Когда Вовó вернулся домой, Карл Рицци был приглашен на экскурсию в студию М.К., где для него был накрыт весьма щедрый аперитив. Карл являлся как бы полномочным представителем лагерной администрации. Фридрих Рицци и герр Нахтингаль вежливо, но непреклонно отказались от приглашения – к большому облегчению М.К., которая прекрасно понимала, в какое неловкое положение попала бы сама и поставила бы своего сына. Могли бы подумать, что он поступился честью ради освобождения! Да им и не слишком интересно было общение с русскими. Зато Карл Рицци воспринимал это как общение с легендой мирового балета. Позвать домой двоих гитлеровцев М.К. не решилась: она сама этого не хотела, и на репутации Вовó и всей семьи это могло сказаться не лучшим образом. Ограничились студией.
Я переводила на этой встрече и, ей-богу, устала от восторгов Рицци. И снова мне чудилось в нем какое-то коварство. Или только чудилось?
Принимали Карла Рицци в студии весьма приветливо. М.К. надела очаровательное черное платье и знаменитую бриллиантовую брошь, подаренную императором, – ту самую "мудрую змею". Прислуживали за столом приглашенные официанты. Потом все разъехались по домам.
Во время обеда произошел один небольшой конфуз: Карл Рицци, желая показать себя знатоком балета, спросил, как поживает Серж Лифарь и дружит ли с ним М.К.
– Да, мы иногда видимся, – ответила она так холодно, как только могла.
На счастье, у Рицци хватило ума не продолжать разговор.
На самом деле М.К. оказалась в непростом положении. Ведь Лифарь, который был своим человеком у Романовских-Красинских, жестоко их разочаровал: он не скрывал симпатий к оккупантам и стал одним из самых известных русских коллаборационистов. Доходило до ужасных вещей, скажем, узнав, что немцы захватили его родной Киев, Лифарь послал приветственную телеграмму Гитлеру. Он частенько бывал в "штабе" парижских коллаборационистов "Дойче Институт", снимался для журнала "Сигналь", который считался органом министерства пропаганды. За свои старания он был назначен руководителем балетной труппы Гранд-опера.
Между прочим, о нем ходил довольно скабрезный анекдот, весьма похожий на правду. Когда началась депортация евреев, на Лифаря, русского по происхождению, поступил донос – якобы он на самом деле иудей. Если его фамилию прочесть наоборот, получится "Рафил". Лифарь был вызван в немецкую комендатуру на довольно неприятный разговор. Тогда, чтобы доказать, что он никакой не еврей, Серж разоблачился ниже пояса и предъявил присутствовавшим веское доказательство, что он не прошел обряд обрезания. Сначала это вызвало истерический хохот у присутствующих, но затем Лифаря едва не арестовали за оскорбление гитлеровских офицеров.
Вообще надо с грустью признать, что среди русских эмигрантов подавляющее большинство сначала обрадовались возможности рассчитаться с большевиками и вернуться на родину в составе армии-победительницы. В частях, которые сражались на стороне Германии, оказалось до 25 тысяч представителей эмигрантской молодежи. Их трудно винить – они следовали призывам своих вождей!
Великий князь Владимир Кириллович, сын покойного "императора в изгнании", претендент на российский престол, призывал соотечественников способствовать по мере сил "свержению богоборческой большевистской власти и освобождению нашего Отечества от страшного ига коммунизма".
Я не хочу называть ничьих фамилий – да и Лифаря назвала только потому, что о нем зашел разговор на том приеме.
Но большинство из нас были просто-напросто обыватели, которые желали мира и вынужденно приспосабливались к тем условиям, которые диктовало время.
Я была именно такой, и М.К. со своей семьей были именно такими. Я бы очень хотела знать тех, кто откликнулся на призыв де Голля и начал сопротивляться, воюя во Франции и за свою страну. Я не сомневаюсь, что они есть! Может быть, когда-нибудь я встречу кого-нибудь из них…"
Послесловие французского издателя
Книга С.С. "Воспоминания об М.К." осталась незаконченной в связи с внезапной гибелью автора.
Серафима Владимировна Серпан (Никольская) в ноябре 1941 года попала в облаву, которую устраивали гитлеровцы по случаю убийства резистантами фашистского генерала. Всех схваченных повезли в гестапо. Несколько человек пытались бежать и были застрелены. Среди них оказалась и Серафима Владимировна. Недописанную книгу спустя несколько лет после войны издал ее муж, Феликс Серпан, не изменив в ней ни единого слова, но предварительно показав той, кого Серафима Владимировна называла М.К. Главная героиня записок одобрила публикацию.
Бургундия, Нуайер, наши дни
Итак, она угадала. Она все выяснила! Она не заблудилась в стеклянно-зеркальном лабиринте, а в самом деле сделала великое открытие.
Стоп. Рано еще открывать шампанское. Возможно – да что там, вероятнее всего! – не только она сделала судьбоносное открытие.
Алена надела свое кольцо и растерянно оглянулась, размышляя, как бы половчее смыться. Надо срочно заскочить к мадам Бланш, а потом мчаться в Мулян. Может, жандармы все-таки добрались туда?
О том, как вернуть багги Маршану, она и не думала. Сам заберет! А не заберет – Алена еще с удовольствием покатается.
Между тем Жак снова открыл плавильную печь и увеличил жар.
– Вы не трудитесь делать мне брошку, я раздумала, – пробормотал Алена. – Я лучше на следующем броканте пудреницу куплю. Спасибо за ужин.
Надо было трогаться. Выискивая предлог переместиться к выходу, Алена скользнула взглядом по стенам, снова наткнулась на фотографию в стеклянной рамочке – и невольно улыбнулась:
– Вас сразу можно узнать, Жак. Глаза почти не изменились. А это ваши родители?
– Да. Они трагически погибли, – спокойно сказал Жак. Всмотрелся в лицо Алены и прищурился: – Вы об этом знали, да?
Язык не повернулся соврать:
– Да, знала.
– Откуда?
И снова она брякнула правду:
– От Бати Маршана.
– От Бати-и-и? – с издевкой протянул Жак – и внезапно так и взвился, словно наткнулся на понтию с раскаленным оранжевым клочком стекла на конце: – И вокруг вас он увивается? Багги его, ведь так? Я сразу понял по брелку, который сам же и делал! Опять Бати! Ладно, глупышка Изабель поддалась в свое время его дешевому очарованию, но вы!
"Значит, Маршан увел у Жака знаменитую Изабель, а тот увел у него рыжую Эппл, – сделала закономерный вывод Алена. – Надо же! И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет!"
Она с трудом подавила смех, но Жаку было не до смеха:
– Вы производите впечатление разумной женщины. По вам не скажешь, что вы способны упасть в объятия этого юбочника!
Алена схватила бутылку с водой и жадно глотнула.
– Жак, у меня очень разболелась голова, – проговорила она слабым голосом, причем без всякого притворства. Голову действительно ломило от дури, которую проявляли местные мужчины. А может, нынче день такого специального бургундского сурка? – Я бы хотела уйти, извините. У меня есть еще дела.
– Вы пойдете, пойдете, – покладисто закивал Жак. – Но сначала скажете мне, зачем вы сюда пришли.
– То есть как? – не поняла Алена. – Вы же меня сами пригласили поужинать.
– Но вы бы все равно пришли, верно? – хмуро взглянул он. – Якобы на экскурсию. Зачем это вам? Почему вы задавали вопросы, из которых мне все стало ясно?
"Мне тоже", – подумала Алена, а вслух постаралась удивиться:
– Что вам стало ясно?
– Что вы влезли туда, куда не следовало! – рявкнул Жак, взмахнув понтией, и Алена невольно отшатнулась к открытой дверце плавильной печи.
Жак довольно усмехнулся, ловко просунул понтию в огонь и захватил новую каплю грозного оранжевого стекла:
– Вот там и стойте. Надолго вас не хватит. И вы скажете все, что я хочу знать.
Все на свете относительно, подумала Алена. Скачки на коне руэн с его зловещим черным копытом могут показаться детской забавой по сравнению с пыткой огнем.
– Что вы хотите узнать? – спросила она, придерживаясь за стену, чтобы, не дай бог, не покачнуться и не приблизиться к печи даже на сантиметр. – Вы ведь только что сказали, что вам все ясно!
– Я хочу знать, откуда вам стало известно о вещи, которая хранится в сейфе моей бабушки, – выпалил Жак, и Алена порадовалась, что предусмотрительно оперлась о стену: ноги при этих словах в самом деле подкосились. Но нужно было продолжать игру.
– С чего вы взяли, что я это знаю? – завопила она.
– Я понял это по вашим вопросам. Вы все разыграли как по нотам! Очень талантливо! Очень хитро! Но меня не проведешь. Вы спрашивали, как в расплавленном стекле будут выглядеть алмазы, сапфиры и золото. И не думайте, что обманули меня вашим жалким колечком. Вы знаете, что за стеклянная змея лежит в сейфе мадам Бланш!
Алену бросило бы в жар, если бы ей уже не было так ужасно жарко.
"Вы знаете, что за стеклянная змея…"
Признание обвиняемого – царица доказательств? Ладно, пускай, не обвиняемого – но признание!
Вопрос только, откуда Жаку об этом известно. Бабуля рассказала? Или пронырливая Эппл? Что все это может значить?
– Какая еще змея? – вскрикнула Алена, стараясь принять как можно более испуганный вид.
Строго говоря, особенно стараться не приходилось.
Вдруг по нервам так и резанул телефонный звонок.
Жак, одной рукой продолжая держать наставленную на Алену понтию, выхватил из кармана портабль, поднес к уху и крикнул:
– Да! Слушаю! – И мгновенно охрип: – Что? Когда? Только что?.. Да, я приду. Сейчас приду.
Он швырнул телефон на холодильник и уставился на Алену черными мрачными глазами:
– Это из больницы звонили. Бабушка умерла.
– О-о! – протянула Алена. – Это ужасно! Мне жаль, мне очень жаль!
Несмотря на все что она узнала и поняла об Одиль, это было правдой. В какую пытку та превратила свою жизнь из-за одного проступка, совершенного в юности, когда она вдруг потеряла голову при виде баснословного сокровища! Наверное, она думала, что краденая драгоценность принесет ей счастье, но она принесла только горе, много горя.
С другой стороны, понятно же, что от змеи не стоит ожидать ничего хорошего… Жаль только, что это сделало несчастными и других людей.
Жак, по-прежнему держа на отлете понтию с тлеющим комочком на конце, подошел к небольшой полке, вделанной в стену (там стояли какие-то книги, наверное, профессиональные – Алена разглядела на обложке одной из них вазу необычайной красоты и название "Verre de Murano" – "Муранское стекло"), и достал конверт. Неловко повернул его к Алене, показал косо написанные слова: "Вскрыть после моей смерти" – и слабо улыбнулся:
– Вот это бабуля привезла позавчера вечером. Явилась неожиданно. Я сказал, что в ее возрасте опасно ездить одной, да еще в темноте. Она усмехнулась: "Это долго не продлится!" – и взяла с меня слово, что я вскрою это письмо только после ее смерти. Разумеется, как только она уехала, я нарушил обещание.
Жак достал из конверта два листка, исписанные убористым почерком.
– Я это прочел! Зачем? – Он скомкал листки и отшвырнул так резко, что бумажный комок упал к Алениным ногам. – Собственно ничего нового я не узнал. О чем-то догадался сам, о чем-то узнал от… – Он на миг запнулся, потом договорил: – От Эппл, которая подслушивала, как бабуля бредит или бормочет во сне. Вот только шифрованная записка была открытием! Эту игру Эппл вела самостоятельно. Но бабушка опоздала со своими признаниями, а дело уже зашло слишком далеко, и ничего было не исправить, а главное, не вернуть! И я решил вести себя так, как вел. Решил притворяться, чтобы она думала, что я по-прежнему ничего не знаю ни о том, почему погибли родители, ни о том, что случилось в Париже во время войны. Но она оказалась права: ей оставалось недолго. И я даже рад этому. Потому что ей не пришлось пережить такого горя, не пришлось узнать, что ее единственный внук – тоже вор, который не мог дождаться ее смерти, чтобы добраться до бриллиантов. Впрочем, бабушка всегда говорила, что на нее я похож куда больше, чем на отца с матерью!
Жак внезапно умолк и тревожно повернул голову: кто-то бежал по двору, хрустя гравием, которым была посыпана дорожка. Потом раздался топот на крылечке. Распахнулась дверь – и в мастерскую вбежала Эппл.
Выражение лица у нее было совершенно сумасшедшее:
– Жак!
– Успокойся, – буркнул тот. – Тебе не надо сообщать мне печальную весть. Я уже знаю о смерти бабушки.
Эппл словно не слышала:
– Жак, это ужасно! Все кончено! Все пропало! Мне успел позвонить Петрику – дом в Муляне окружен жандармами. Ему не спастись, его возьмут на месте преступления! Еще он сказал, что все-таки смог открыть сейф, ты дал правильный шифр, но в сейфе ничего нет, кроме бумаг!
Алена не верила своим ушам: "Ты дал правильный шифр?" Что это значит?
– А змея? – вскричал Жак.
– Там не было никакой змеи, Петрику вне себя от злости!
Эппл разразилась злыми рыданиями, Жак стоял остолбенев, а Алена переводила взгляд с одного на другую.
Так вот оно что! Петрику – сообщник не только Эппл, которая, наверное, взяла для него мотоцикл напрокат – не зря хозяин говорил об амазонках! – но и Жака. Да, теперь Алена вспомнила, что на броканте, когда Жак увидел Эппл с румыном, он гневно закричал не "кто это", а "что он здесь делает". У Петрику было другое задание – не по броканту болтаться, а подстерегать Маршана, чтобы отнять у него ключи.
– Они едут сюда! Петрику сказал, что молчать не будет и сдаст нас! Надо бежать, бежать!
Она вылетела вон из мастерской.
Жак стоял молча, только дышал тяжело, тупо глядя на огонь в печи.
Издали донесся вой сирены, который приближался с каждым мгновением.
Жак с безнадежным выражением поставил понтию в угол, поднял с пола письмо и вдруг вложил листки в руку Алены и стиснул ее так, как вчера утром эта сделала сама Одиль, только пожатие его было куда крепче.
– Спрячьте это, – пробормотал он. – Ради нее… пожалуйста!
– Хорошо, – слабо кивнула Алена, убирая бумажный комок в карман.
Возможно, это было опрометчиво или даже неправильно, не исключено даже, что она нарушала закон, но ей никак не удавалось избавиться от чувства вины, и снова-снова толклись в голове покаянные строки: "Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие…"
Гравий тяжело заскрипел под быстрыми шагами, и в мастерскую ввалились несколько жандармов, в числе которых были уже знакомые Алене Ги и Виктор. Запястье Виктора было соединено наручниками с запястьем Эппл.
– Я ни в чем не виновата, и Петрику не виноват! – крикнула Эппл. – Это он нас заставил! Это Жак! Он нас нанял!
Тот лишь головой покачал, но не сказал ни слова.
– Жак, то есть мсье Бланш, тебе, то есть вам придется отправиться с нами, – смущенно проговорил Ги. – Уверен, мы во всем разберемся, но все же надо поехать в жандармерию в Тоннер.
– Конечно, – спокойно кивнул Жак. – Только надо заглянуть в медпункт. Там только что умерла моя бабушка. Я должен проститься.
Жандармы как по команде сняли кепи.
– Мои соболезнования, – с искренним сочувствием сказал Ги. – Это была необыкновенная женщина. Она прожила такую долгую и трудную жизнь! Мне очень жаль, приятель… э-э, мсье Бланш. Конечно, мы сначала заедем в медпункт. Выходим, господа.
– А она? – завопила вдруг Эппл, тыча пальцем свободной руки в Алену. – Она тоже замешана! Она вечно совалась поперек дороги! Ее тоже надо задержать! Вот что она здесь делает?
Виктор сокрушенно покачал головой, глядя на Алену.
– Мадам, – не слишком решительно начал было Ги, однако наша героиня резко выставила вперед ладонь:
– Я гражданка России и буду говорить только в присутствии консула.
– Отстаньте, ребята, – спокойно сказал Жак. – Не слушайте Эппл, у нее всегда были мозги набекрень. А эта дама зашла ко мне, чтобы посмотреть мастерскую и заказать стеклянную игрушку. Вон она, остывает в обжигательной печи: конь руэн! Не забывайте, мадам, что забрать ее вы сможете только завтра.
– С этим придется подождать, – предупредил Ги, пристально разглядывая Алену. – Мастерская будет опечатана. Что касается вас, мадам, то вам не о чем волноваться. Я вас вспомнил. Мне показывал вас Диего Магалстадор два года назад. Это ведь вы помогли ему распутать дело об убийстве в шато Танле?
Алена удивленно кивнула.
– Я вас не сразу узнал днем, – извиняющимся голосом продолжал Ги. – Вы свободны. Прошу вас уйти, нам надо провести обыск. Или, может, побудете понятой?
Алена покачала головой:
– Извините, я очень плохо себя чувствую.
– Сходи за соседями, Абель, – приказал Ги молодому жандарму, и тот, нахлобучив кепи, выскочил из мастерской.
Алена прощально кивнула Жаку и, не взглянув на всхлипывающую Эппл, вышла из мастерской.
Ноги у нее подгибались, пришлось схватиться за средневековую нуайерскую стену, чтобы не упасть.
Вдруг кто-то подхватил ее под руку. Алена покосилась в сторону… Маршан! А рядом все та же "Ауди"!
– Я отвезу вас в Мулян. – Бати глядел сочувственно и виновато. – Простите, простите меня. После вашего бегства я немедленно поехал в жандармерию и рассказал все об Эппл и об этом, как его… Пьере Лоране?
– Петрику Лорентиу, – слабо усмехнулась Алена, заметив, что на крыле "Ауди" по-прежнему виднеется выразительная царапина.
Ишь ты! Похоже, Маршан не совсем пропащий человек.
– Только не пойму, как же он умудрился открыть сейф? – озадаченно пробормотал тот. – От кого узнал шифр?
– Не от меня, – покачала головой Алена.
– Что вы, у меня и в мыслях не было! – бурно возмутился Маршан, и Алене почему-то показалось, что он не лукавит.
– Жак, видимо, как-то вызнал секрет у бабушки, а потом сообщил его Эппл, а она – Лорентиу, – вздохнула Алена. – Бати, буду очень признательна, если подвезете, но как же багги? Прошу прощения, что взяла его.
– Да я ведь сам предлагал взять все, что понравится, – усмехнулся Маршан. – Пусть стоит здесь, ничего с ним не сделается. Отвезу вас, потом вернусь и оттащу багги к складу на прицепе.
Алена плюхнулась на переднее сиденье "Ауди", гораздо более комфортабельное, чем в багги, и откинулась на спинку. Она чувствовала, что Маршан изредка на нее поглядывает, но была благодарна ему за молчание. Не прошло и пяти минут, как "Ауди" взмыла на последнем подъеме перед Муляном, и вдали уже показался зеленый амбар Жильбера на холме, и церковная башенка, и окраинные дома, и сады, и цветочная полянка, окружающая пубель, и оплетенный плющом лесок, который спускался к лавуару, где уже потихоньку начинали распеваться лягушки… Но солнце только-только стало раскидывать свою золотистую предвечернюю сеть, и Алена почувствовала, что не хочет пропустить ни мгновения своего любимого времени суток. Оно поможет успокоиться, прийти в себя, утихомирить фантазию.
– Остановите, пожалуйста! – воскликнула она, и Маршан затормозил так резко, что только привязные ремни удержали обоих от удара о лобовое стекло.
– Что случилось? – испуганно дернулся он.
– Ничего, – улыбнулась Алена. – Просто хочу пройтись пешком.
Он вздохнул с явным сожалением:
– Что ж, как угодно. Завтра появитесь на броканте?
– Пожалуй, нет, – качнула головой Алена. – На ближайшее время брокантов с меня хватит.