Лето сломалось, и оно уже не выиграет. По крайней мере, в этом году. Ветерок стал пусть молодым, но уже ветром, и разгладил несколько морщин на моем лице. Будь у меня волосы длиннее, они бы разлетелись, как у девушки в подвале, подумал я.
Кто же ты? – сказал я ей.
… – ничего не сказала она.
Кто ты? – сказал я.
После чего открыл глаза и со смущением увидел соседку, молодую девушку, которую звали, кажется, Яна. Она стояла у невысокого забора между нашими участками, и смотрела на меня. В белой форме теннисистки, с ракеткой в руках, она выглядела весьма стильно. Если, конечно, не знать, что на животе у нее специальный сдерживающий пояс, благодаря которому ее брюхо не вываливается наружу, как у синьора Помидора из сказки про мальчика-луковицу. Как вы поняли, я цитирую Рину. Моя жена была не каким-нибудь примитивным существом вроде змеи или ядовитой ящерицы. Она могла убить и ради забавы. По мне так, хоть Яна и толстовата, она не лишена прелести полной девушки. Кожа у нее была свежей, улыбка – приятной, грудь – большой, что, впрочем, компенсировал и правда большой живот, и красивые красные волосы. Крашенные и обесцвеченные, добавила бы Рина. Но я мужчина, и мне простительно этого не замечать. Так что я просто улыбнулся соседке и виновато развел руками. Мол, жара. Она кивнула, внимательно глядя на меня, и продолжила стоять у забора. Я чувствовал себя чертовски неловко. Уйти сразу я не мог, так как признал бы этим, что выглядел идиотом – голый, с полотенцем на бедрах… Но и стоять дальше под ее внимательным, – хоть и дружелюбным, – взглядом, мне не хотелось. Насколько я знал, дом девушке достался от состоятельных родителей, которые и оплачивали ее теннис, ее бассейн, ее тренеров – кажется, это уже мода, – и ее ничегонеделание. Ей повезло. Уж в Молдавии-то девушка с ее внешностью и на собственном обеспечении выглядела бы не так свежо…
Я помахал еще раз приветственно рукой, и снова закрыл глаза, решив, что уйду через пару минут.
Когда я открыл их, Яны у забора уже не было. Обычное дело. Она молча подходила к краю участка посмотреть на нас, и так же молча отходила. Когда она видела, что мы ее заметили, то просто кивала или махала ракеткой. В теннис она играла с машинкой, выбрасывавшей мячики. Жирная корова хочет похудеть, говорила Рина. В ее устах это была почти лаской. В целом Рина спокойно относилась к соседке. Та никогда не жаловалась на шум, не просила родителей приструнить слишком буйную соседку, и вообще, своим равнодушным молчанием избавляла нас от кучи неприятных объяснений.
Да она просто клиническая идиотка, – говорила Рина.
Аутистка, или что-то в этом роде, – говорила она.
Аутисты не могут жить самостоятельно, – возражал я.
Все верно, поэтому я здесь, – говорила Рина.
Гости хохотали. Пытаться отвлечь ее от жертвы было все равно, что предложить себя взамен. И она обожала делать это при свидетелях.
Вообще, при посторонних лицо Рины становилось одухотворенным и мягким, даже красивым Да, она оставалась такой же язвительной как и наедине, но яд переставал быть смертельным – начиналась работа на публику. Ей хотелось нравиться и она умела нравиться. Когда мы выбирались в город, она выглядела так шикарно, и так блистала в беседах, что я даже гордился ей и съезжал на обратном пути на боковые дороги. Рина, смеясь, позволяла сделать это, при условии, что мы не помнем платье и не испортим прическу. В результате я прямо-таки эквилибристом стал. И научился балансировать над женским телом на трех лапах: указательных пальцах рук и своем члене.
Поверьте, когда вы хотите по-настоящему, этого достаточно…
… С облегчением выдохнув, я с достоинством ретировался в дом. Люба лежала на кровати ничком, и я поправил ей голову, чтобы она во сне не задохнулась. Я налил себе еще чуть-чуть, и сел в кресло. Уже совершенно спокойно я подумал, что, должно быть, произошло следующее. Я опьянел, съехал с обочины, и наткнулся на тело убитой кем-то девушки. Спьяну не заметил ее разрезанного горла, – когда тело в крови, тщательно осматривать его не очень-то и хочется, – и решил, что это я ее убил. Сунул тело в багажник, а дома перенес в постель. Видимо, от спиртного с непривычки принял девушку дома уже за Рину? Что-то в этом роде.
Я облизал губы, толстые и пересохшие, еще раз прокрутил версию про себя..
Да, есть несколько нестыковок, но в целом нормально. Конечно, история так себе, если вы собираетесь предъявлять ее легавым, но я и не собирался этого делать. Слишком поздно. Если у вас дома в подвале в бочке с вином колышется тело девушки с разрезанным от уха до уха горлом, то вы можете оставить все версии для тех мемуаров, которые напишете в пожизненном заключении.
Версия вполне хороша для меня самого и это меня вполне устраивало.
Благодаря ей, я вычеркивал себя из списка мертвых и заносил в реестр живых. Согласно этой истории я не маньяк, зверски убивший женщину в приступе пьяного безумия, верил я. Просто пьяный идиот, который вляпался в историю. И это меня вполне устраивает. Я позволил себе расслабиться, и почувствовал, как к телу приливает кровь, невесть откуда вернувшаяся и покинувшая меня с утра, отчего я стал слаб и безжизнен. Откуда только? Словно та мертвая бродяжка отдала мне всю свою кровь, и я теперь преисполнен жизненной субстанцией уже не одного, а двух человек. Где-то я читал, что, когда в тебе кровь еще кого-то, ты словно сказочное чудовище с двумя пенисами. Так и есть. У меня стоял за двоих. Я взялся за член, словно за рычаг переключения скоростей, и решил начать со второй. Будить Любу было жаль, но я мог любоваться ее выпяченной из простыней роскошной задницей. Да и спустить на нее в конце… Мое сердце забилось сильнее, и я приступил.
Тут Люба подняла голову с подушки, и я увидел, что взгляд у нее ясный, и она не спит.
Кто это у тебя в подвале? – спросила она.
20
Я встал, и подошел к окну.
Я знала, что умру, когда ехала сюда, – сказал она чуть испуганно.
Но легкое удовлетворение было слышно в ее голосе. Что-то от торжествующей нотки учителя, который предвидел, что ученики не справятся с домашним заданием. Или матери, которая просит ребенка не упасть, и, когда он все-таки падает, торжествуя, говорит ему – я же говорила тебе. Я Знала…
Я же говорила тебе как-то, что твоя темная часть сильнее тебя, – сказала Люба.
Не сходи с ума, – сказал я.
Я не собираюсь и пальцем тебя трогать, – сказал я.
Боюсь, ты будешь вынужден сделать это, – сказала она, не поднимая головы с подушки.
Все величайшие трагедии происходят случайно, и нужен лишь толчок, чтобы события пошли по нарастающей и ничего уже от тебя не зависело, – сказала она.
Это как снежный холм с горы, – сказала она.
Ох ты боже мой, – сказал я раздраженно.
Люба, где ты видела снежный ком, который катится с горы? – спросил я.
Ну, кроме мультфильмов про Тома, Джерри, Волка и Зайца, – сказал я.
И правда не видела, – хихикнула она.
Но я говорю то, что есть, – стала Люба серьезной.
Это вроде рака, что-то щелкает в тебе и все, с тех пор любое событие твоей жизни служит лишь ступенькой к восхождению на этот холм, – сказала она.
Как выспренне ты выражаешься, – сказал я, и добавил, – особенно для женщины, которая не любит читать.
Ты так и не простил мне того, что я не интересовалась твоими книгами, – сказала она, улыбаясь.
Плевать мне, – сказал я, хоть и не простил ей того, что она не интересовалась моими книгами.
Но сейчас это уже не имело значения. Ведь я и сам перестал интересоваться своими книгами. Меня волновали лишь мои женщины. Мои женщины – вот мои книги.
Твой большой твердый хуй, вот моя любимая книга, – сказала Люба.
Тебе трудно будет в это поверить, но первые несколько лет нашего знакомства я была влюблена в тебя, – сказала она.
По настоящему, до безумия, – сказала она.
Как кошка, – сказала она, выгнула спину, и я вспомнил Рину.
Лучше уж как собака, – сказал я.
Хочешь сказать, я твоя сучка? – сказала она.
Ты моя сучка, – сказал я.
Но не шелохнулся.
Ох, милый, неужели ты и правда меня убьешь, – сказала она жалобно.
Что ты там увидела? – спросил я.
В ее глазах? – спросила она.
Я увидела всю ее историю, – сказала она.
Включая и вчерашнюю? – сказал я.
Я же сказала "всю", – сказала она.
И что же это было? – сказал я. – Что с ней случилось?
Ты хочешь сказать, ты не знаешь? – насмешливо улыбнулась она с подушки.
Я вздохнул. Погода определенно менялась, и моя голова уже была зажата между атмосферными слоями и Земным шаром. Словно гигантский, невидимый мне слесарь, хотел выточить из меня что-то другое, нежели я представлял собой сейчас. Как всегда, когда менялась погода, мне дико захотелось спать. Но я знал, что не должен делать этого. Во сне ты беззащитен. Особенно, если речь идет о человеке, который проснулся с мертвой девушкой с располосованным горлом в постели. Того и глядишь, она вернется в постель, и тебе придется несладко, подумал я, прикрывая глаза. Их пекло так, словно меня уже окунули лицом в горшок с горячей золой.
Предстоящий смерч, хоть он и был еле виден пока, уже забросал песком мои глаза и мозги, и я еле видел и соображал.
Давление? – сказала Люба.
Вернемся к девушке, – сказал я.
Я заглянула ей в глаза, – сказала Люба, – и девушка сказала мне, что это ты убил ее.
Клянусь Богом, всеми святыми, памятью своей матери, своим браком, всеми женщинами, которых я любил, люблю, и буду любить, – искренне сказал я, – я не убивал эту девушку.
Чувствуешь, земля дрогнула? – сказала Люба, приподнявшись на локти, и я едва было не забыл о головной боли, ее зад был лучшим болеутояляющим.
Это крыша трясется из-за ветра, – сказал я, – вечно мы собираемся подправить ее в конце весны, и к концу каждого лета жалуемся на то, что забыли.
Это земля, – сказала Люба. – Она дрогнула из-за тебя.
Только что ты совершил клятвопреступление, – сказала Люба торжественно.
Ты хочешь сказать, что я убил ее? – сказал я.
Ты хочешь сказать, что ты не убивал ее? – сказала она.
Я посмотрел на соседский двор. Яна в белой теннисной форме, лениво прохаживаясь вдоль стены, отбивала мячик ракеткой, и то и дело поглядывала на меня из-за плеча. Я подумал, что у нее, должно быть, жирный затылок, который страшно потеет в жару под волосами, и это меня почему-то невероятно возбудило. Я почувствовал необоримое стремление выйти из дома, перелезть через забор, подойти к ней, схватить за волосы на затылке и уволочь в подвал.
В ее подвал, конечно.
Как тебе не стыдно думать о таких вещах, когда мы говорим о покойнице?! – сказала Люба.
Только тут я осознал, что стою перед окном голый, и у меня эрекция. Глянул в окно. Яна, не отрываясь, смотрела на меня. Я укоризненно покачал головой, погрозил пальцем, и поспешил отойти.
Почему ты не убрал постель? – сказала Люба.
Я убрал постель, – сказал я.
Все поменял, странно, что на простыне снова кровь, – сказал я.
Мистика, наверное, теперь кровь будет проступать на стенах этого дома до самого конца его, – сказал я.
Глупый, просто кровью пропитался матрац, – сказала она.
И, когда мы легли на постель и стали на ней трахаться, кровь выдавилась и простыня пропиталась, – сказала она.
Ты меня успокоила, – сказал я, садясь на кровать.
А ты меня нет, – сказала она, чуть отодвигаясь.
За что ты убил ее?
Я ничего не помню, – сказал я.
А за что ты убил Рину? – сказала она.
Я понятия не имею, где Рина, – сказал я.
Думаю, она собрала вещи и свалила, наконец, из этого дома и из моей жизни, – сказал я.
И почувствовал невероятное облегчение при мысли, что это так. Чары моей жены действительно развеялись. Наступающая осень разметала их, или просто время пришло и колдовство истаяло – я больше не чувствовал болезненной необходимости быть рядом с этой женщиной, и получать свою порцию унижений от нее.
Если это так, ты на мне женишься? – сказала Люба.
Милая… – сказал я.
Мужчины, – сказал она, – да я просто пошутила, я знаю, что у нас нет будущего.
Ну, почему же, – сказал я, – я буду трахать тебя до конца дней твоих, где бы и с кем бы ты не была, и ты это знаешь.
Да, – неожиданно легко согласилась она.
Мы действительно находились в некоторой зависимости друг от друга.
Люба считала ее обычной сексуальной зависимостью, и, следовательно, поддающейся обычному психотерапевтическому лечению. Я предпочитал более красивый и мистический вариант – мне приятнее считать, что мы созданы друг для друга, но не для совместной жизни. В общем, мы говорили об одном и том же, просто каждый по своему. Мы начали спать, еще когда я учился в университете, а она была подружкой одного парня с соседнего факультета. Я спал с ней, когда она была замужем и разведена, в тоске и печали, когда я был женат, и одинок. Спали, пока в соседних комнатах беседовали наши супруги, и, будь у нас дети, спали бы, пока в соседних комнатах играли дети. Иногда случались паузы. Но мы все равно знали, что переспим снова. Рано или поздно. Знал я это и сейчас. Когда сидел на кровати, и видел, как из под подушки потихоньку расплывается пятно крови. Люба брезгливо отодвинулась от него. Я поглядел между ее ягодиц. Семя подсохло и беловатая корка покрывала обратную сторону ее бедер. Как всегда, Люба была гладко выбрита внизу. Я сунул в нее палец, как грабитель сует его сзади в подворотне вам в спину, чтобы напугать вас, якобы, пистолетом или ножом. Поначалу было туго, а потом пошло, как по маслу. Дыра, подсохшая после секса, дает превосходное скольжение, если, конечно, вы в нее кончили. А я всегда кончал в Любу. Она подалась навстречу мне задом и глянула на меня через плечо.
Кто сказал, что до конца дней моих еще далеко? – спросила.
Да перестань ты, – сказал я, орудуя в ней пальцем.
Давай прекратим об этом хотя бы на время, – сказал я.
Ты уверен, что твоя толстая соседка-нимфоманка ничего не видела? – спросила Люба, наворачиваясь на всю мою кисть.
Ты уверена, что она нимфоманка? – сказал я.
Достаточно видеть, как она смотрит на мужиков, – сказала Люба.
Ты тоже на трахе помешана, – сказал я.
Да, – покорно согласилась она, – но лишь на трахе с тобой, потому что у нас химия.
Ты говоришь это всем своим сорока пяти мужикам? – сказал я со смехом.
Только тебе, – со смехом же возразила она, и ее лицо исказила гримаса.
Я с наслаждением любовался. Я чувствовал, что мне нужен секс, много секса. Как после похмелья. Если вы проснулись со скачущим пульсом, плывущими в мареве глазами и винным дыханием, не бросайтесь к аптечке. Грязный секс. Приложите к себе свежей пизды, и спустя час-два старая добрая ебля поставит вас на ноги. Дурные духи улетучатся из ваших легких с криками и матерной руганью, змеиный яд вина выползет наружу через поры, босховы галлюцинации пьяного сна – если, конечно, вам хватит мужества воплотить их в реальности, – вышибут клином ужасы ночи.
Неважно, с кем вы уснули, главное – проснуться с женщиной.
Какой ты похотливенький, – сказала она.
Пил вчера? – сказала она.
Немного, – сказал я.
И это меня встревожило. Ведь пил я вчера и правда немного, как же так случилось, что я ничего не помню? Может быть, наступает безумие? Может быть, я уже сошел с ума и все, что со мной происходит, просто шутка, только вот чья?
Я испытующе поглядел на Любу и мне вдруг показалось что в ее черных глазах – вековая насмешка бесов над человеком. Ее глаза светились блуждающими огоньками болот. Ее лицо окаменело резными чертами языческого столбика-божка, которые торчали в степи, словно вздыбившиеся фаллосы земли. Лицо ее говорило мне: давай, давай, заходи поглубже, иди, иди за нами, следуй, ступай. Мы проведем тебя, выведем, дадим тебе шанс… откроем путь… иди, иди же сюда… А потом черная трясина смыкается над твоей головой, и от силы твоего крика зависит лишь, насколько большим будет пузырь на поверхности. А вот для спасения это уже не имеет никакого значения. Ты пропал в тот момент, когда увидел эти самые огоньки. Шалости болотных духов. Фея-утопленница. Любины глаза хохотали надо мной. Мне показалось, что и она сама сейчас рассмеется мне в лицо.
Так что я с размаху ударил ее по щеке.
21
Когда все кончилось, я сполз с простыни со свежими пятами крови, – старые, от покойницы, уже подсыхали, – и лег на пол. Я был весь мокрый. От едкого пота защипал глаза, так что пришлось крепко зажмуриться. Из темноты с оранжевыми кляксами и сиреневыми точками раздался голос Любы.
Девушка в подвале рассказала мне, что это ты убил ее, – сказала она.
И что ты убил Рину, – сказала она.
И что ты убил меня, – сказала она.
Ну, она выиграла одну скачку из трех, – сказал я.
Из пяти, – сказала она.
Что? – сказал я.
Девушка рассказала, что ты убил еще двух женщин, – сказала Люба, осторожно трогая под носом.
Прости, я спьяну, – сказал я.
Это ерунда в сравнении со смертью, – сказала она.
Если скажешь об этом еще раз, выгоню голой на улицу, – сказал я.
Все равно, – сказал она, – такое впечатление, что в вашем городишке только ты, да твоя озабоченная соседка, – сказала Люба.
Хочешь, позовем ее к нам? – сказал я.
Нет, – сказала Люба.
Я пожал плечами. Нашел в углу на кресле халат – Рину, конечно же, бесило, что я разбрасываю вещи по дому, а вот когда это делали ее обожаемые гости, с половиной из которых она спала, моя жена лишь поощрительно улыбалась, – и, не завязывая пояса, спустился вниз. Вернулся с бутылкой. Судя по всему. Рина действительно ушла. Неделя молчания, это на нее не похоже. И, судя по всему, вернется она лишь несколько месяцев спустя. За своей долей дома. Проще говоря, за деньгами. Которых у меня, кстати, не очень много. Я впервые подумал что, пожелай она развода, то я останусь раздетым. Прямо как сейчас. Следовало подумать об этом.
Я выпил из горлышка и едва не упал. Меня толкнула, проносясь мимо, Люба. Споткнувшись, она буквально выпала за порог дома, и, оглянувшись на меня искаженным лицом, рванула к гаражу. От удивления я даже забежал наверх, проверить, не случилось ли чего там? Ничего особенного. Обычный для нашего дома пейзаж. Смятые простыни в крови, и беспорядок в комнате.
Я выбежал во двор, запахнув халат. Люба сидела в машине и пыталась ее завести. Полуодетая, она выглядела безумной.
Какого черта? – спросил я ее пораженно.
Я уезжаю, – сказала она, пытаясь закрыть окно.
В чем дело? – сказал я, сунув в щель бутылку.
Крепкая, четырехгранная бутыль не оставляла ей ни одного шанса.
Отойди от машины, – сказала она.
Я точно знаю, что ты сегодня должен меня убить, – сказала она.
Успокойся, сумасшедшая, – прошипел я.
Сейчас я выну бутылку и ты уедешь, какие к черту проблемы? – сказал я.