Я осмотрел лицо со следами запекшейся крови. Уголки рта повреждены кляпом? Никогда еще я не сожалел так об отсутствии моего верного друга, опытного медика. Обычно я с головой погружаюсь в поиск улик и не вникаю в нюансы насильственной смерти, оставляя подобные детали на откуп Уотсону.
Теперь, оставшись без напарника, я испытывал незнакомое мне беспокойство. Что-то в этом убийстве относилось скорее к сфере деятельности Уотсона, чем к моему привычному репертуару. Жестокость, злоба, агрессия… Я вижу, к чему приводят эти ураганные эмоции, взвешиваю и оцениваю их, испытывая лишь любопытство и решимость поймать преступника. Уотсон же беспокоится, боится, выражает всю гамму чувств, которые, как мне кажется, слишком отвлекают от процесса расследования, чтобы фиксировать их на бумаге, а уж тем более испытывать.
Я сделал шаг назад. Что-то знакомое было в этой картине – а передо мной действительно была картина, практически живописное полотно. Что-то из прежних эпох…
Мои раздумья прервал чей-то приглушенный голос, доносившийся из смежной комнаты:
– Все горничные должны прибирать комнаты наверху. Приказ хозяина. А ты что тут делаешь?
Я слегка удивился, расслышав британский акцент в этом увещевании, но затем удивился еще сильнее, когда на замечание ответила обладательница сопрано, сдобренного ирландским акцентом:
– Хозяин велел мне протереть бильярдные шары, он же мне сам сказал. Сегодня утром. А еще приказал протереть все остальные финтифлюшки. Я просто…
– Ты просто болталась без дела на лестничной клетке, девочка моя?
– Ничегошеньки я не болталась. Я поправляла воротник и манжеты, меня как-никак господа теперича видят.
– Ну так принимайся за работу. Мистер Вандербильт особенно щепетильно относится к порядку в бильярдной.
Поскольку мистер Вандербильт стремился сохранить содержимое зловещей комнаты в тайне, я сразу насторожился. До меня донеслись шаги двух пар ног: одни, легкие, торопились в моем направлении, а вторые, потяжелее, поднимались по невидимой лестнице.
Я начал обходить бильярдный стол, чтобы загородить тело, но горничная, которой сделали замечание, влетела в комнату, словно ошпаренная черно-белая курица: облако черных юбок и пышная метелка из перьев для смахивания пыли в руке.
– Ой! Простите, сэр! – Хорошо хоть орать не стала. – Я и знать не знала, что тут жентельмен.
По коже, столь же белой, как воротник и манжеты, были рассыпаны неяркие веснушки. Копна темно-рыжих волос, какие характерны для ирландцев, выбивалась из-под белоснежного чепца.
Пытаясь выйти из комнаты, горничная повернулась и увидела во всей красе труп на бильярдном столе. Глаза ее расширились чуть ли не до размера бильярдных шаров.
– Матерь моя, да тут же мертвяк, ей-богу! – Она приложила пальцы ко лбу, к груди, а потом по очереди к плечам, осенив себя крестным знамением, и в ее голосе зазвучало благоговение. – Батюшки, его ж распяли, как в стародавние времена святых великомучеников!
Распяли! Разумеется! Увидел бы это Уотсон? Возможно, подобную деталь могла заметить лишь ревностная католичка – невежественная, суеверная и набожная горничная.
– Послушай, девочка моя. – Я сделал шаг вперед, прижав палец к губам. – Я из полиции. Хозяин не хочет, чтобы об этом кто-то узнал. Не нужно кричать.
Она перестала причитать и посмотрела на меня:
– Я не из таких, кто кричит, сэр, я…
А потом глаза ее закатились, и несчастная девица упала без чувств. Я успел поймать юную ирландку еще до того, как она с грохотом свалилась на пол, поскольку шум привлек бы внимание дворецкого, и усадил ее на длинную скамью, обтянутую бархатом, откуда проигравшие, видимо, наблюдали, как победители заканчивают партию.
Не успел я вернуться к осмотру места преступления, теперь уже держа в голове религиозную его подоплеку, как ресницы горничной снова затрепетали. Маленькие ручки вцепились мне в рукав, как зубы глубоководного морского угря.
– Прошу вас, сэр, никому не говорите, что я была здесь. Я просто пыталась скрыться от богомерзкого лакея. А этого несчастного прямо тут убили? – Она снова перекрестилась.
– Это не твое дело, милочка. А о твоей оплошности скоро узнает как минимум мистер Вандербильт. Не думаю, что ему это понравится. Все, больше никаких обмороков. Сохраняй хладнокровие и помалкивай.
Иногда необходимо проявить твердость. Разумеется, я готов заткнуть рот не только горничной, но и королевской особе, если мне необходимо сосредоточиться и завершить начатое.
Так, значит, распят. Я снова подошел к бильярдному столу. Семейство Вандербильтов не католики, это мне известно. Как же труп, лежащий в такой позе, оказался в их огромном особняке? Это дело обещает быть куда интереснее, чем расследование пропажи шахмат Астора, благодаря которому мне довелось познакомиться с самыми известными семьями Нью-Йорка.
Я изучил руки и ноги покойного еще раз, низко наклонившись с увеличительным стеклом. Центральные раны слишком малы, чтобы их нанесли толстыми старинными гвоздями, но руки и впрямь могли проткнуть чем-то острым и длинным, например узким кинжалом. Я заметил мельчайшие частицы металла в ране; это означало, что удар нанесли с большой силой. Мистер Вандербильт вряд ли обрадуется, узнав, что именно произошло под крышей его дома, но будет интересно понаблюдать за его реакцией.
Когда дверь в коридор отворилась, я повернулся. Сосредоточившись на уликах, я отвлекся от полулежавшей на скамейке горничной. А она сбежала.
Глава шестая
Снова вместе
Не могу понять, как мужчины – мужья, братья и отцы – позволяют себе высказывать столь постыдную мысль, будто их жены, сестры и дочери ищут любых возможностей и средств пойти на поводу у порока, а если и блюдут приличия, то не от врожденной добродетели, а от страха.
Мадам Рестелл
В замке скрипнул ключ, а потом в номер вошла Ирен, уже держа в руках шляпу и крепившую ее булавку. Волосы примадонны растрепал ветер; пелерина распахнулась, и под ней виднелась юбка из черного атласа, как и описывал Квентин.
Я вскочила с дивана. Подруга была удивлена не меньше моего:
– Нелл! Что вы тут делаете?
– Чай пьем. А ты что делаешь, вернее, что ты делала? И где?
Назревало патовое положение. Мы обе умудрились совершить нечто такое, что редко случалось в течение всех лет, проведенных вместе: мы одновременно удивили друг друга.
– Квентин. – Ирен двинулась к нашему… то есть к моему гостю, протягивая руку в перчатке. – Прошу, не вставай. Похоже, вы с Нелл съели слишком много пирожных, чтобы вскакивать с дивана без крайней необходимости.
– Прости, ничего не осталось. – Я повернулась к телефону. – Сейчас закажу еще.
– Не утруждай себя. – Ирен села в первое попавшееся кресло и развязала завязки на капюшоне летней пелерины. Пелерина соскользнула с черного платья, а подруга принялась снимать узкие светлые лайковые перчатки, пробормотав: – Пока я не слишком хочу есть.
– Где ты была? – Я не позволила ей сменить тему.
– Гуляла. Вела расследование.
– Что же ты расследовала, если дело "самой безнравственной женщины в Нью-Йорке" раскрыто?
– Но не до конца, правда? Помнишь, что у нас еще есть захватывающая тетрадь, написанная шифром?
Я и забыла о том адском журнале, где были закодированы все подробности внебрачного деторождения в Нью-Йорке середины века.
Квентин из вежливости придал лицу удивленное выражение, как это умеют только англичане. Мы с Ирен решили не посвящать его в это дело. Я хотела показать Стенхоупу код, поскольку он как-никак опытный шпион, но поняла, что это личное дело примадонны, и решила не вмешивать Квентина.
Ирен сидела и улыбалась, глядя на нас, поглаживая снятую лайковую перчатку, лежавшую на коленях.
– Я прогулялась. В основном по универмагу Бенджамина Олтмана и "Мейсис". Боже! Какие огромные магазины. Но я заказала пару вещичек, которые нам пригодятся во время нашего затянувшегося визита. Покупки доставят завтра.
– Отлично! – сказал Квентин. – Я очень рад услышать сочетание "затянувшийся визит".
– Это ты рад, – заметила Ирен. – Другие могут быть не настолько счастливы узнать, что мы остаемся.
Мы с Квентином обменялись взглядами. Странно, что сейчас я лучше понимала его мысли, чем соображения своей подруги. Странно и беспокойно.
Ирен сидела, погрузившись в загадочную задумчивость. Она даже не поддразнила меня, что я оставалась наедине с Квентином. Совершенно на нее не похоже. Кроме того, как бывшая оперная дива, Ирен привыкла выходить на новую сцену и тут же становиться центром внимания. А теперь она словно бы неумело играла в пьесе, где главные роли исполняли мы с Квентином, а ей и вовсе места не нашлось. Наконец Стенхоуп поднялся.
– Это было прекрасное чаепитие, – сказал он мне с поклоном. – Но мне еще надо уладить кое-какие вопросы с банком. Длительные поездки за границу весьма накладны.
Ирен кивнула мне, чтобы я проводила Квентина до двери, через которую он быстро вытащил меня в коридор.
– С Ирен явно что-то происходит, – прошептал он. Поскольку дверь была приоткрыта, то ему пришлось приблизить лицо вплотную к моему. – Как ты думаешь, в чем дело?
– Не имею ни малейшего представления, – прошептала я в ответ.
– Тогда, возможно, лучше бы тебе это выяснить.
Я ощутила теплое дыхание Квентина на своей щеке, когда его губы коснулись волос на виске. Этот прощальный поцелуй вполне можно было счесть дружеским. Или чем-то бо́льшим.
– Листок с адресом и телефонным номером моей гостиницы у тебя в кармане – на случай, если понадоблюсь.
– В кармане? – Я тут же коснулась складок на юбке и залилась краской. – Но как он там оказался?
– Шпионаж развивает многие таланты. Ирен не в себе, и после того, через что ей пришлось пройти, бедняжку можно понять. Тебе понадобится друг, которого можно позвать на помощь.
– А всё безумные поиски ее матери! Ирен ничто не тревожило, пока эта подколодная змея Нелли Блай не подняла шумиху, а теперь… Боюсь, мы разворошили осиное гнездо. Да еще этот неприятный господин, Шерлок Холмс, подлил масла в огонь. Как я хотела бы больше никогда не видеть их обоих!
Квентину хватило ума оставить без комментариев и упоминание двух ненавистных мне персонажей, и нагромождение метафор в моей речи. Он надел котелок, перчатки и кивнул на прощание.
Проскользнув обратно в комнату, я обнаружила, что подруга все так же сидит в кресле и хмурится, глядя вдаль.
– В чем дело?
Ирен стряхнула с себя оцепенение. Она подняла руки и хлопнула по подлокотникам кресла, вновь полная решимости.
– Я должна сосредоточиться на незавершенном деле, начатом Нелли Блай, только и всего.
– Мне все это не нравится. – Я присела на диван, который совсем недавно освободил Квентин. – Ты из тех, кто никогда не успокаивается. От добра добра не ищут!
– А что считать добром? – возмутилась Ирен.
– Ты знаешь, о чем речь, – ответила я, доставая из сумки рядом с диваном вышивку и принимаясь распутывать нитки. То, что я не смотрю в ее сторону, еще сильнее задело Ирен. Увещевания всегда производили на примадонну обратный эффект.
Она встала и начала мерить шагами комнату, топча прекрасные турецкие ковры гостиницы "Астор". Жаль, что не существует оперы "Венецианский купец", поскольку Ирен нравится впадать в состояние, которое я называю "ролью Порции". А еще жаль, что женщинам в наши дни не дозволено становиться адвокатами, поскольку в такие моменты Ирен могла бы соперничать с Годфри, а то и превзойти мужа красноречием в суде. Хуже всего, что сейчас таланты подруги пропадали зря, поскольку за ее выступлением наблюдал лишь один неизменный зритель – я.
– Факт в том, Нелл, что нам приходится сражаться сразу на двух фронтах.
– Нам?
– Ну ты же здесь, разве нет? Со мной? Как ты поступишь, если мои действия тебе не понравятся? Сядешь на пароход – огромный, постоянно качающийся и вызывающий морскую болезнь океанский лайнер – и вернешься во Францию? Или, может, отправишься домой вплавь?
– Я лишь хотела сказать, что ты прекрасно обойдешься и без меня. Кроме того, я вижу только один вызов, да и тот, если тебе интересно мое мнение, скорее похож на насмешку, – сказала я.
– Ты говоришь о поведении Шерлока Холмса около старой могилы на Гринвудском кладбище?
– Я говорю о том, что он следил за нами на Гринвудском кладбище!
– А я хочу напомнить тебе его слова, будто в могиле мадам Рестелл, к которой мы сначала пришли, вряд ли лежит моя потерянная мать. Разве не странное поведение?
– Еще бы. Это грубое вмешательство в чужие дела, но я ожидала чего-то подобного от этого господина. Потом он повел нас окольными тропами через все кладбище к другой могиле, что уже попахивает мошенничеством.
– Он намекал, что Элиза Гилберт с большей вероятностью приходится мне матерью. И что же теперь делать? Позволить его намекам остаться лежать там в виде надгробного камня? И пусть Шерлок Холмс знает о моих предках больше меня самой?
– Ну же, Ирен, ты как маленькая. Когда Нелли Блай пару недель назад прислала телеграмму в Нёйи, впервые подняв из могилы призрак твой матери, ты настаивала, что знать не знаешь, кем была твоя родительница, и не имеешь на малейшего желания это выяснить. И в итоге ты сорвала меня с места и приговорила нас обеих к недельному мучению на волнах Атлантики.
– Нелли Блай к тому же уверяла, что речь идет о смертельной опасности.
– И действительно, мы столкнулись с убийством, которое затрагивает прошлое и настоящее. Но в итоге ты узнала, что детство твое было точь-в-точь таким, как ты и думала: тебя, сироту, воспитала театральная труппа, – напомнила я. – Поначалу казалось, что "самая безнравственная женщина Нью-Йорка", мадам Рестелл, и была твоей матерью. Я даже подозреваю, что сейчас ты расстроена, поскольку уверилась в обратном. Но что тебя разубедило? Одно слово, намек – и от кого? От мистера Шерлока Холмса! Вряд ли он твой добрый приятель, заслуживающий доверия.
– В отличие от тебя, – лукаво добавила Ирен.
Если бы только примадонна знала, что этот господин втайне ее обожает, она осознала бы, насколько ему нельзя доверять! Впервые они скрестили шпаги два года назад в Лондоне, когда король Богемии заявил права на принадлежащую Ирен фотографию, не претендуя более на ее сердце. Позднее мне довелось увидеть неопубликованные нелепые записки друга Холмса, доктора Джона Уотсона, который вознамерился поведать миру о "Скандале в Богемии". Однако мне совсем не хотелось, чтобы подруга прочла историю в изложении доктора Уотсона и поняла, насколько ее острый ум и красота тронули бессердечного детектива, машину по распутыванию преступлений, работающую на наркотиках и табаке, человека, который недолюбливал всех женщин – кроме Ирен Адлер Нортон.
Теперь, пока решительный муж примадонны Годфри разбирался в Баварии с правовыми интересами банка Ротшильдов, мы прибыли на этот дикий континент. Прибыли, к слову сказать, одновременно с Шерлоком Холмсом. Никогда еще роль дуэньи, которую я сама себе определила, не казалось мне столь важной, хотя Ирен уже замужем, а я по-прежнему старая дева. Однако мой незамужний статус не означает, что я не могу заподозрить неладное.
– Итак, у нас в руках зашифрованные записи мадам Рестелл о том, кто делал аборты, а кто рожал детей и отдавал их потом на усыновление, – переменила тему Ирен. – Нелли Блай пошла бы на что угодно, лишь бы заполучить список всех внебрачных детей и прерванных беременностей нью-йоркского общества двадцатых – пятидесятых годов.
– Устаревшая информация, Ирен, для нынешнего восемьдесят девятого года.
– Вовсе нет, если учесть, что некоторых детей тайком отдали в приемные семьи. Ты только подумай о наследниках… Асторы, Бельмонты, Вандербильты – все они содрогнулись бы, узнав, что в их танцевальных залах рядом с полноправными наследниками таится какой-нибудь незаконнорожденный отпрыск и жаждет разделить с ними трофей.
– Я понимаю, что журнал опасен, – пришлось кивнуть мне. – Вот почему я считаю, что не следует заниматься его расшифровкой. На самом деле тебе неинтересно сотрясать устои нью-йоркского общества, ты на него плевать хотела. Ты лишь хочешь увидеть, есть ли в списке твое имя. Ты, во всеуслышание заявлявшая, что у тебя нет матери и она тебе не нужна, теперь полна решимости отыскать ее: безымянную Женщину в черном, которая приходила в театр и играла с тобой, когда ты была ребенком. Кроме того, если верить Шерлоку Холмсу, та женщина уже мертва, и ты знаешь ее имя. Элиза Гилберт. Миссис Элиза Гилберт. Этого недостаточно?
Когда бы я ни пыталась прибегать к столь же пространному красноречию, как Ирен, она всегда хваталась за папиросы или маленькие сигары, которые так ей нравились. Сама примадонна привыкла петь целые арии, а потому ей хватало дыхания на тирады раза в три длиннее.
Сейчас ее каштановые волосы, собранные в высокую прическу, опять окутывала сизая дымка. Запах серы витал в воздухе, хотя шведская спичка, от которой Ирен прикурила, уже покоилась в виде горки пепла в хрустальной пепельнице. Я не сомневалась, что к нам в номер влетел сам Вельзевул, чтобы вынудить новую Пандору открыть запретный ящик.
– Ты все правильно говоришь, Нелл. Как обычно. Но пусть меня и мало заботило собственное происхождение, больше всего мне не нравится, что кто-то осведомлен о нем лучше меня. "На вид невзрачное, но мое собственное" .
– Шекспир говорил о репутации, а не о прошлом. Репутация – вот все, что есть в багаже женщины. А твоя будет запятнана, если окажется, что твоей матерью была женщина, бросившая ребенка.
– Ты забыла о слове "миссис" на могильной плите Элизы Гилберт, которое так напыщенно упомянула.
– Какая замужняя дама бросит собственное дитя? – возмущенно вопросила я.
– Та, кого вынудили это сделать.
– И какая мать оставит крошечную девочку под присмотром цыганского табора артистов варьете и чудаков?
– Та, кто знает, что люди редко таковы, какими кажутся. Благодаря пусть и бессистемному воспитанию среди этих, как ты говоришь, "цыган" и "чудаков" я стала первой американской дивой, сделавшей карьеру в Старом Свете, стала европейской звездой, а не просто гастролирующей оперной певичкой из Штатов.
– Догадываюсь, что они вполне безобидны: пусть и без должного пиетета относятся к семейным узам, но действуют из лучших побуждений. Однако если Женщина в черном могла так часто бывать за кулисами, почему она не признала тебя своей дочерью?
Ирен снова начала ходить туда-сюда.
– Не знаю, Нелл. Именно это мне и нужно выяснить.
– И как ты намерена действовать?
– Самый быстрый способ – попросить о помощи Нелли Блай. Она знает этот город не хуже, чем Шерлок Холмс знает Лондон, и у нее ест доступ к подобной информации.
– Нет! – Я уронила нитки, мгновенно превратив их в спутанный клубок, и только тут вспомнила, что наш упитанный персидский кот Люцифер слишком далеко, чтобы помешать мне вышивать. Старый черный дьявол сидит себе в Нёйи и облизывает усы, глядя на попугая Казанову в клетке.