточки, – судя по изменившемуся прикусу, она занялась заусеницами.
Это тоже часть моего дара: по тону, оттенкам и вибрациям голоса, я с точностью до тысячной доли могу сказать вам, чем занят рот женщины в тот момент, когда она говорит с вами чревом. Она может облизывать ствол своего нынешнего дружка, грызть ногти, кусать сливочное мороженое, выпячивать губы в надежде рассмотреть, нет ли комочков помады, кривить губы, в общем, делать что угодно. По голосу я пойму, что она делает. Люба пообкусывала заусеницы, и принялась сжимать губы, я это буквально видел. Как она – убийство, которое я совершил этой ночью. Ну, по ее версии, конечно.
– Ты лежал несколько часов, думал о тебе и о ней, и когда понял, что она уничтожает тебя, медленно, но безостановочно, решил убить ее.
Ну, и убил, – сказала она испуганно, – и я видела это так, как будто была рядом с вами, как будто лежала в постели с вами…
Вот как, – сказал я.
А так как сил вырваться у тебя уже не было, ты просто-напросто задушил ее, – сказала она.
Невероятно, – сказал я. – Ложись спать.
Что лежит на простыне слева от тебя? – спросила она.
Скажи мне, – сказала она.
Ничего, – сказал я, глянув туда,
Извини, – сказала она.
Да ничего, – сказал я.
Все время путаюсь, – сказала она, – ты же никогда не ложишься справа от женщины, потому что на левом боку ты спать не можешь.
Скажи, что лежит на кровати справа от тебя? – спросила она.
Милый? – сказала она.
Я встал с кровати, и ответил, не глядя на нее:
Я не хочу туда смотреть.
Ох, милый, – сказала она.
Да нет, ты не поняла, – сказал я.
Милый, ты убил ее, – сказала она.
К этому все и шло, – сказала Люба, – она тебя намеренно провоцировала.
Вот еще глупости, – не согласился я из приличия.
Это все видели, – уверенно сказала она.
Так что ты получишь от силы десять лет, а если учесть что мы наймем тебе хорошего адвоката и сможем доказать, что нас…
Я польщен, – сказал я, – но ты выдаешь свой сон за желаемое.
Тогда почему ты не хочешь смотреть на свою кровать? – спросила она.
Это не имеет никакого отношения к твоему сну, милая, – сказал я.
Ох, милый, – сказала она.
Я хочу тебя, – сказал я.
Приезжай, – попросил я.
Это говоришь не ты, а твоя утренняя эрекция, – сказала она.
Да, – твердо сказал я за свою утреннюю эрекцию, потому что помнил, как Люба любит прямоту во всех ее смыслах.
Мы, я, и мой член, хотим тебя, – сказал я.
У него нет души, – сказала она.
Само собой, это же просто кусок мяса, – сказал я.
Я о Дьяволе, милый, – сказала она.
Дьявол, мысленно взмолился я Ему вновь. Привези мне женщину, дай мне кусок сладкой, скользкой мохнатки, раздвинь передо мной ноги женщин, и я сделаю ради тебя все, что угодно. Разрежу чужое нутро, окропив кровью землю под красным светом Венеры, к примеру. Дьявол, пришли мне ее. Приди, воззвал я Любу. Приди ко мне. Я представил себе, что она муха, а я – паук, обклеивший ее своей слюнявой паутиной. Я потянул этими струнами ее неподатливое тело к себе. Всей силой своего воображения я представил, что я – гриб, прорастающий мицелием в тело жертвы, и высасывающий ее соки. Я пророс в тело Любу, в ее сальные с утра волосы, ее большущие сиськи, в ее скользкую щель, в ее пряный зад, и потянул ее к себе. Я буквально физически ощутил ее колебания. Она колебалась, чуть покачиваясь, словно утопленник под водой – от течения. Я усилил приток воды мыслями, и ее волосы заструились по набухшей от влаги коже. Я буквально видел это.
Ну.. – сказала она.
Не стану настаивать, – медовым голосом сказал я.
Что у вас вообще происходит? – спросила она вдруг.
Мне кажется, она уехала надолго, – сказал я.
Думаю, она бросила меня, – признался я, наконец.
И это вогнало тебя в депрессию, – сказала она.
Понятно теперь, почему мне приснился этот сон, – сказала Люба.
Видимо, ты так сильно хотел убить ее за то, что она тебя бросила, что твое желание материализовалось и проникло в меня.
Я бы с удовольствием проник в тебя сейчас, – сказал я.
Пошляк, – сказала она.
Тебе это всегда нравилось, – сказал я.
Сучка, – сказал я.
Грязная потаскушка, лживая кошелка, – сказал я.
Прекрати, – сказала она.
Заткнись, проститутка, – сказал я.
Заткнись и слушай, что тебе говорят, – сказал я.
Снимай свои чертовы трусики, надевай свое лучшее платье и приезжай сюда, чтобы подползти к дверям моего дома на коленях, дрянь, – сказал я.
Поче… – сказала она.
Без разговоров, – сказал я.
Она замолчала по-настоящему. Я, безусловно, рисковал. Кто знает, может быть ее привычки за эти пять лет изменились? Но нет.
Ох, я вся теку, – сказала она жалобно, но уже с долей игривости.
Зачерпни между ног и размажь по лицу, – сказал я.
Или подожди, и я сам это сделаю, – сказал я.
Гребанная потаскуха, – сказал я.
Мое лицо горело, в ушах было ощущение высоты в пять километров над уровнем моря, и кровь шумела, как при высоком давлении. Я не очень-то понимал, что говорю. У меня начинался обычный гон, в самом его зверином смысле. Я дико хотел трахаться, и, если бы на моем пути к женской дыре встал человек, убил бы его.
Впрочем, мы так и поступаем, правда ведь?
Хватит, а то я сейчас кончу, – сказала она.
Давай, – сказал я.
Приезжай, дрянь, – велел я.
Она вновь замолчала.
А я сосредоточился, и стал выкликать ее, словно испорченная женщина – бурю.
Я представил себе кровь Любы океаном, а себя – злым колдуном, взятым в путешествие ничего не подозревающими испанцами к Эльдорадо. Если бы они узнали, что я делаю по ночам, то сожгли бы меня в клетке с соломой, прицепив ее к носу корабля. Но они крепко спали. И я бродил по ночным палубам, поскрипывающим и пошатывающимся, и лил кровь крыс на плещущиеся в трюмах воды. На следующий день разражался ураган и экспедиция сходила на нет. Я плескал колдовским пометом в кровь Любы и звал ее воды к себе, словно я был Луна, и она – Океан. Я сжал зубы и кулаки, так крепко, что из-за нестриженных вторую неделю ногтей на моих ладонях выступили кровавые полумесяцы. Я представлял, что зажал в них складки ее мохнатки, и властно распоряжался ими по своему смотрению. Люба прерывисто молчала. Я распалился и вонзил в ее мохнатку сто тысяч раскаленных крючьев. Развернул ее, словно нелепый мясистый цветок, и подвесил в сумрачной шахте. Повиси– ка здесь, милая, прошептал я, и оставил ее стекать каплями белесой слизи на соляные полы. Давай, подумал я. Приди ко мне. Я больше, и, согласно закону притяжения, ты должна быть влекома ко мне. Падай на меня. Обрушься. Давай, сучка, велел я ей в мыслях, и, глядя на себя в зеркало, величаво выпрямился.
Прекрати, – сказала она вдруг.
Что? – показно удивился я, не ослабляя хватки,
Мне почему-то очень сильно захотелось тебя видеть, – жалобно сказала она.
Теперь молчал уже я. Дело было сделано. Я посеял в ней лихорадку своего желания. Слюнявый поцелуй оспы, вот что я передал ее слизистым оболочкам в то время, как она раздумывала у телефона, ехать ли ей ко мне, и куда запропастилась Рина. Мы, кстати, вспомнили о ней одновременно.
Но что ты сделал с Риной? – спросила она.
Клянусь тебе, – поклялся я с чистой совестью, – я не знаю, где Рина.
Стал ли бы я звать тебя сюда, если бы она была тут? – сказал я.
Не знаю, – жалобно сказала она, – мне так отчетливо привиделось во сне, что на твоей кровати лежит мертвая девушка…
Скажи мне честно, ты убил ее? – спросила она.
Я все равно приеду, – посулила она.
Нет, – сказал я, – я не убивал Рину и даже не знаю, где она.
Она сорвалась черт знает куда, и сейчас, наверняка, спит в постели в тремя мужиками, вся в засохшей сперме, – предположил я.
Ее нет дома вот уже четвертый день, а выяснять, где она, у меня нет ни малейшего желания, потому что я опустошен, – признался я.
А кровать? – спросила она.
На моей кровати нет Рины, – сказал я устало.
Хорошо, я уже выхожу, – сказала она.
Надень чулки, – сказал я вспомнив кое что.
Я легла в них, и еще не снимала, – сказала она.
М-м-м, – сказал я,
Мой любимый мужчина, – сказала она.
Скорее, – сказал я.
Положив трубку, и оглянулся, наконец, на нашу огромную кровать. Увиденное меня не удивило, хотя и потрясало еще раз. И Люба и я были правы.
Там действительно не было Рины.
Но там была девушка. И она действительно была мертва.
И, боюсь, я имел к этому кое-какое отношение.
13
– Откуда ты здесь взялась? – спросил я ее проформы ради.
После чего приоткрыл лицо девушки, до тех пор спрятанное под краем одеяла – с золотыми лунами и синим ночным небом, такой рисунок выбрала сама Рина, он будил какие-то ее детские воспоминания, – и всмотрелся, не останавливаясь взглядом ни на чем конкретно. Кажется, тонкие черты лица. Серое, – словно бумага, из которого осы делают свои гнезде, – лицо. Это значит, что жизнь ушла давно, не меньше чем десять-двенадцать часов назад, вспомнил я. После чего подумал – не мешало бы вызвать полицию. Правда, всего лишь подумал. Я не боялся объяснений, которые неизбежно предстояли. Я просто не хотел начинать всю эту суету. Как только я положу трубку, знал я, у моего дома завизжат тормоза, и начнется кутерьма: в комнатах будут ходить люди, по стенам станут жаться фотографы криминальной хроники, начнется бюрократическая тягомотина, и освобожусь я, в лучшем случае, через день.
Значит, еще целый день – вдобавок к пяти проведенных без Рины, – у меня не будет женщины.
При мысли об этом меня бросило в слабость, и я прислонился к окну лбом. Оставил отпечаток. Подумал о том, что неплохо бы проверить, нет ли отпечатков вокруг кровати, если, конечно, я не затоптал их своими босыми ногами. Легавые… Я буквально слышал диалог, который прозвучит в этой комнате.
В качестве собеседника я представил себе местного легавого, который иногда приходил к нам с Риной в гости, и, кажется, разочек присунул ей.
Я понимаю, что это звучит как в дурного сорта детективах… – скажу я.
Вы, кстати, пописываете эти детективы, да? – спросит легавый.
Да, время от времени, – смущенно скажу я.
Только они не дурного сорта. – отобью подачу я.
Надо будет почитать, – скажет он.
Я подарю вам экземпляр, – скажу я.
Кофе хотите? – спрошу я.
Ага, – скажет он и мы, по просьба эксперта, покинем комнату.
Мы пройдем на кухню, я заварю кофе под скептическим взглядом легавого, оказавшегося на кухне дома, который стоит двенадцать его жизненных окладов. Кофе станет закипать медленно, потому что кофеварка постоянно забивалась. А почистить ее времени у Рины никогда нет. Торопиться я не стану, нет.
Кстати, ваша жена, – скажет он.
Мы разъехались, – скажу я, и отчасти буду прав.
Она в курсе, что вы водите домой девушек? – спросит он.
Я не вожу девушек домой, – скажу я.
Она в курсе, что в ее постели лежит мертвая девушка, которую вы не приводили домой, и которая, видимо, пришла сама? – спросит он.
Она не приходила сама, – скажу я.
Стало быть, вы ее принесли мертвую? – спросит он.
Увидели у дороги, пожалели и подобрали? – спросит он.
Не нужно на меня давить, – скажу я.
Господи, – скажет он.
После чего отставит в сторону кофе, и скажет:
Знаешь я тебе что скажу, приятель.
Все вы, парни– засранцы, которые пишут детективные истории, – скажет он.
… ни хрена не понимаете в том, как происходят настоящие убийства, – приговорит нас он.
Вы говорите прямо как литературные критики, – скажу я.
Которые, кстати, понятия не имеют, как все это бывает на самом деле, – скажу я.
К тому же, – продолжит он, не обращая внимания на мою иронию, – все вы составляете представление об убийствах из книжек других таких же задротов, и понятия не имеете, как оно бывает По правде.
Вы повторяетесь, капитан, – скажу я.
Лейтенант, – скажет он.
Такими темпами вы им еще долго останетесь, – скажу я.
Угрожаешь знакомствами, парень? – спросит он.
Вот мы и подружились, – скажу я.
Вот мы уже и на "ты", – скажу я.